Айда в Америку
11 марта 2000 года Максим Тимохин приехал в Лиссабон к своему старому закадычному другу Ярославу Шмакову. Шмак и Тимоха, так они называли друг друга по-свойски, были знакомы с самого детства. Жили в одном дворе, вместе учились в школе и в университете, долгие годы вместе занимались бизнесом и коммерцией.
Когда же их бизнес, как говорится, накрылся медным тазом, вместе решили уехать за границу. Но так получилось, что Ярослав уехал первым, он уехал 7 июля 1999 года, а Максим приехал к нему лишь спустя восемь месяцев, а если быть точными, восемь месяцев и четыре дня.
У Максима были сдерживающие обстоятельства: его жена была беременна, на последнем триместре. Он не мог оставить ее одну в таком положении. 19 августа 1999 года она родила сына, которого они назвали Максимом, в честь отца. На день отъезда Максима за границу ему исполнилось полных шесть месяцев. И хоть он уже начал держать головку, ползать, сидеть, узнавать отца и мать, он, все равно, был еще совсем несмышленым и беспомощным. Таким он и останется в памяти Максима. А Маргарита, его жена, словно чувствовала что-то и не хотела его отпускать. Расставание было невыносимым и душераздирающим, как будто они прощались навсегда. Впоследствии Максим ни раз вспомнит об этом и пожалеет, что не послушал жену, но будет уже поздно.
В Лиссабон Максим приехал поездом. Прямых поездов от Киева до Лиссабона не было, поэтому пришлось ехать с пересадками. Одну он сделал в Варшаве, другую — в Мадриде.
Ярослав встречал его на вокзале Санта-Аполония. Отпросившись в тот день с работы, приготовившись к встрече друга, он пораньше отправился на вокзал и проторчал там до самого вечера. В расписании произошли какие-то изменения, поэтому поезд сильно опаздывал.
В отличие от Максима, восемь месяцев назад, когда он приехал в Лиссабон, его никто не встречал. В записнике лишь был номер мобильного телефона человека, занимавшегося трудоустройством. Этот номер Ярославу дали в туристическом агентстве, где готовили его выездные документы. Добирался он, как и Максим, на перекладных. От Киева поездом доехал до Будапешта, от Будапешта — автобусом до Рима, а от Рима до Лиссабона долетел самолетом.
За восемь месяцев жизни в Португалии он научился сносно объясняться на португальском, так, чтобы понимать и быть понятым, пообвык с местными нравами и традициями, обзавелся множеством полезных и интересных знакомств, как среди португальцев, так и в эмигрантской среде. Словом, к приезду друга он уже прочно укоренился и твердо стоял на ногах. Со своим патроном он был в отличных отношениях, тот доверял ему и со временем назначил его инкаригаду — главным приказчиком и распорядителем. Так что Ярославу ничего не стоило похлопотать перед патроном за друга. На стройках, где у патрона были подряды, всегда не хватало людей, поэтому, недолго думая, он согласился взять Максима на работу.
Ярослав жил на окраине Лиссабона, на другой стороне залива, в небольшом пригородном поселке Пиньал-ди-Фрадыш. Место было чудесное. Окруженный сосновым бором, посулок круглый год утопал в зелени и цветах. До океана было рукой подать, каких-то семнадцать километров. Даже на таком расстоянии чувствовалось его мощное рокочущее дыхание.
Когда Максим вышел из вагона и увидел Ярослава, радостного, загорелого, одетого как иностранец, ему показалось, что перед ним совсем другой человек, не такой, каким он знал его до отъезда за границу. Так и было, за последних восемь месяцев Ярослав сильно изменился — он производил приятное впечатление.
С вокзала они направились на Кайш-ду-Содре, к ближайшей станции метро. По зеленой ветке доехали до “Байша Шиаду”, где пересели на голубую ветку. На площади “Маркиза Помбала” пересели на желтую ветку и на “Энтре-Кампос” — на линию Фертагус, ведущую через залив прямо в Фугитэйру.
Когда они приехали в Фугитэйру, было уже совсем поздно. По дороге они зашли в “Континент” — Ярослав купил там кое-каких продуктов. И оттуда уже направились в Пиньал-ди-Фрадыш. Домой они дошли только к полуночи. Дома все уже спали.
— А вот и наши апартаменты, — сказал Ярослав, распахивая перед Максимом входную дверь в квартиру, где он жил.
Это была просторная трехкомнатная квартира с широким кафельным коридором и большой кухней.
— Пойдем, что-нибудь перекусим с дороги, — предложил Ярослав. — В этой комнате живут Серега с Машей. — Рассказывал он по пути на кухню. — Они муж и жена. В этой — Эдик, Саня и Федя. А это наша комната. С нами живут Гриша и Николай. Они двоюродные братья. Им лет по сорок. Все мужики работают на нашего патрона. Маша работает посудомойкой в ресторане.
Ярослав на скорую руку приготовил спагетти и омлет с жареными сосисками.
— За приезд, — сказал он, наливая в стаканы сухое вино из пакета.
После ужина Максим принял душ, и они завалились спать. Их комната, впрочем, как и все остальные, была меблирована в самом аскетическом духе — ничего лишнего. Под одной стеной, на полу — два широких двухместных матраса, на одном из которых спали Гриша и Николай, на другом — Ярослав и Максим, напротив, под другой стеной — тумбочка и телевизор, который включался, когда все съезжались с работы, и выключался только утром. Что-то не спалось. Они долго еще смотрели телек и тихонько перешептывались между собой.
На следующий день Максим вышел на работу. Патрон был жадноват и платил по самым низким расценкам — шестьсот ишкуду в час. Для начала Максима устраивали и такие заработки.
1 апреля 2000 года он получил свою первую зарплату — шестьдесят тысяч ишкуду, что в долларовом эквиваленте составило примерно триста долларов США. Десять тысяч он заплатил за квартиру, двадцать тысяч отложил на питание, за девять тысяч купил мобильный телефон и сразу же пополнил счет на тысячу ишкуду, а оставшиеся двадцать тысяч отправил по Вестерн юнион жене на Украину. Из отложенных на питание денег он взял пять тысяч, в ближайшем супермаркете накупил закуски, фруктов, вина и закатил пир. Нужно же было обмыть зарплату.
С первых же дней Максим зарекомендовал себя ответственным и добросовестным работником, и уже через месяц патрон доверил ему один из своих рабочих автомобилей — “Renault-5”. Автомобиль был как нельзя кстати.
После работы они с Ярославом заезжали поужинать в “Пиццу Хат” или в какое-нибудь другое приличное заведение. Но в “Пицце Хат” им нравилось больше всего. Там всегда подавали свежее пиво и отличную горячую пиццу.
Кстати, там они и познакомились с Антоном. Это был довольно-таки интересный и загадочный тип. С виду — истинный джентльмен и аристократ, на самом же деле — ужасный плут и проходимец. В эмигрантских кругах он пользовался весьма сомнительной репутацией, чего только не рассказывали о нем. Его персона была окутана флером таинственности и романтизма — именно это и притягивало к нему. Многие покупались на его показушную театрализацию. Максим с Ярославом тоже купились. И дернуло ж их связаться с ним.
Как-то сидя за кружкой пива, Антон рассказал им об одном своем знакомом, который три месяца назад нелегально уехал в Штаты.
— И как же это ему удалось? — прихлебывая пиво, не без интереса спросил Ярослав.
— Легко и просто, — не моргнув глазом, ответил Антон. — В трюме контейнеровоза.
— Ловкач, — присвистнул изрядно захмелевший Максим.
— Только не он, — с видом знатока заметил Антон. — А те, кто его туда упаковал, как в посылку. В порту на этом деле ни один человек завязан. Очень прибыльный бизнес. Поговаривают, что даже директор порта свою долю с этого имеет, за молчание, разумеется. Если бы у меня были деньги, я бы уже давно в Штаты укатил. Вот где по-настоящему развернуться можно. А здесь что? Европа в сравнении со Штатами — глухомань, деревня.
— А сколько денег заплатить нужно? — спросил Ярослав.
— Пять штук зелени здесь, тем, кто из Лиссабона отправлять будет, и пять штук зелени там, тем, кто будет встречать в Нью-Йоркском порту. Правда, с американцами можно договориться в долг, в счет будущей зарплаты.
— А если надуть американцев? — допытывался Ярослав.
— Не советую, — категорично отрезал Антон. — Там такие ребята — мафия настоящая. С ними лучше не шутить. Из-под земли достанут.
— Ты-то откуда знаешь? — усомнился Максим.
