В аудитории математического факультета Московского государственного университета сегодня не было лекций.
Сегодня был самый знаменательный день в году, когда отменяли все занятия по причине визита комиссии для отбора на участие в Международном конкурсе в области математики, организованным и ежегодно проводимым Ассоциацией при Российской Академии Наук России, студенты шутливо называли «гениальным».
В конкурсе могли участвовать только по одному претенденту от каждого университета, поэтому ежегодно везло только одному «гению». Участие принимали абсолютно все студенты - и заядлые отличники, и отъявленные двоечники-прогульщики, которые состояли на особом учете у администрации университета, и середнячки, перебивающиеся с тройки на четверку... Потому что самым главным достоинством потенциального участника конкурса были ни уровень его IQ, ни оценки за его достижения в области математики, ни точность расчетов в формулах, - первоочередное внимание уделялось нестандартному мышлению, креативности и даже некой алогичности, которая, как ни странно, воспринималась на «ура».
В ожидании визита комиссии студенты, сидя за партами, шумно обсуждали последние вести университета, делились тетрадями с лекциями в преддверии сложной зимней сессии.
Спустя две минуты, дверь аудитории открылась и вошёл известный всему факультету преподаватель высшей математики - профессор Ведин Николай Илларионович. Тучный, с блестящей лысиной на голове. Вид у него был всегда неуклюжий, хотя, наверное, большинство профессоров, «утопающих» в науке, имеют как раз именно такой вид. У него было одутловатое лицо, премилый и смягчающий его черты лица второй подбородок, а на самом носу была темная бородавка, и вечно сползающие очки в чёрной роговой оправе, что всегда было поводом для шуток со стороны студентов. На лекции он всегда приходил в строгом костюме, и ввиду его затасканности невозможно было точно определить – то ли это был костюм черного, то ли темно-синего цвета. В его руках всегда был огромный кожаный портфель, уже давным-давно выцветшего, рыжего цвета, с которым он не расставался ни при каких обстоятельствах, словно в нём были все его ценные знания. Как человек, он был весьма консервативен, лекции читал очень нудно и неинтересно, зато спрос на экзаменах имел знатный, доводящий студентов чуть ли не до тошноты в зубрении математических формул. Выписывая на доске формулы, он, бывало, неожиданно прерывался, поворачивался к студентам, и, деловито поправляя очки, говорил свою любимую фразу: «Запомните, математика – это царица наук, и в ней вся наша жизнь. Не будете знать эту формулу, «как свои пять пальцев», - вся жизнь пройдет мимо». Студенты незаметно для профессора подхихикивали, но продолжали записывать, глядя на доску, формулы.
Вслед за ним вошел председатель комиссии - Никольский Владислав Викторович, и воцарилась тишина. Это был мужчина лет сорока пяти, выше среднего роста. Выглядел он более чем элегантно: костюм тёмно-синего цвета, из-под пиджака костюма выступали манжеты бледно-голубой рубашки, и особое внимание привлекали запонки с чёрной вращающейся Т-образной застёжкой – в последнее время запонки стали уже неотъемлемым аксессуаром мужского тюнинга и неким способом выразить свою индивидуальность. Но всё же самым ярким пятном в его гардеробе был галстук алого цвета. Глядя на него, невозможно было не заметить, что он предъявляет высокие требования к своему внешнему виду, и изо всех сил старается выглядеть моложе своих лет; по его сияющим глазам, в которых бегали искорки, следовало сделать вывод, что причины для этого у него имеются - так выглядит влюблённый мужчина. С его лица не сходила наполненная шармом улыбка, и он приковывал взгляды окружающих присущим только ему природным магнетизмом.
Он поздоровался со студентами, и прошел сбоку, вдоль рядов, присев за парту последнего верхнего ряда, вероятнее, для того, чтобы улучшить обзор начинающегося и весьма ответственного для него события. Он открыл свой толстый ежедневник из кожи каких-то гламурных и модных нынче рептилий, и кивнул профессору в подтверждение того, что можно начинать.
…Прошло два часа с момента, как Никольский успел прослушать и просмотреть порядка тридцати студентов, каждый из которых предлагал свое видение самых различных математических формул. Это были и чудеса с интегралами, и с теоремой Ферма, и с функциями Бесселя, и даже попытки экспериментов с биномом Ньютона, а также с гиперболой и параболой…
И за все это время Никольский ловил себя на мысли – «не то! не то!..»
