Под созвездием Южный Крест
Дождь и туман — и отсутствие шанса
Выйти в Инет и услышать свой дом.
Мокнут на взрытых бульдозером сланцах
Красные доски под тёплым дождём.
В розовой глине увяз экскаватор,
Джунгли по кругу, а мы — на бугре.
Это, ребята,— почти что экватор!
Вечное лето его на дворе.
Джунгли стоят молчаливо и плотно
И зеленеют, как наша тайга.
Пахнет нагретой водою болотной,
Просится странная рифма: «снега»...
Русская база в далёкой Гайане,
«Тарпик» [1] для белых на самом верху,
Липкая глина...
Но вечер настанет —
Влажный блокнотик и тяга к стиху.
Выглянут звёзды, и грёзы слетятся
В полог москитный из разных из мест.
Смотрит на зыбкий приют чужестранца
Южный наклонный мерцающий Крест.
Прилёт гусей
На северáх в начале мая
Ещё снега... Метели вой...
Но сердце вздрогнет, замирая:
Как первый гром над головой,
Как дикий крик: «Земля! Полундра!» —
На том пиратском корабле,—
Прилёт гусей... Кружи́тся тундра
В слепящей снежно-белой мгле.
Пора домой... Сезон отмерян,
И лыжи липнут с десяти...
Там, дома,— всё, чему я верен.
Ах, тундра, тундра, отпусти!
«Пора домой!» — хлопочут крылья.
«Пора домой!» — благая весть!
И верится: за снежной пылью
Тепло, любовь и солнце есть...
Осень в Москве
Старый сквер стоит, развесив уши,
Словно подражая тут и там
Золоту гуляющих старушек,
Зелени паркующихся мам.
Осень!
Что за зрелище такое!
Раскрутилось сердце, как праща...
На скамье, средь тихого запоя,
Хочется и плакать, и прощать.
И наладить жизнь свою так просто:
Я сижу, а двадцать первый век
Обтекает мой волшебный остров
Руслами натруженными рек.
Реки улиц, стариц закоулки —
Мир разлапист, жилист и лучист.
Я держу, как городок в шкатулке,
На Москву похожий жёлтый лист.
Слякоть
Бывает, что хмарь небосклона
Придавит — да только держись! —
Когда вдруг посмотришь с балкона
На дворик, на город, на жизнь...
Повсюду тропинки-морщинки
По дряблому снегу бегут.
У серых подъездов машинки
Хозяев своих стерегут...
Седая московская слякоть!..
Бессонница ночи и дня!
Всё чаще мне хочется плакать,
Хоть всё хорошо у меня...
Мне хочется мелочно злиться
На тёплый сырой снегопад,
Дешёвеньким пивом травиться,
Про жизнь говорить невпопад,
И локти кусать поневоле
Над парочкой искренних строк,
И сыпать щепоточки соли
На совесть — надёжно и впрок!..
Если бы...
Если б был я не плут,
обусловленный плотью и кровью,
Не нуждался бы в славе,
покое, питье и еде —
Я открыл бы приют
для сердец, обделённых любовью.
Разве кто-нибудь вправе
один оставаться в беде?!
Я хотел бы созвать
всех, кто слышит, любого покроя,
С массой мелочных драм
и больших неудавшихся дел! —
Их не стоит скрывать...
Я смотрел бы на вас, и, не скрою,
Я б завидовал вам
и одним среди вас стать хотел.
Я зажёг бы свечу
и задёрнул тяжёлые шторы,
Чтоб никто не мешал
нам почуять сердечную связь.
Я всего-то хочу:
без конца слушать все разговоры,
Никуда не спеша
и совсем ничего не боясь...
Пламя вздрогнет, и глаз
огоньки встрепенутся по кругу,
Чей-то вздох пролетит
как признание в чьей-то вине...
Говорите все враз,
прижимайтесь теснее друг к другу,
Чтобы не прорасти
между вами вражде и войне!
Луна и волки
В ночь, когда Луна своим сияньем
Бесконечно падала с небес,
Волки собирались на поляне
У горы, забыв уютный лес.
И качались, сев просторным кругом,
В ритмах света, страсти и тоски,
Песней, полной счастья и испуга,
Разрывая сердце на куски.
Но, отдав оброк своей Богине,
Уходили вновь в дремучий лес,
Чтобы там, в глубокой середине,
Позабыть о близости Небес...
Лишь веками помнить будут скалы
Здесь, у основания гольца,
Превращенье волчьего оскала
В некое подобие лица...
Начало лета в Заполярье
За палаткой — солнечная ночь,
В уголочке — комп под образами.
В Подмосковье младшенькая дочь
Завтра сдаст по русскому экзамен.
Там у них — фонтаны и жара,
Сто хлопот и пряники в субботу,
Ну а нам с полуночи пора
Выходить на лыжах на работу.
Хорошо взглянуть из-под руки:
Лёд на лужах радужный и тонкий,
Под кустом в сугробе у реки
Спит июнь, завёрнутый в пелёнки.