— Я знаю все и всех — это мой хлеб, — авторитетно заявил Антон.
— Выходит, и ты имеешь на этом свой процент? — вдруг осенило Ярослава.
— Выходит, что так, — не стал темнить Антон.
— И свести нас с ними можешь?
— Могу. Только где вы такие деньги возьмете?
— В этом-то вся и загвоздка.
— Кстати, если клиентов найдете, и вы свой процент получите.
Больше на эту тему они не заговаривали. А когда Ярослав с Максимом вернулись домой и улеглись спать, уставившись в телевизор, Ярослав мечтательно произнес:
— А здорово было бы в Штаты махнуть. Поехал бы со мной в Штаты? — тут же обратился он к Максиму.
— Ты это серьезно? — покосился на него Максим.
— Конечно, серьезно, — не унимался Ярослав.
— Даже не знаю, — призадумавшись, произнес Максим. — Тебе легко, тебя ничего не связывает, а у меня семья на плечах: жена и сын, и мне их содержать нужно. А вдруг со мной что-то случится? Что тогда?
— Подумай сам, что с тобой может случиться?
— Не знаю.
— Ничего. А в Штатах заработки в два, а то и в три раза больше. Представляешь? Твоя семья вообще ни в чем нуждаться не будет.
— Оно-то так, — согласился Максим. — Только где мы деньги возьмем? Десять штук зелени на дороге не валяются.
— Займем у кого-нибудь, — оживился Ярослав.
— У кого? — скептически хмыкнул Максим.
— Да хотя бы у Феди, — тут же нашелся Ярослав. — У него штук пятнадцать на банковском счету лежит, на депозите. Он же все свои деньги не домой отправляет, а на депозитный счет складывает, чтобы процентики капали. Хитрый мужик. Если мы ему пообещаем большие проценты, одолжит. Он и за копейку удавится.
— Да, здорово было бы в Штаты махнуть, — через некоторое время мечтательно произнес Максим.
— Вот и я говорю: “Здорово”, — обрадовался Ярослав. — Когда еще будет такая возможность поездить везде, мир повидать. Плюс ко всему еще и копеечку подзаработаем. И на старости лет будет о чем вспомнить и внукам рассказать. Айда в Америку, — продолжал уговаривать Ярослав.
— Айда, — недолго думая, согласился Максим.
На следующий день они пошли к Феде. Часа три Ярослав распинался перед ним, но все без толку. Федя не торопился расставаться со своими денежками. Он требовал надежных гарантий, заверенных поручителями. В лице поручителей выступили Гриша и Николай, в качестве гарантий — лишь честное слово. Такие гарантии выглядели не слишком-то убедительно. Единственным, но достаточно весомым аргументом был невероятно высокий комиссионный процент, предложенный Феде. Это-то и удерживало Федю от решительного отказа, соблазняя и подкупая его легкой наживой. Переговоры затянулись на неделю. Торги шли за каждую копейку. Ставки росли, как грибы под дождем, пока не достигли своей максимальной отметки. И лишь тогда Федя сломился. Жадность взяла верх.
— Грабители, — все, что смог сказать напоследок Федя.
— Это ты грабитель, — огрызнулся в сердцах Ярослав. — На чужой нужде наживаешься.
— Накинули бы еще немного, — совсем уж потерял совесть Федя.
— Хватит с тебя, — бесцеремонно обрубил Ярослав. — Итак, три шкуры с нас содрал. Теперь только на одни твои проценты до конца жизни работать будем. А нам еще и с американцами рассчитаться надо.
— Ваши американцы меня не волнуют. Главное, со мной рассчитайтесь.
— Рассчитаемся. Сполна все получишь. Как договаривались.
Ну и жмотом же оказался этот Федя. Таких жмотов, как он, свет, наверное, еще не видывал.
— А ты не еврей, случайно? — с издевкой спросил у него Максим.
— Сам ты еврей, — обиделся Федя.
— Уж больно ты деньги любишь, — язвительно уколол его Максим.
— Покажи мне того, кто их не любит, — блестяще парировал Федя. — Без денег ты ноль, а с деньгами — человек с большой буквы, — с ехидной улыбочкой добавил он.
Ярослав с Максимом только поразились его простоте и непосредственности. Получив деньги, они сразу же связались с Антоном и договорились о встрече. Встречу назначили в “Пицце Хат”.
— Мы едем в Америку, — сказал Ярослав Антону, положив на стол приличную пачку денег. — Здесь ровно десять тысяч американских долларов. Если не веришь, пересчитай.
Антон взял деньги, провел большим пальцем по шершавой поверхности верхней купюры и с видимым безразличием положил их обратно на стол.
— Заберите ваши деньги, — спокойно сказал Антон. — Мне они не нужны. Деньги отдадите тем, кто будет вас отправлять. У меня с ними свои расчеты.
Не прошло и трех дней, как он позвонил Ярославу на мобильный.
— Вы еще не передумали? — избегая конкретики, завуалированно спросил в трубку Антон. — Тогда завтра, в девять вечера, на авениде Ди- Бразилиа, возле памятника Первооткрывателям.
— Деньги брать?
— Пока не надо.
На следующий день, ровно в девять вечера, Максим припарковал хозяйский “Renault-5” возле памятника Первооткрывателям. Ярослав вышел из машины и стал прохаживаться вдоль авениды, туда-сюда, нервно поглядывая по сторонам. Из припаркованного на противоположной стороне джипа с тонированными стеклами выглянул Антон и, открыв заднюю дверь, жестом пригласил их сесть в джип.
За рулем сидел незнакомый португалец.
— Boa noite1, — поздоровался он, даже не повернув головы.
В его произношении слышался явный бразильский акцент. За все время разговора он ни разу не повернулся в их сторону, поэтому в сгустившихся сумерках, освещаемых лишь уличными фонарями и фарами проезжающих мимо автомобилей, сложно было разглядеть невыразительные черты его внешности.
— Итамар, — представился португалец.
— Максим, Ярослав, — по очереди представились ребята.
— Вчера в порт пришло американское грузовое судно “Президент Трумэн”, — заговорил на пониженных тонах португалец. — Сейчас началась разгрузка. Разгрузка будет длиться дня три, не больше. Потом судно на недельку поставят для профилактики в док. После профилактики начнется загрузка. Тоже будет длиться дня три, не больше. Когда закончат загрузку, судно отправится обратно в Штаты. До начала загрузки вы должны уже быть в контейнере. Контейнер будет полупустой, заваленный всяким хламом, для веса, чтобы никто ничего не заподозрил. Его поставят на самое дно грузового отсека, так что, даже если кому-то вздумается проверять судно, до вас не доберутся. Около двух недель вам придется болтаться в этом контейнере по волнам. Возьмите с собой побольше продуктов и воды — в расчете на две недели. И теплую одежду: по ночам может быть холодно. Да, и фонарь не забудьте на всякий случай, в контейнере освещения нет.
Антон лихорадочно засмеялся. Ярославу с Максимом было не до смеха.
— Деньги отдадите при следующей встрече, — продолжал португалец. — Антон вам позвонит, через неделю примерно. Готовьтесь и будьте на связи. Иначе придется ждать следующего судна. А это будет через месяц, не раньше. Ах да, чуть не забыл. В Нью-Йорке вас встретят и вывезут из порта. С ними рассчитаетесь отдельно.
— Мы хотим в долг, — сказал Ярослав.
— Будете договариваться на месте, — сказал португалец. — Кстати, они могут помочь с жильем и с работой. За дополнительную, разумеется, плату.
Как португалец и сказал, Антон позвонил ровно через неделю. Он был немногословен и краток.
— Готовы? — спросил он, даже не поприветствовав.
— Готовы, — решительно ответил Ярослав.
— Тогда завтра, в то же время, на том же месте, — понизив голос, сказал Антон. В его голосе чувствовалось скрытое напряжение.
Не теряя времени, Ярослав с Максимом поехали в “Континент”, чтобы купить продукты в дорогу. В продуктовом отделе они взяли сорок банок мясных и рыбных консервов, в расчете по три банки на день, четырнадцать палок копченой колбасы, четыре головки твердого сыра, десять буханок нарезного, упакованного в полиэтилен, хлеба, шесть пятилитровых бутылок минеральной негазированной воды и две бутылки водки. В хозяйственном отделе выбрали большой аккумуляторный фонарь с диодовой лампой и щелочной батареей емкостью одиннадцать ампер-часов.
Продукты они упаковали в одну сумку. Воду — в другую. Фонарь и теплые вещи — в третью. На место встречи их привез Николай. По распоряжению патрона ключи от машины Максим отдал ему.
