Нет, это не просто снег. Черт знает, что это такое, но только не обычный снег. Сколько его везде! Весь Сахалин в снегу. А с неба все падает и падает, валит тяжелая белая пропасть. В распадках – доверху. Сопки сглажены. Тайга пригнулась. Тяжело ей от снежной напасти.
Такой год выдался. И не високосный, а самый заурядный, к началу апреля просветлело. А потом засуетилось солнце. Зашевелилась тайга. Рябчики – и те стали посвистывать.
Взял лыжи. Иду на Уртай. Не иду – ползу. Но на сердце легко. Уртай ты мой, Уртай. И зачем ты мне? Что там в твоих дебрях? Ничего особенного. Работа ведет меня на Уртай.
Не знаю, в каком веке, а случилась на Уртае беда. Загорелся каменный уголь. От молнии? От человека? Неизвестно. И вот тлеет под землей «черное золото». И ничего с этим не поделаешь. А чуть протаяла земля – огонь наружу. И в тайгу. И пошло-поехало. Тушить такой пожар – боже упаси. Сам сгоришь. Провалишься в преисподнюю. Главное, не знаешь, где ухнешь в пекло. Сверху зелено. Таежно. А под землей – черти с кочережками. Одно спасение: по весеннему снегу обследовать все огненные пробоины. Нанести их на карту. А стает снег – привести сюда рабочих и вежливо окопать. Окольцевать «очаги огня» земляным негоримым кольцом. Работы на месяц. А что делать? Пломбировать бетонной пробкой бесполезно. Да и как сюда доставишь цемент? Где-то слышал я, заливают подземные жаровни жидкой землей. Пульпой. Затраты – миллионы. А огонь затаится, просидит годика два – и снова за свое. Хитер и коварен, бестия.
Устроить бы тут какую-нибудь электростанцию, что ли. Тоже мне, Манилов, чего захотел? Есть у тебя лыжи. Есть ружье. Бумага, компас, карандаш тоже есть. Вот и действуй.
И действую. Оступился на склоне сопки. И полетел в пойму речки. Благо, лыжи не сломал. И снег рыхлый. И солнышко доброе. Кое-как выбрался на эту сопку. Ору:
– Урта – а – ай! Выруча – ай!
– Ай-яй-яй, – хохочет Уртай.
Погрозил ему кулаком. И дальше. Шмыг да шмыг, шмыг да шмыг.
Ну вот и первая «ласточка». Парит проталина. И травка уж зазеленела вокpyr, у снега. А там, где черно и жарко, взошла и пожухла трава. Поторопилась. На огонь дров не напасешься, не только что травы. Зарисовал очажок. И вперед. Прошлый год их было девять. Это десятый. Новый. Эх ты, лесник! Плюнь на все, иди домой. Учил же тебя пожарный сторож Колька Максимов: горело и будет гореть.
– А тайга? Жалко ее.
– И тайги тут – век не свести, – опять да ладом Колька.
Наследственность, знать, у меня плохая. Вредная и для себя, и для людей. Рабочих на окопке «очагов» до изнеможения довожу. И себя не щажу. Моя жена – что Колька Максимов. Ни забот у нее, ни хлопот. Люблю я жену. И Кольку люблю. Хорошо с ними в компании. Хохот. Анекдоты. Я подозрительным стал. Уж не роман ли у Кольки с моей Любой? Но прогоняю ревность. Пережиток. Нашел и второй дымок. Прошлогодний. Он за окопку вылез, подлец. И его на карандаш.
И след медведя от очажка. Проснулся, остроглазый. К теплу приперся. Вот и лежаночка. Спиной к огоньку нежится. Нет худа без добра. Сейчас Мишку можно найти. И стрельнуть по нему. Пули есть. Да не до него. Устал. Перекусил. Покурил, понюхал угольного дымку. Откашлялся. И по увалам, по распадкам. За день одиннадцать пожарчиков. Через месяц придем с лопатами да бензопилами. Повоюем. Домой добираться, как подумаешь, тридцать километров. «Кэмэ», как говорит мой сын. Странные у них нынче слова: «кэмэ», «кэгэ», «рэ», «па». Торопятся жить, вот и сокращают слова.
Колька Максимов ни в жизнь бы себе такого не позволил. Да и я не позволю. Насчет жены – сомневаюсь. Она модница. Все перенимает. Красоту свою, думаю, у Венеры Милосской переняла. В детстве, говорит, Венеру видела. Такая баба! А я Венеры не видел. У меня Уртай. Двадцать семь лет Уртай. Стоит старик… Не горит. Дымить – дымит. А гореть – не горит. А зазеленеет тайга, пойдут цветы – прощай, Уртай. Летом мне у тебя делать нечего. «Очажки» твои летом не страшны. Вынырнет огонь, а кругом сочно и сыро. И скиснет желтоязычный пес. В уголь уходит. Наверху ему «не климат».
Летом я сажаю лес. Питомники лесные пропалываю. Дороги строю. Рыбачу. Ягоды собираю. Предлагает мне один чудак ученый: «Давай накопаем шурфов. Завезем вертолетом взрывчатку. И рванем. И всем «очагам» – крышка».
Может, он и прав. А может, и нет. Огонь силен. Вдруг пронырнет в какую-нибудь земляную щелку? А денег сколько ухлопаем? Или другое может случиться. Взорвем. Горящие угольки – в тайгу. И заполыхает. Что тогда?
Раздумываю я, раздумываю, раздумываю.
– Пей снотворное, – говорит жена. – Оно успокаивает. Думы снимает.
Откуда ей знать про снотворное. У самой сон – позавидовать. А я размышляю. Размышляю. И шепчу:
– Уртаюшка-батюшка, не подведи, не выдай. Подкрепи. Подмоги.
И совсем уж тихо:
– Урта-а-а-аюшка…