Океан
К птичьему прислушиваюсь крику,
Вижу только море вдалеке.
Море ходит. Море пишет книгу.
Книгу о себе. О старике.
Ю. Левитанский
Приду с утра на океан
И в пене мутного прибоя,
Что вечно движим сам собою,
Увижу очертанья стран.
Меж них — Колумб и Магеллан,
Все каравеллы, барки, бриги...
А волны — как страницы книги:
Хемингуэй... Аристофан...
Хранит и помнит океан
Свою премудрую работу.
Перо его матросским потом
Пропахло. Он от рома пьян,
Но помнит Веды и Коран,
Идею первой пирамиды,
Расцвет и гибель Атлантиды,
Паденье ангелов и стран...
Всех поимённо: бог, титан...
Он видел, как взрастало древо,
И как к нему ходила Ева,
И Херувима меч и стан...
И даже то, как был туман,
В тумане — смута и разруха,
И — первые полёты Духа
Хранит и помнит океан...
Не то стихи, не то роман
Я завершу на сей отметке.
Куплю у старика креветки.
Меня... запомнит океан.
Стихи об Индии
Ночь, луна, кроны пальм, и — невидимо-видимо-видимо —
Слепят взгляд светлячки, светлячки по озёрным кустам.
Что ещё рассказать о далёкой загадочной Индии? —
Я ходил по её захолустным, безвестным местам.
Изнывал от жары, видел пыль, нищету и помоища,
Из ржавеющих труб, помолясь, пил плохую «пани́» [2],
Вопрошал про «расту́» [3] вездесущих индусов и — что ещё? —
Видел дом, видел снег и российского неба огни.
Видел горы Непала и Ганг вдалеке — и вынашивал
Непонятное чувство давно позабытого сна...
Я для смеха мальчишек о чём-то по-русски расспрашивал,
Тут же слыша в ответ удивлённое русское: «А?»
Видел праздных невежд, диверсантом бывал и посмешищем
«Руссиан инженер», но судить не хотел я с плеча:
«Миты́ тель» [4],— объяснял, пот с лица утерев мокрой ветошью,
И трудяга-индус отвечал мне охотно: «Аччá!» [5]
Ночью к манговой роще мы вышли из топей из рисовых,
Там секьюрити-дед оказался на редкость речист.
Брод в реке показал, всё чего-то хвалил да расписывал,
Славил Кришну вдали деревенский охрипший солист.
А потом я сидел на пригорке — с усталости, видимо,
Вдруг увидел весь мир и себя сквозь тумана пастель.
И услышал слова: намастэ́ [6], намастэ тебе, Индия!
Бог в тебе и во мне. Намастэ, намастэ, намастэ!
Жене
Давным-давно ты пела мне
О бедном розовом слоне,
И — наша ль в том вина? —
Об этой песенке твоей
С годами память всё живей,
Прозрачней глубина.
Когда со мной не дружит сон,
Топчу ногами, будто слон,
Но клетка заперта.
Он жил как все и серым стал,
Хоть много книг перелистал
О красках и цветах.
Так спой о розовом слоне,
Давай присядем в тишине,
Нам станет грустно — пусть.
Греха большого в грусти нет,
Зато присохший серый цвет
Размоет эта грусть.
Сонет
Тает зимник. Тощие берёзки,
На ухабах прыгая, бегут,
Оставляя синие полоски
На апрельском плавленом снегу.
У погоды здесь характер хлёсткий:
То аврал, а то опять загул.
Это — Север. Вид его неброский
Позабыть я вряд ли уж смогу.
Это — Русь. Пускай не коренная,
Но и здесь, любя и проклиная,
Не поймёшь, печален или рад,
Держит путь от Бога и до Бога
(Затянулась чёртова дорога)
Скандинавский греко-азиат.
На Севере
Опять мороз за сорок пять
На Севере далёком.
Не спится. Скоро будет пять.
Но не воротишь годы вспять,
Душа полна упрёка.
Болит от мыслей голова —
Старею понемногу.
Трещат смолистые дрова.
Простые добрые слова,
Придите на подмогу!
Всё будет — знаю — хорошо,—
Я это часто слышал.
А я хочу, чтоб дождь прошёл,
Прошёл над всей моей душой:
По лужам и по крышам.
Чтоб струй многоголосый строй
Мне спел про жалость, сирость.
Пусть милосердною сестрой
В мой поэтический настрой
Войдёт святая сырость.
И даст лекарства для души:
Я выпью по привычке
Весь ветер в зелени вершин,
Стук каблуков, и шорох шин,
И возглас электрички.
И мне покажется сперва,
Что все за всех в ответе,
Потом забрезжатся едва
Простые добрые слова
О подмосковном лете.
__________________________________
1. Брезентовый навес для жилья (от английского «tarp» — «брезент»).
2. Вода (хинди).
3. Растá — дорога (хинди).
4. Тель — нефть, миты́ — земля (хинди).
5. Хорошо (хинди).
6. Я приветствую твоего Бога — почтительное приветствие (хинди).