Итамар их уже ждал. Его джип с тонированными стеклами стоял на обочине авениды Ди-Бразилиа, напротив памятника Первооткрывателям. После того, как они рассчитались, он открыл дверцы огромного просторного багажника, в котором с легкостью поместились и сумки, и Ярослав, и Максим.
— Лежите и не шевелитесь, — сказал Итамар, накрывая их большим плотным покрывалом. — Если охрана что-то заподозрит, нам всем несдобровать.
По авениде Ди-Бразилиа они поехали прямо в порт. В тот день на транспортной проходной дежурил старик Алваро.
— Что там у тебя стряслось? — сквозь зевоту проворчал старик Алваро, открывая ворота.
— Gerador esqueci desligar2. Как бы не сгорел до утра, — ответил Итамар, проезжая через проходную.
Следуя вдоль бесконечных рядов цистерн и контейнеров, джип быстро стал углубляться в запутанный лабиринт портового терминала и, выключив фары, остановился в самом глухом закоулке.
— Sai3, — сказал Итамар, открыв дверцы багажника. — Vamos comigo4.
Ярослав с Максимом взяли сумки и пошли за ним. Итамар остановился возле одного из контейнеров.
— А вот и ваш контейнер, — сказал он, открывая большую скрипучую дверь.
Из контейнера пахнуло теплом и затхлостью.
— Entra5, — сказал Итамар.
Ярослав с Максимом молча вошли в темный контейнер.
— Завтра начнется загрузка, — сказал Итамар. — Сидите тихонько, как мышки в норке. Ваш контейнер один из первых поставят в грузовой отсек. Там можете хоть на головах ходить, хоть в рупор орать. Там вас уже никто не услышит. Ну, кажется, всё. Boa viagem e boa sorte6, — сказал он на прощание и закрыл контейнер.
Опечатав замки заранее приготовленными пломбами, он сел в свой джип и укатил домой. Ярослав с Максимом остались одни. Контейнер за день хорошо прогрелся, поэтому внутри было жарко и душно. Первым делом Ярослав достал из сумки фонарь и включил свет. В дальнем углу до самого потолка были навалены картонные и деревянные ящики с соломой и упаковочной бумагой, из-под ящиков выглядывали базальтовые маты. Ярослав разбросал коробки и освободил маты. Сложив их друг на друга, он сделал импровизированное ложе.
— Вот здесь мы и будем спать, — удовлетворенно произнес он. — А ящики заменят нам стол и стулья.
К затхлому запаху они быстро привыкли и скоро перестали его замечать. Ночью, когда контейнер остыл, им пришлось надеть свитера и куртки и укрыться матами.
Утром их разбудил шум портовой техники. Первая проблема, с которой они столкнулись, — отсутствие туалета. Итамар забыл поставить в контейнер герметичную десятилитровую бочку, служившую для этой цели. Пришлось опорожнить одну бутылку, просто вылив воду на пол, чтобы использовать ее как емкость для экскрементов. Проделав головокружительное путешествие по воздуху, их контейнер был опущен на самое дно пятнадцатиметрового грузового отсека. Загрузка длилась три дня.
4 мая 2000 года, когда загрузка была завершена и были оформлены все таможенные и сопроводительные документы, транспортное грузовое судно “Президент Трумэн”, водоизмещением пятьдесят четыре тысячи семьсот тонн, с двумя нелегальными пассажирами на борту, о которых на судне никто даже не подозревал, вышло из Лиссабонского порта под флагом Соединенных Штатов Америки.
— Доставай водку и накрывай на стол, — закричал Ярослав Максиму.
Приходилось перекрикивать несмолкаемый гул работающих двигателей. Судя по всему, машинное отделение было где-то поблизости.
— Нужно отметить это событие. Через две недели мы будем в Штатах, — радостно орал Ярослав.
Отмечали весь день и всю ночь, пока не допили обе бутылки водки. А утром началось страшное похмелье, которое плавно переросло в морскую болезнь.
Покинув территориальные воды, “Президент Трумэн” взял курс на Нью-Йорк. Океан был спокойный и тихий, ничего не предвещало плохой погоды. Покрывая милю за милей, делая двадцать узлов, “Президент Трумэн” на полном ходу приближался к восточному побережью Североамериканского континента.
На третий день путешествия произошла аварийная остановка второго двигателя. Командование судна приняло решение отклониться от курса и на малом ходу следовать в ближайший порт, который находился на Азорских островах, для ремонта.
Все это время Ярослав с Максимом, не в силах подняться, одолеваемые то ознобом, то жаром, провалялись, мучаясь, страдая и изнемогая от ужасных головных болей, изжоги и тошноты. При одном только виде еды их выворачивало наизнанку. Шесть дней, вплоть до прибытия на Азорские острова, их рвало от невыносимой тошнотворной бесконечной качки. Продукты остались нетронутыми, зато запасы воды были практически исчерпаны. В контейнере стоял удушливый смрад блевоты, от которого снова тянуло рвать. Смрад не исчез и после уборки, непрестанно тревожа, раздражая и напоминая о себе.
Судно стояло на ремонте два дня. В течение сорока восьми часов поломка была устранена, и “Президент Трумэн” снова взял курс на Нью-Йорк. Когда пересекли сорок четыре градуса тридцать семь минут западной долготы, началась небывалая жара. Судно быстро прогрелось, и в контейнере стало невыносимо. Закончились остатки воды. Теплый тяжелый воздух, насыщенный неисчезающим удушливым смрадом блевоты, и ежеминутно донимающая жажда тлетворно действовали на сознание и весь организм. Кусок не лез в горло: консервы, мясо и колбаса были чересчур солеными и только усиливали жажду. Приподнятое оптимистическое настроение сменилось состоянием угнетенности и депрессии.
— Я уже больше не могу терпеть, — угрюмо произнес Максим, лежа на матах. — Если я сейчас не сделаю хотя бы глотка воды, я сдохну.
— Потерпи, — сказал Ярослав, облизывая пересохшие губы. Он лежал рядом.— Уже немного осталось. Еще неделька, и мы будем в Штатах.
— Еще неделя? — ужаснулся Максим. — Как долго ! Я не выдержу.
— Выдержишь, куда ты денешься, — Ярослав до последнего не терял присутствия духа. — Когда нас отсюда достанут, я первым делом напьюсь.
Максим лишь глухо застонал.
— Я бы сейчас выпил бочку воды, — продолжал Ярослав.
— А я бы — целую цистерну, — сказал Максим.
Они лежали в кромешной темноте, с закрытыми глазами, а перед глазами плескалась чистая, прозрачная, искрящаяся на солнце, холодная, обжигающая, вкусная вода. Все мысли были только об этом.
— Хотя бы один глоточек, — простонал Ярослав, переворачиваясь на бок.
Измученные жаждой и зловонием, они сильно ослабли, каждое движение доставляло мучительные боли. Они практически не покидали своего ложа, вставая лишь, чтобы перекусить или опорожниться.
— А дома сейчас хорошо, весна, — мечтательно произнес Максим. — Как там моя Маргарита? Как Максим? Хоть бы одним глазком взглянуть на них.
— Еще насмотришься, целая жизнь впереди, — как мог, ободрил Ярослав.
— Она как чувствовала, что мы больше не увидимся, — совсем уж раскис от нахлынувших чувств Максим.
Ему ужасно захотелось домой, к жене и сыну. Он не выдержал и зарыдал.
— Эй, ты! — испугавшись деморализации духа, спохватился Ярослав. — А ну, прекратить. Я кому сказал.
Максим тут же затих.
— И что бы такого больше не было, — наставлял внушительным тоном Ярослав.— Понятно?
— Понятно, — с трудом вытирая обезвоженной, одеревеневшей от бессилия рукой сухие слезы, сказал Максим.
— Ты мужик или баба? — продолжал наставлять Ярослав. — Неделю потерпеть не можешь?
Спустя некоторое время, на Максима нахлынули воспоминания.
— Максиму уже восемь месяцев, — успокоившись, размышлял он вслух. — Наверное, уже первые слова говорит. И скоро пойдет.
— Вот и молодец, — похвалил Ярослав. — Думай о чем-то хорошем. Ты когда из Штатов вернешься, твой Максим уже пацаном взрослым будет. Скажет тебе: “Привет, батя”.
