История одного перевода
Много лет назад, как обычно посещая родителей в их манхэттенской квартире, я случайно увидела английский стихотворный текст.
Начав читать, я сразу была охвачена чувством, уже давно знакомым по так любимому мной русскому оригиналу, чья суть с дивной непосредственностью и без искажений перелилась в другой язык.
Это было одно из самых замечательных стихотворений Александра Межирова – «Я начал стареть, когда мне исполнилось сорок четыре…».
Английского отец не знал, прочитать перевод, лежащий у него на столе, не мог, хотя всегда ценил высокие таланты переводчика и его блестящее знание языка – в конце двух распечатанных на принтере листов стояло:
Лев Наврозов Нью-Йорк 1993
Перевод был полным соответствием музыкальной пластике, ритму, настроению, тону самого стихотворения. Так перевести мог только поэт. Лев Наврозов безошибочно повторил этот неповторимый упоительно-тусклый тон речи, его как бы безразличную интонационную отстранённость от повествования, достигнув почти невозможного эмоционально-звуковым с ним слиянием.
Завораживающая монотонность интонации строк.
Великая идея смирения.
Пораженье своё,
преждевременное постаренье
Полюбил…
Перевод был сделан не по заказу, а по свободному желанию переводчика и никогда не предлагался в какие-либо журналы или сборники. Так он и лежал где-то среди бумаг отца долгие годы, затерянный в грудах рукописей. Но мне всегда было жаль пропажи, и постоянно мучили желание и необходимость найти его. Текст перевода был потерян и Львом Наврозовым.
И вот, наконец, – недавняя счастливая находка!
Сообщив о ней Льву Андреевичу, я спросила, как он выбрал для перевода «Я начал стареть…» – именно это, единственное.
– Обычно я читаю стихотворений пятьдесят, – пояснил он, – отбираю из них тридцать. Из тридцати – десять. Из десяти – только одно.
«И вновь из голубого дыма / Встаёт поэзия, – она / Вовеки непереводима, / Родному языку верна» – написал когда-то А. Межиров.
И всё же бывают редкие исключения, одно из которых я предлагаю вниманию читателей.
Перевод Льва Наврозова публикуется впервые.
Зоя Межирова
Нью-Йорк, лето 2011
Александр Межиров
* * *
Я начал стареть,
когда мне исполнилось сорок четыре,
И в молочных кафе
принимать начинали меня
За одинокого пенсионера,
всеми
забытого
в мире,
Которого бросили дети
и не признает родня.
Что ж, закон есть закон.
Впрочем, я признаюсь,
что сначала,
Когда я входил
и глазами нашаривал
освободившийся стол,
Обстоятельство это
меня глубоко удручало,
Но со временем
в нём
я спасенье и выход нашёл.
О, как я погружался
в приглушённое разноголосье
Этих полуподвалов,
где дух мой
недужный
окреп.
Нёс гороховый суп
на подрагивающем подносе,
Ложку, вилку и нож
в жирных каплях
и на мокрой тарелочке –
хлеб.
Я полюбил
эти
панелью дешёвой
обитые стены,
Эту очередь в кассу,
подносы
и скудное это меню.
– Блаженны, –
я повторял, –
блаженны,
блаженны,
блаженны… –
Нищенству этого духа
вовеки не изменю.
Пораженье своё,
преждевременное постаренье
Полюбил,
и от орденских планок
на кителях старых следы,
Чтобы тенью войти
в эти слабые, тихие тени,
Без прощальных салютов,
без выстрелов.
без суеты.
Aleksandr Mezhirov
* * *
I began to grow old
when I turned forty-four,
And at the eating place on the corner,
I was already taken
For a lonely retiree,
forgotten
by every soul
on earth,
Forsaken by his children
and ignored by the rest of his kin.
Well, this is the law of life, isn’t it?
Yet I confess
that at first,
Whenever I entered the place
and looked around
for a vacant table,
This circumstance depressed me.
But later
I found in it
the emergency exit in the building called life.
Yes, I submerged
into the muffled hubbub of voices
Of that place
in almost a cellar,
where my ailing spirit
was strangely healed,
As I carried a pea soup
on a quavering piece of plastic,
A spoon, a fork, and a knife,
still dripping,
and a hunk of bread on a plate –
also wet.
I came to love
those
crudely paneled
walls,
That line to the counter,
the trays
and the meager menu card.
“Blessed are”,
I muttered,
“Blessed are,
Blessed are,
Blessed are…”
That blessed squalor
I shall never betray.
I came to love
the defeat at the game of life,
And the faded traces
of decorations
on old uniforms,
And I could now enter
the world of shadows just like another shadow,
Without farewell salvos,
solemn faces,
or fuss.
Translated by Lev Navrozov
New York, 1993