Максим снова зарыдал. Так продолжалось до самого вечера. А вечером Максим потерял сознание и всю ночь пролежал в обморочном состоянии. На следующий день сознание потерял Ярослав. Из-за жары начали портиться продукты. Завоняли колбаса, остатки сыра, повздувались консервы. В контейнере нечем было дышать. Следующая неделя проплыла, как в тумане.
25 мая 2000 года транспортное грузовое судно “Президент Трумэн” встало на рейд возле Нью-Йоркского порта. Максим на мгновение вынырнул из забытья и услышал, как где-то далеко-далеко остановились двигатели.
Приплыли, подумал он и снова погрузился в галлюцинативный бред. В бреду он видел Маргариту и Максима. Они радостно улыбались ему и манили к себе. Заключив друг друга в объятия, оторвавшись от земли, они бесконечно, до сладостного головокружения, все вместе парили в безграничной голубой синеве.
Когда Максим опять пришел в себя, его поразила непривычная тишина. С трудом шевеля губами, он тихо, совсем беззвучно позвал Ярослава. Но тот не откликнулся. Тогда, преодолевая чудовищную боль и слабость, он включил фонарь, направив его прямо на Ярослава. Ярослав лежал лицом к нему с широко раскрытыми глазами. Так они и лежали до тех пор, пока в фонаре не села батарея и не погас свет.
Кратковременные вспышки сознания ненадолго вырывали Максима из приятных обморочных видений, и тогда он сам закрывал глаза, чтобы побыстрее забыться в бреду, торопясь вернуться в теплые и любимые объятия, к жене и сыну.
Выдержка из полицейского протокола
“…29 мая 2000 года в Нью-Йоркском порту во время разгрузки прибывшего из Лиссабона транспортного грузового судна “Президент Трумэн” в одном из контейнеров были обнаружены трупы двух молодых людей (приблизительный возраст двадцать-двадцаь пять лет) без явных признаков насильственной смерти. Их личности установить не удалось, так как никаких документов, устанавливающих личность, при них не оказалось. Предполагаемые причины смерти — удушье и обезвоживание организма. Для выяснения истинных причин смерти трупы направлены на медицинскую экспертизу…”
Маргарита так никогда ничего и не узнала. Всю свою долгую жизнь, до последнего дня, она ждала Максима и верила, что он вернется.
Сын рос озорным и жизнерадостным мальчуганом, таким же озорным и жизнерадостным, как и его отец. Он был очень похож на своего отца. Когда ему исполнилось столько же, сколько было Максиму в день его отъезда за границу, между ними обнаружилось поразительнейшее сходство.
Порой, глядя на сына, Маргарите казалось, что перед ней словно вернувшийся из далекого прошлого, ее единственный, самый-самый любимый, вечно молодой и жизнерадостный Максим.
На передовой
“Вчера в Москве на Триумфальной площади около пятисот активистов движения „Порядок и прогресс“ сожгли и растоптали несколько тысяч экземпляров новой книги известного русского писателя Эдуарда Т. „Проклятие свободы“. По заявлению представителя движения, недовольство активистов вызвало то, что в книге Эдуарда Т. содержатся высказывания, порочащие честь и достоинство всенародно избранного президента, а также выпады против демократии и суверенитета государства. Акция сожжения книг Эдуарда Т. прошла под лозунгами „Хватит печатать ложь и порнографию!“…”
Александр Б. “Известия”
Первым делом нужно было на вокзал: узнать расписание поездов и купить билет. Эдик сунул руки в карманы, в одном из которых лежали деньги, в другом — пачка сигарет и зажигалка, прощальный подарок друганов. Под мышкой был небольшой полиэтиленовый пакет со спортивным костюмом, футболкой, парой носков и сменным бельем. Не выпуская пакета из-под мышки, он прикурил и посмотрел на часы. Близился полдень. Нужно было поторапливаться на вокзал, чтобы не пропустить свой поезд.
Лучше потом погуляю, подумал Эдик. А то еще, чего доброго, придется ночевать на вокзале.
Быстрым шагом он двинулся вниз по Полтавскому Шляху, в направлении вокзала. С непривычки ему показалось, что он не идет, а будто плывет. После замкнутого пространства ему было как-то не по себе. Точно в замедленном кино, мимо прошла женщина. Она даже не взглянула на Эдика. За ней — мужчина в деловом костюме и с кейсом. За мужчиной — детвора с портфелями и школьными сумками. Все они двигались свободно и непринужденно.
Солнце было уже почти в зените. По бирюзовому небу высоко-высоко скользили бархатистые облака. Начиналась полуденная жара. В тени нависавших над пешеходной аллеей густых крон деревьев было свежо и прохладно.
Эдик чувствовал некоторое неудобство и скованность. Было такое ощущение, словно его зажали в железные тиски. Скованность незаметно росла. Бескрайний простор давил на него невидимым тяжким грузом, подкашивая коленки, заставляя пригибаться к земле. Изо всех сил он пытался сопротивляться этому, но, увы, тщетно. Он двигался, точно робот, как-то ломано и кособоко. Прохожие начали обращать на него внимание и понимающе отводили взгляды в сторону. Первые шаги давались с огромным трудом.
Бесконечный поток автомобилей, запрудивших Полтавский Шлях, заметно оживлял убогий урбанистический пейзаж города. До вокзала было рукой подать. Его островерхие своды, возвышавшиеся над близлежавшими постройками, служили для Эдика ориентиром.
За всю дорогу он ни разу не обернулся назад, ни разу не взглянул на Холодную гору. Он торопился побыстрее убраться отсюда, скорее купить билет и уехать домой.
И тем не менее на душе скребли кошки. Было как-то грустно и одиноко. Словно недоставало чего-то. Ко всеобщему ощущению дискомфорта примешивалось чувство оторванности и покинутости, навевая тоску и ностальгию. Наряду с трепетным ожиданием чего-то радикально нового, однозначно лучшего появился панический страх перед неизвестностью, перед невероятно огромным, сильно изменившимся за эти годы миром.
Эдику стало нехорошо. Он сел на лавочку и закурил. Голова раскалывалась на куски. Мысли о семье, о жене, о дочке путались с мыслями о друганах, о Генке, о Толяне, о Кохе. Грусть расставания и желание повидаться с ними не уступали жгучему желанию поскорее вернуться домой. Эдик посмотрел на часы.
У них сейчас обед, уставившись на циферблат, подумал он. В его воображении ожили лица друзей, и он заулыбался. А потом он подумал о жене и о дочке и понял, что ближе и роднее у него никого нет. И, докурив сигарету, снова заторопился на вокзал.
За железнодорожным мостом он свернул на Красноармейскую и вышел на привокзальную площадь. Там было очень людно. На некоторое время с непривычки Эдик растерялся, увлеченно наблюдая за оживленным движением на площади, и даже не заметил, куда подевались скованность, неудобство и дурные мысли. Он быстро осваивался в новой среде.
В кассах было целое столпотворение. Близились майские праздники. Студенты и командированные разъезжались по домам.
— Один плацкарт до Москвы на сегодня, — пригнувшись, сказал Эдик в крохотное окошко кассы, когда подошла его очередь.
— Сто пятьдесят семь рублей, — раздалось из окошка.
Эдик порылся в кармане и достал деньги.
— Сегодня, в двадцать один пятьдесят пять, московский поезд, третья платформа, двенадцатый вагон, сорок седьмое место, — снова раздалось из окошка.
Эдик забрал билет и отошел в сторону. До отправления оставалось восемь часов.
Завтра утром буду дома, радовался Эдик, проверяя билет. От былой грусти и ностальгии не осталось и следа. Он еще раз достал из кармана деньги и пересчитал их. Было пятьсот рублей с копейками. Все, что заработал за эти годы.
Не густо, но на дорогу хватит, главное, до Москвы добраться, подумал Эдик и пошел прогуливаться по вокзалу. На ступеньках подземного перехода сидели бродяги. Их было трое.
— Здорово, мужики, — поприветствовал бродяг Эдик, присаживаясь рядом на ступеньках.
— Здорово, коли не шутишь, — ответил самый ближний к нему, с рыжей скомканной шевелюрой и красным одутловатым лицом.
— Чем промышляете? — попытался завязать разговор Эдик.
— А тебе какое дело? — недружелюбно огрызнулся рыжий.
— Да так, просто интересуюсь, — сказал Эдик.
— А чем Бог пошлет, тем и промышляем, — сказал второй с воспаленными слезящимися глазами.
— Веселая тут у вас житуха, — изучая собеседников, заметил Эдик.
Он достал из кармана пачку сигарет и предложил сигареты бродягам. Бродяги взяли по сигарете и закурили. Эдик закурил тоже.
— Всяко бывает, — выдохнув густой клуб дыма, сказал третий. — Бывает, что и дубинкой по хребту получишь, а бывает, что и свои же все карманы обчистят.
— И среди своих крыс хватает, — согласился с ним рыжий. — А ты чем промышляешь? — обратился он к Эдику.
— Ничем, домой возвращаюсь, — ответил Эдик.
— Откуда? — спросил тот, что с воспаленными глазами.
Эдик призадумался.
— Издалека, мужики, ох как издалека.
— А ты, я вижу, калач тертый, — придвинулся к нему рыжий. — С тобой можно и о серьезных делах потолковать.
— Нет, мужики, — решительно заявил Эдик. — Ни о каких делах я больше не толкую. Хватит с меня и того, что было.
— Как знаешь, — ухмыльнулся рыжий. — И без тебя справимся.
В глубине подземного перехода появился еще один бродяга. Болезненно раскачиваясь из стороны в сторону, он шел по подземному переходу и заглядывал во все мусорные урны. В руке у него был пластиковый пакет с бутылками. Что-то знакомое мелькнуло в его внешности, но что, сложно было разобрать в полумраке подземного перехода.
— А вот и ваш коллега, — улыбнулся Эдик, заметив бродягу.
— Да нет — это не коллега, а конкурент, — злобно рявкнул рыжий и бросился в переход.
Тот, в переходе, не успел и опомниться. Рыжий с ходу засадил ему в ухо, первым же ударом опрокинув на спину. С дребезгом зазвенели разбитые бутылки. Накинувшись на него, не позволяя подняться, рыжий принялся осыпать его градом бешеных ударов. Катаясь в осколках битого стекла, несчастный бродяга лишь закрывался руками и глухо стонал под ударами рыжего.
В мгновение ока Эдик оказался возле рыжего и дал ему со всей силы ногой под зад. От неожиданности рыжий взвизгнул и, точно мяч, подскочил на месте. Побагровев от ярости, он двинулся с кулаками на Эдика. Удар в зубы откинул его назад и заставил скрючиться. Когда рыжий распрямился, в его руке был нож. Безумно скалясь окровавленным ртом, готовясь к броску, он смачно сплюнул кровью на пол.
В тот же миг в переходе раздался истошный вопль.
— Помогите, милиция, убивают, — орала перепуганная насмерть уборщица.
Рыжий сразу смекнул, в чем дело, и тут же исчез. Эдик подхватил валявшегося бродягу и потянул его к выходу. Бродяга был в полуобморочном состоянии. Когда они поднялись наверх, бродяга начал приходить в себя.
— Что со мной? — произнес он, ошалело глядя по сторонам.
— Оклемался? — обрадовался Эдик и пару раз шлепнул его ладонью по щекам. — Что-то мне твоя рожа знакома. Где-то я тебя уже видел, — напрягая память, произнес он.
Бродяга сосредоточил свой взгляд на Эдике. От неожиданности у того глаза чуть не полезли на лоб.
— Не может быть, — не веря своим глазам, воскликнул бродяга. — Эдик, ты?
— Я, — недоумевая, подтвердил Эдик.
— Не узнаешь?
— Не узнаю. Постой, — напряженно вглядываясь в собеседника, по слогам произнес Эдик. — Саня? Тебя в таком наряде и при желании фиг узнаешь. Ну, ты и вырядился. Как тебя-то сюда занесло? Снова внедряешься? Вживаешься в образ? Очередное журналистское расследование? — лепетал Эдик. — Ты так сильно изменился. Вылитый бродяга. Поздравляю. Ты всегда был мастером перевоплощений.
— Да уж, перевоплотился, дальше некуда, — горько вздохнул Саня, ощупывая разбитое лицо.
— Досталось же тебе, — посочувствовал Эдик. — Если бы не я, он тебя убил бы.
— Ничего, и не такое бывало, — отмахнулся Саня.
— Да, ты прав. На войне и не такое бывало, — согласился с ним Эдик.
— У них же тут весь город на территории поделен. Попробуй только на чужую сунуться, — объяснял Саня.
— Ну и не совался бы сюда, если здесь чужая территория.
— Жрать захочешь —и не туда сунешься.
— Это уж точно, — рассудил Эдик.
Глядя на Саню, у него начало закрадываться какое-то смутное подозрение.
— Послушай, а у тебя десятки в долг не будет? Я тебе отдам. Вот те хрест, отдам,— перекрестился Саня, делая как можно жалостливее лицо. Эдик машинально сунул руку в карман и тут же остановился.
— Постой. Ты есть хочешь? Так пойдем в какое-нибудь кафе. Вместе пообедаем. Я заплачу.
— Иды ты, знаешь куда, со своим кафе. Я десятку у тебя в долг прошу, — истерично взорвался Саня. — Не видишь, человек погибает. — Саня показал трясущиеся руки. — Похмелиться мне надо. Если не похмелюсь, сгорю.
И тут Эдик все понял.
— Теперь вижу, — нерадостно произнес он, глядя на Санины руки и опухшее перекошенное лицо. — Ну, показывай, где тут у вас похмеляются.
Они зашли в ближайший гастроном, Эдик взял сто граммов водки и несколько тошнотиков. Саня жадно опрокинул стопарь и стал уплетать тошнотики.
— А теперь рассказывай, как ты докатился до такой жизни, — не дожидаясь, когда Саня доест, начал допрос Эдик.
— А что тут рассказывать, — ничуть не смутившись, ответил Саня. — Все очень просто и, как всегда, банально. Ленка наставила мне рога, и я забухал. Да так забухал, что остановиться не мог. Сначала меня из редакции поперли, а потом и Ленка выставила. А как я здесь оказался, даже не знаю. Так закружило меня, Эдик, что и сам уже этому не рад. Да только ничего не поделаешь. Пропал я, Эдик. Как есть, пропал. Запутался и выхода не вижу. Нет, Эдик, выхода. Никому я не нужен. Остается лишь бомжевать.
— Выход всегда есть, Саня.
— И к тому же без этой гадости я уже не могу. Алкашом я стал, Эдик, понимаешь, алкашом.
— Получается, ты смирился?
Саня угрюмо покачал головой.
— Легко же ты сдался.
— Не легко, Эдик, не легко.
— И нет желания снова стать человеком?
— Нет сил, Эдик. Устал я, раскис и расклеился. Только благодаря этой гадости я все еще держусь. Если бы не эта гадость, давно бы уже сгинул. Давай еще дернем. Умоляю. Выручай. Душа горит. Похмелиться надо.
— Все, хватит похмеляться, — грубо отрезал Эдик. — Для начала тебе нужно хорошенько поесть. А потом подумаем, что с тобой делать.
Как Саня ни упирался, но Эдику удалось затянуть его в вокзальное кафе и заставить плотно пообедать. Только в кафе Эдик заметил, как от Сани нестерпимо воняет.
— Теперь ты рассказывай, как тебя сюда занесло, — сидя в кафе за столиком, без особого аппетита ковыряя вилкой гарнир, спросил Саня.
— Домой возвращаюсь, — ответил Эдик. Он чуть не подавился котлетой, когда Саня задал ему этот вопрос.
— Откуда?
— С курорта, — еле ворочая одеревеневшим языком, сказал Эдик, и это не укрылось от Саниного пытливого профессионального взора.
Он про себя ухмыльнулся.
— В Крыму отдыхал? — с незаметной издевкой, еле сдерживая улыбку, спросил Саня.
— Да, в тех краях, — с набитым ртом, утупившись в тарелку, промычал Эдик.
Саня не мог больше сдерживать улыбку.
— Понятно, — скаля гнилые зубы, сказал он. — Выходит, ни одного меня жизнь крутанула на свой лад.
— Но я не поставил на себе крест и не сложил руки. И ни на минуту не терял человеческого достоинства и уважения к себе. В отличие от тебя, Саня, — защищаясь, с обидой и укоризной выпалил Эдик. — Бабы не стоят того, чтобы из-за них так опускаться.
— Раньше я точно так же рассуждал. Пока Ленка не наставила мне рога. Оказывается, стоят. Любовь — ужасная сила. Как созидающая, так и разрушающая. Сам видишь. Сколько лет прошло, каждый день думаю о ней и ничего поделать с собой не могу. И опустился из-за нее, суки.
— А в себе причины искать не пытался? Сам сколько раз Ленке изменял. Это не в счет? За это себя ты не казнишь?
— Никогда не прощу ей измены. И все равно люблю ее, суку. Ну, скажи, зачем она это сделала? Только жизнь мне всю поломала. А может, она хотела отомстить?
— Не исключено.
— Если так, то ей это удалось.
— Теперь все ясно, — немного поразмыслив, рассудил Эдик. — Хватит по помойкам бомжевать. Поехали домой. Пора снова становиться человеком.
— Нет у меня больше дома. Бомж я.
— Ничего, новый построишь. Руки, слава Богу, не из ж… выросли. А пока поживешь у меня. Место, я думаю, найдется.
— Это невозможно. Вынужден отклонить твое предложение.
— Это не предложение, а приказ.
— Мы не на передовой.
— Каждый день как на передовой, — рявкнул Эдик, решительно надвигаясь на Саню.
После недолгих препирательств они направились в парикмахерскую. Там Саню побрили и подстригли под бокс. Затем они зашли в туалет. Саня скинул с себя свои вонючие лохмотья, кое-как обмылся с мылом в рукомойнике, после чего надел чистую футболку и новый спортивный костюм Эдика.
— Приятно посмотреть. Отлично выглядишь, — удовлетворенно произнес Эдик, окинув взглядом Саню с ног до головы. — Осталось только шкраги твои раздолбанные поменять.
— И откуда ты такой взялся на мою голову, деловой и доставучий? — сказал Саня, с любопытством разглядывая себя в зеркало.
— С курорта, я, кажется, уже говорил.
— Ага, я по твоим рукам сразу понял, на каком курорте ты отдыхал.
— Что ж. За ошибки нужно платить. Впрочем, сполна заплачено. Только не о таком будущем мы с тобой в госпитале мечтали.
— Это уж точно.
— Хватит дурака валять. Пора за голову браться.
— Поздно.
— Никогда не бывает поздно. Все от тебя самого зависит.
— Не хочу я уже ничего. Оставь меня в покое.
— Не оставлю. Я, кажется, твой должник. Или ты забыл, как с осколком в плече вытаскивал меня из-под обстрела?
Саня машинально потянулся рукой к плечу.
— Такое не забудешь, — сказал он, потирая плечо.
— Где твои ордена?
— Не спрашивай, — Саня прикусил губу, и его голос дрогнул.
— Ты хоть знаешь, какой завтра день?
— Какой?
— Девятое мая, День Победы, — с насмешкой сказал Эдик.
— День Победы? — совсем растерявшись, неподдельно удивился Саня. — Это великий праздник.
— Это и твой праздник. Ты ведь герой войны.
— Да какой я герой. Убийца я, а не герой. И ты такой же герой, как и я.
— Я убивал, потому что хотел выжить.
— Все мы хотели выжить.
— Другого выхода не было.
— Ты смерти боишься?
— Конечно, боюсь. В этом нет ничего ненормального.
— Знаешь, а я вот порой думаю, лучше бы я там погиб, чем вот такая вот жизнь теперь.
— Глупости говоришь. Благодари Бога за то, что остался жив, и думай о том, как снова стать человеком.
— Я в церкви тысячу лет уже не был. Сколько раз попрошайничал под храмами, а ни разу не зашел. Не верю я больше в Бога. Предал Он меня.
— Если бы Он тебя предал, гнил бы ты уже давно в сырой земле и кормил бы червей. Предал ты себя сам, и Его предал. Потому в ничтожество и превратился. Но Бог милостив и великодушен. Он всех любит и прощает. Он и тебя любит.
— Почему же Он тогда меня до сих пор из этого дерьма не вытащил?
— Потому что ты этого не хочешь.
— Не хочу, — в сердцах оскалился Саня. — Сдохнуть хочу где-нибудь под забором. Чтобы не мучиться больше.
Он не выдержал и зарыдал. По щекам покатились огромные, как горошины, слезы.
— Сдохнуть проще всего. Да, жизнь—нелегкая штука.
— Паскудство сплошное.
— Но ведь живут же некоторые.
— Живут. И жизни радуются. И имеют все.
— А мы чем хуже них? Почему мы жить так не можем?
— Рожденный ползать никогда летать не сможет.
— Брехня все это. Мы сможем. Иначе грош нам цена тогда.
— Скажи, ну чего ты ко мне прицепился, как репей?
—Я помочь тебе хочу.
— Чем ты мне можешь помочь? Ты такой же бедолага, как и я. Ты сам в помощи нуждаешься.
— Мир не без добрых людей. Кто-нибудь поможет и мне.
Саня истерично расхохотался.
— Не смеши. Кому ты такой, на хрен, нужен? Каждый только о себе думает и о своей выгоде.
— Ничего, Санек. Как-нибудь прорвемся. И не из таких передряг выбирались. Теперь нас двое. Вдвоем все ж таки сподручнее будет. Приедем домой, поосмотримся, пройдемся по старым знакомым, повидаемся с однополчанами, может, кто чего и подскажет. Для начала любая работа сойдет. Главное, чтобы копейка в кармане была. А там, глядишь, и по профилю что-нибудь подыщем.
— Вообще-то я журналист, если ты забыл. И умею только писать, и ничего больше не умею. К тому же я алкаш. Я без бухла не могу. Кто меня такого на работу возьмет. Еще и без прописки. Ленка меня, сто пудов, давно уже выписала.
— Я тебя у себя припишу. И от пьянки вылечу в два счета, по-армейски, раз и навсегда, без докторов и экстрасенсов. Может, тебе и не понравится, но бухать больше не захочешь. Это я тебе гарантирую. Ты мне потом еще спасибо скажешь. Так что не спеши себя хоронить. Нам с тобой и сорока нет. Вся жизнь впереди. Кто знает, а вдруг еще и с Ленкой у тебя наладится. А нет, так ничего страшного, плюнь на нее, еще лучшую бабу себе найдешь. Главное, поверь в себя. И добьешься всего, чего захочешь. Я в тебя, например, верю.
— А может, ты и прав. У меня эта бомжарня вот уже где, — Саня, словно ножом, резанул себя большим пальцем по горлу. — Если ты меня отсюда не вытащишь, я точно здесь сдохну. Или от бухла угорю, или прибьют где-нибудь ни за что.
— Вытащу. Даже если ты будешь против, я не оставлю тебя здесь. Иначе я себе этого потом никогда не прощу. Не хочу брать еще один грех на душу.
Спустя несколько часов они прохаживались по перрону в ожидании поезда. Саня сжимал в кармане свой билет. Время от времени он окидывал себя взглядом и не верил своим глазам. Он все еще не мог привыкнуть к новой чистой одежде, удобной легкой обуви и отсутствию неприятного запаха, который преследовал его все эти годы.
Когда он смотрел на свое отражение в витражах, ему казалось, что он видит совершенно чужого, незнакомого ему человека. Он не узнавал себя, настолько сильно он свыкся и сжился со своим прежним обликом. С непривычки он испытывал некоторый дискомфорт, отчего чувствовал себя неуверенно и боязливо. В голове был настоящий бардак. И тем не менее он все сильней и сильней утверждался в мысли, что поступил верно и сделал правильный выбор. Он с отвращением теперь уже вспоминал о своей никчемной бродяжьей жизни и больше не хотел возвращаться в темный душный подвал с крысами и тараканами.
Внезапно пробудившееся честолюбие будоражило его и пьянило. Боязнь и неуверенность вдруг сменились приливом необузданных свежих сил. Он больше не испытывал дискомфорта. Он ощущал в себе огромнейший мегатонный заряд энергии. Желание действовать и доказать всем, на что он способен, распирало его изнутри. Ему казалось, что он может перевернуть весь мир.
Эдик вдруг вспомнил, что забыл позвонить жене и предупредить ее о своем возвращении. Он достал из кармана последние медяки и направился к таксофону.
— Говорите, я слушаю, — раздался в трубке незнакомый мужской голос.
От неожиданности Эдик растерялся.
— Вам кого?
В ответ на молчание с раздражением рявкнул мужской голос на другом конце провода.
Эдик совсем растерялся.
— Я набирал… — Эдик назвал свой телефонный номер.
— Вы правильно набрали, — подтвердил мужской голос в трубке. — Кто вам нужен?
— А Людмила дома? — не соображая, что делает, произнес Эдик.
— Минуточку.
Вслушиваясь в тишину, прижавшись ухом к трубке, Эдик покрылся испариной и стал весь мокрый. По вискам заструился пот.
— Она уже спит, — снова раздался в трубке тот же мужской голос. — Что ей передать? Кто звонил?
— Скажите, что звонили с работы. Я завтра перезвоню, — с трудом выговорил Эдик и положил трубку.
Некоторое время он стоял молча, переваривая произошедшее. Было такое ощущение, что его оплевали и окатили помоями из помойного ведра. Ярость и обида выворачивали нутро.
— Дрянь, — с гневом выдавил он из себя ругательство и со всей силы двинул кулаком по таксофону.
Тот гулко вздрогнул, задребезжав стеклами, привлекая внимание. У Эдика появилось ужасное желание напиться. В этот момент началась посадка на поезд.
— Пойдем, нам пора, — заторопился Саня.
— Я остаюсь. Я никуда не еду, — решительно отрезал Эдик.
Затем достал из кармана свой билет, скомкал его, швырнул в урну и направился прочь. Молниеносно Саня выхватил из урны скомканный билет и преградил Эдику дорогу.
— Уйди, — угрожающе зарычал Эдик, напирая на Саню.
— Не уйду. Мы возвращаемся домой.
— Нет у меня больше дома.
— Новый построишь. Руки, слава Богу, не из ж… выросли.
— Я остаюсь, — яростно хрипел Эдик.
— Ты едешь со мной, — не уступал Саня.
— Не командуй. Мы не на передовой.
— Теперь каждый день как на передовой. Если я тебя здесь оставлю, то потом никогда себе этого не прощу. Не хочу брать еще один грех на душу.
Серебряная пуля
Без любви человек превращается в живую гробницу,
от него остается лишь оболочка того, чем он был прежде.
Перси Биши Шелли
Восемь лет, которые я провела с ним, значили больше,
чем обычный полный срок человеческого существования.
Мэри Уолстонкрафт Шелли
Проследовав по подъездной аллее через ухоженный сосновый бор, огражденный со всех сторон высоким двухметровым металлопрофильным забором, новенький серебристый “форд” остановился у парадного входа спрятавшегося среди сосен шикарного трехэтажного особняка.
Вечерело. В воздухе пахло жимолостью и хвоей. Багряные отблески выглядывавшего из-за деревьев закатного солнца пронизывали чистое сереющее небо кровавыми прожилками.
Леонид вышел из “форда” и направился к дому. Он был в дорогом костюме “Даймонд Шип” и блестящих лакированных туфлях из крокодиловой кожи. Навстречу ему из дома вышел Владимир. На его тщательно выбритом с болезненно заостренными чертами лице сияла улыбка. Они по-приятельски поздоровались и вместе пошли в дом. От Владимира разило перегаром, он был изрядно пьян, в руке у него была надпитая бутылка кубинского рома. Леонид сразу обратил на это внимание.
— Как я рад, что ты нашел время заехать ко мне. Мы уже так давно с тобой не виделись, — сказал Владимир Леониду слегка заплетающимся языком, обняв при этом его свободной рукой за плечо.
Тем временем они вошли в дом. В гостиной был откровенный бардак. Небрежно расшвыривая ногами в стороны валявшиеся на полу вещи, Владимир прошел через всю гостиную и увалился в мягкий глубокий диван.
— Заходи, не стесняйся, чувствуй себя как дома, — пригласил он Леонида и отхлебнул из бутылки рома.
— Не понял. Что здесь было? Ураган или землетрясение? — спросил Леонид, удивленно оглядывая гостиную.
— Ты об этом? — глупо улыбнулся Владимир. — Извини. Небольшой беспорядок. Творческая обстановка. Не обращай внимания. Когда я нервничаю, у меня всегда все вверх тормашками летит.
— И часто ты нервничаешь? — пройдя через гостиную и присев рядом на диван, спросил Леонид.
— Бывает в последнее время, — снова отхлебнув из бутылки рома, задумчиво сказал Владимир.
— Все с Никой ругаешься?
— Угу, — промычал Владимир.
— Что же на этот раз?
— Как и всегда.
— Опять к кому-то приревновал?
— Угу, — снова промычал Владимир. — И ведь понимаю, что все это чушь, и ничего с собой поделать не могу. В меня словно бес вселяется. Я же ее люблю до одурения, поэтому и ревную к каждому столбу.
— А где Ника?
— Забрала детей и уехала к маме. Я ее выгнал.
— Ну и дурак.
— Знаю, что дурак. Завтра ноги целовать ей буду и умолять вернуться.
— Другая бы на ее месте давно уже тебя бросила бы.
— Я и сам удивляюсь, как она меня до сих пор терпит.
— Потому что любит тебя и жалеет, а ты, дурья голова, не ценишь этого. Когда-нибудь и ее терпению придет конец. Потом никакие обещания и уговоры не помогут.
— Если она меня бросит, я этого не переживу. Что же мне делать? — совсем уж раскис Владимир. — Я уже себя начинаю бояться. Порой до умопомрачения доходит. В таком состоянии я на что угодно способен.
— Ты должен держать себя в руках.
— Легко сказать.
— Тогда обратись к врачу.
— Думаешь, я псих? Думаешь, у меня крышу сорвало?
— А со священником ты не беседовал? Может, тебе на вычитку съездить? Хочешь, давай вместе поедем.
— Не поможет. Я уже ездил.
— Тогда не знаю, что тебе делать, — призадумался Леонид.
— Мне страшно. Видел бы ты меня во время припадков. Но самое ужасное начинается потом. Я ведь уже три раза стрелялся.
— Как стрелялся? — не понял Леонид.
— Обыкновенно, из револьвера. Играл когда-нибудь в русскую рулетку? Сейчас покажу, как это делается.
Владимир поставил бутылку рома на пол и перегнулся через спинку дивана. Когда он принял прежнее положение, в его руке был огромный никелированный шестизарядный “магнум” тридцать восьмого калибра. Нажав большим пальцем на еле заметную защелку, он откинул барабан влево. И тут же картинным жестом, резко взмахнув револьвером, вернул барабан на место.
От неожиданности Леонид на какую-то долю секунды застыл в оцепенении. Воспользовавшись этим, Владимир с силой провел револьвером по предплечью, раскручивая барабан. Когда барабан остановился, он взвел курок, направил револьвер себе в сердце и нажал на спусковой крючок.
Приготовившись к выстрелу, они оба зажмурились. Но выстрела не последовало. Раздался громкий металлический щелчок удара курка о боек.
Первым пришел в себя Владимир.
— Опять не судьба, — радостно заорал он не своим голосом. — По этому случаю стоит выпить. — Веселился он, как ребенок.
Его веселье больше было похоже на депрессивную истерию. Быстрота и ловкость, с которыми он проделал все это, красноречиво свидетельствовали о том, что он делал это уже не раз. Леониду стало жалко его.
Владимир пододвинул к дивану журнальный столик, под стеклянной столешницей которого находился небольшой барчик, битком набитый спиртным.
— Что будем пить? Ром, абсент, джин, виски? — не переставая веселиться, поинтересовался Владимир.
— Давай что-нибудь полегче, — запротестовал Леонид. — Мне еще назад ехать.
— Может, чинзано или граппу?
— Лучше чинзано.
— Отлично, — согласился Владимир. — Как в старые добрые времена.
Он положил револьвер на столик, достал из барчика два чистых фужера, бутылку чинзано и наполнил фужеры.
— За судьбу, — предложил он, поднимая свой фужер. — Несмотря ни на что, я счастлив и доволен своей судьбой. У меня есть Ника, у меня есть Алинка и Никита, у меня есть ты, я вас всех люблю, вы самое дорогое, что у меня есть.
Выпив, Владимир снова взял револьвер и по-ковбойски демонстративно стал крутить им на пальце, время от времени имитируя выстрелы по воображаемым целям.
— Откуда у тебя эта игрушка? — поинтересовался Леонид.
— Купил в оружейной лавке на Карл-Йохансгате, — ответил тот, продолжая дурачиться с револьвером.
— Зачем он тебе?
Владимир перестал дурачиться и снова посерел и призадумался.
— Чтобы свести с жизнью счеты, — после некоторой паузы угрюмо произнес он. — Я не могу больше так. Я уже на пределе. Жизнь стала невыносимой. Я устал от этих постоянных скандалов и ссор. Всем, кого я люблю, от моей любви только хуже. Когда-нибудь я положу этому край.
— Это глупо.
— Другого выхода нет.
— Выход всегда есть.
— Вот единственный и самый надежный выход, — сказал Владимир, потрясая револьвером.
Он снова нажал большим пальцем на еле заметную защелку и откинул барабан. Затем, наклонив револьвер стволом вверх, еще раз потряс им. Из барабана на стеклянную поверхность столешницы выпал один-единственный патрон с небольшой закраиной на титановой гильзе и сверкающей пулей со сферической головкой.
Он взял со стола патрон и протянул его Леониду.
— Смотри. Видишь? Пуля серебряная, девятьсот двадцать пятая проба, под заказ сделали. Обрати внимание на насечку в виде православного креста. Я патрон в церкви посвятил, чтобы заодно и того гада, который внутри меня сидит, хорошенько припечатать.
Держа патрон большим и указательным пальцами, Леонид поднес его к самым глазам и, медленно поворачивая туда-сюда, стал внимательно рассматривать его.
Зазвонил телефон. Владимир встал с дивана и поднял трубку.
— Ника, это ты? — напряженно произнес он в трубку. — Ты меня слышишь? Прости меня, дурака. Опять бес попутал. Что мне сделать, чтобы ты мне поверила? Хочешь, я себе палец отрежу? Возвращайся. Я без тебя не смогу. Сдохну, как собака, под забором. Или вены вскрою. Или повешусь в туалете на галстуке. Любимая, прости, если сможешь. Я себя и сам ненавижу. Я за тобой сейчас приеду. Почему? Ты не обманываешь? Хорошо. Как там Алинка с Никитой? Я их не сильно напугал? А знаешь, кто к нам заехал? Ленька. Нет, я не пьяный. Выпили по фужеру чинзано, и все. Как скажешь, любимая. Больше не повторится. Обещаю. Вот увидишь. Ладно, постараюсь. Целэю, целэю, целэю, целэю.
Владимир положил трубку и вернулся к Леониду.
— Она меня простила, — радостно заорал он. — Так, где револьвер? Ага, вот он. — Владимир схватил с журнального столика револьвер и, перегнувшись через спинку дивана, поспешно спрятал его. — Об этом никому ни слова. Понял? Отлично! — Всплеснул он ладонями. — Давай выпьем. Ника меня простила. Завтра утром вместе с детьми приедет домой.
Владимир взял бутылку и стал наливать чинзано в фужеры. Леонид накрыл свой фужер ладонью.
— Я все. На сегодня хватит. Мне еще назад возвращаться, — категорически заявил он.
— Не понял? Как хватит? Ты надо мной издеваешься? — возмутился Владимир. — Что с тобой будет от двух фужеров чинзано?
Леонид уступил. После второго фужера ему стало жарко, и он снял пиджак. Когда допили бутылку и откупорили следующую, Леонид понял, что никуда он уже сегодня не поедет.
— Слушай, Ленька, — словно угадывая его мысли, еле ворочая языком, произнес Владимир. — Куда тебе уже ехать? Оставайся у меня. Ложись, где хочешь. Хоть здесь, хоть в комнате для гостей.
Леонид согласился. Допив вторую бутылку, они вышли на террасу и закурили сигары. Настроение у Владимира было приподнятое. Не осталось и следа от былой депрессии.
Когда они вернулись в дом, Владимир набросился на Леонида сзади и повалил его на пол. Завязалась борьба. Крепко сжав друг друга в стальных объятиях, они катались, сопя, по холодному кафельному полу, стремясь уложить противника на лопатки. Борьба длилась недолго и закончилась безрезультатно. Никто не одержал верх. Обессилев, они практически одновременно ослабили объятия и прекратили борьбу. Еще некоторое время, тяжело дыша, они лежали на холодном полу.
— А ты, я вижу, все так же силен и крепок, — радостно заметил Владимир, поднимаясь с пола и садясь на диван.
Он достал из барчика третью бутылку чинзано и откупорил ее.
— Ты тоже в отличной форме, — радостно заметил Леонид, садясь рядом на диван.
— Ничего, когда-нибудь я тебя одолею.
— Кишка тонка.
Леонид снял рубашку и продемонстрировал свои богатырские мускулы. Владимир следом проделал то же самое. Довольные собой, они громко расхохотались и весело пожали друг другу руки.
После третьей бутылки у Леонида все поплыло перед глазами, и он провалился в черную пропасть. Утром он проснулся от чудовищной головной боли — голова трещала и раскалывалась напополам. Он лежал в гостиной на диване в одних брюках и туфлях. Рядом лежал Владимир. Леонид встал с дивана, и к горлу подкатила мучительная волна тошноты. Он еле успел добежать до туалета.
Когда он привел себя в порядок, Владимир все еще спал. Леонид не стал его будить. Аккуратно переступая через следы вчерашнего побоища, он пересек гостиную и вышел из дома. Воздух был холодный и свежий. Пахло жимолостью и хвоей. В небе висел огромный диск восходящего утреннего солнца. Леонид сел в свой новенький серебристый “форд”, завел его и покатил по аллее на выезд.
В тот день Вероника проснулась рано. Всю ночь ей плохо спалось, снились какие-то кошмары. К восьми, когда все встали, она приготовила завтрак. Покормила детей, выпила с мамой по чашке кофе и начала собираться в дорогу. Мама помогла ей одеть детей и вывела на улицу. Перед выходом Вероника позвонила Владимиру, чтобы предупредить его, что они уже едут.
Спросонок, с трудом шевеля мозгами и отекшими от перепоя конечностями, Владимир стал торопливо наводить в доме порядок, спеша успеть к возвращению жены и детей.
Усадив на заднее сиденье детей, попрощавшись с мамой, Вероника села за руль своего новенького, сверкающего глянцем, салатного “ситроена” и, взвизгнув зажиганием, покатила по Киркегате в сторону Трондхеймсвэйен. Когда Осло осталось за спиной, она с силой нажала на педаль газа, набирая обороты и скорость.
Леонид опаздывал на работу. Борясь с тошнотой и дурным самочувствием, нервно поглядывая на часы, он гнал по трассе на сумасшедшей скорости. Гладкая, как стекло, влажная от утренней росы трасса сверкала в лучах восходящего солнца и немного слепила глаза. Перед самым въездом в Осло трасса круто поворачивала влево и делала огромную петлю. Леонид не успел сбросить скорость, и его с силой вышвырнуло на встречную полосу, прямо на мчащийся на него новенький, сверкающий глянцем салатный “ситроен”.
Когда Владимир узнал о гибели жены и детей, он пошел в гостиную, достал из-за дивана свой револьвер, взвел курок, направил револьвер себе в сердце и нажал на спусковой крючок. Но ничего не произошло. Он нажал снова, и снова, и снова, и снова. Отупев от безумия, он не соображал, что делает. Он продолжал нажимать на спусковой крючок до тех пор, пока его не скрутили и не отобрали у него револьвер. Револьвер конфисковали, а его поместили в клинику для душевнобольных.
Полдня пришлось разрезать автогеном сплюснутый в лепешку “форд”, чтобы достать Леонида. Во время осмотра его изуродованного до неузнаваемости тела среди прочих вещей в одном из карманов пиджака был обнаружен револьверный патрон тридцать восьмого калибра с титановой гильзой и серебряной пулей.
Спустя месяц, когда Владимира выписали из клиники, он зашел в оружейную лавку на Карл-Йохансгате, купил там точно такой же, как у него был, шестизарядный “магнум” тридцать восьмого калибра и заказал один-единственный патрон с серебряной пулей.
Был ясный, погожий июльский день. Владимир с Вероникой сидели на берегу пруда, неподалеку от их дома. Немного в стороне, у самой воды играли дети. Вероника сорвала травинку и наматывала ее на указательный палец. Владимир держал в руках револьвер. Откуда-то издалека донеслись глухие, еле слышные раскаты грома.
— Будет дождь, — оценивающе посмотрев на небо, сказал Владимир.
— Я люблю дождь, — сказала Вероника, выбросив надоевшую травинку.
— А я люблю тебя и Алинку с Никитой.
— Я тебя тоже люблю, — подумав, сказала Вероника. — Но порой ты бываешь невыносимым.
— Я исправлюсь. Только не бросайте меня. Иначе мне конец.
— Всему рано или поздно приходит конец, — равнодушно произнесла Вероника.
— Не говори так. Это жестоко и неправильно.
— Увы, это неизбежно. И ничего тут не поделаешь.
— Я против этого. Слышишь, против этого,— протестуя, с раздражением заорал Владимир и нажал на спусковой крючок.
Его нашли через несколько дней. Он лежал на том самом месте, у пруда, неподалеку от своего дома, с простреленной грудью. Рядом в траве валялся револьвер с одной-единственной гильзой в барабане.
1 Добрый вечер (порт.).
2 Забыл выключить генератор (порт.).
3 Выходите (порт.).
4 Пойдем со мной (порт.).
5 Входите (порт.).
6 Счастливого пути и удачи (порт.).