Время отбора неумолимо двигалось к финалу, и лицо председателя комиссии было ни больше не меньше, а попросту кислым. Судя по выражению его утомленного чудесами математики «фейса», он терпеливо, скорее даже из уважения к профессору, досиживал отведённое время, внутренним чутьем предполагая, что сегодняшний день вряд ли принесет что-то интересное и неожиданное. Вернее, он не смог «увидеть» из присутствующих студентов ни одного кандидата, которого он мог бы отправить в качестве своего протеже на конкурс. В глазах его читалась тоска и даже некоторая скука.
Закончил свою монотонную речь последний из студентов, и профессор, натянув на нос очки, взглянул вверх, в сторону председателя и уже было открыл рот, чтобы начать предложение… как дверь аудитории открылась, и вошел студент Иванов Егор.
Это был студент третьего курса – худощавый, высокий юноша, в светло-сером костюме. Его интеллигентное лицо украшали очки в стильной тонкой оправе. Взгляд его был прямым, уверенным и даже несколько дерзким, словно он ощущал собственное «я» еще с пелёнок.
Занятия он старался не пропускать, хотя в последнее время периодически стал «исчезать» с последних пар лекций, но это нисколько не отразилось на его успеваемости – в отличие от многих других студентов он всегда все успевал, и экзамены сдавал на «отлично».
Практически ни с кем на параллели курса Егор не общался. И, как правило, вопреки студенческим традициям отмечать очередной зачёт или экзамен после его сдачи, он торопился в общежитие продолжить чтение очередной, заворожившей его, книги из области фантастики или ксенопсихологии, Глядя на него, создавалось впечатление, что этот юноша живет в своем собственном мире, получая от этого превеликое удовольствие - словно он уволился из этого общества, причем по собственному желанию. Однокурсники даже прозвали его «за глаза» - «чудиком». Он знал об этом, и не обижался, позволяя оставаться себе таким, какой он есть, и другим - окружающим его людям - такими, какие они есть – в этом и проявлялась его философия толерантности. Ведь на самом деле мир, который для нас привычен, - не более, чем оболочка, и здесь на всех одни законы. Мы родились в этом мире, выросли, и даже бываем счастливы. Но есть еще изнанка этого мира, куда попадают с самого детства те, кого оболочка словно не приняла. И такие люди создают свое пространство, ни на что здесь не похожее. Их часто называют «белыми воронами», потому что они продолжают противостоять материальному миру. Егору было не привыкать - он с детства воспринимал себя «белой вороной», и его это не коробило, а наоборот, - делало его счастливым.
Егор остановился на пороге аудитории и промолвил:
- «Прошу прощения… я, наверное, опоздал?»
- «Иванов, Вы хотя бы раз можете прийти без опоздания? Вам не стыдно?» - раздражённо фыркнул в его сторону Николай Илларионович.
Никольский словно проснулся от подобного неожиданного визита под самый конец отбора в надежде на чудо, и прервал профессора:
- «Профессор, давайте дадим шанс студенту… Может, он нас порадует чудесами математики!?.»
И, переведя взгляд на студента, обратился к последнему:
- «Ну что ж, студент Иванов… с учетом небольшого количества времени советую вам не «растекаться мыслью по древу», и приступать сразу же к конкретике».
Егор, воодушевленный подбадривающим тоном Никольского, сразу же направился прямиком к доске, взял мел, и безо всяких нудных разглагольствований, начал что-то писать. Это была непонятная и не известная никому ранее весьма странная формула, в которой невозможно было разглядеть даже какой-либо намек на хотя бы какую-то формулу из математики.
Профессор, насупившись и тихонечко бормоча себе что-то под нос, внимательно следил за мелом на доске, который прорисовывал значения непонятных ему величин. Никольский, словно очнувшись ото сна, замер и буквально впился глазами в доску. Студенты в полной тишине с интересом наблюдали за этой сценой.
В аудитории воцарилась мертвенная тишина, и был слышен лишь шум от пропитанного выхлопными газами и запахом осени городского трафика через распахнутое окно аудитории.
Егор закончил писать, и повернулся к наблюдающим за ним студентами, профессору и Никольскому, дабы «разложить все по полочкам» свою формулу, которая пришла ему в голову в период любовных переживаний по поводу разлуки с его любимой девушкой Машей, когда она вынуждена была уехать на учебу, а он изводил себя муками разлуки, и время в разлуке ему казалось вечностью.
Егор начал:
- «Итак… Я создал формулу разлуки влюблённых… Вернее, не создал… Эта формула всегда была, есть и будет существовать, пока существует любовь, которая время от времени вынуждена существовать на расстоянии душ…
Эта формула обозначает РАССТОЯНИЕ между любящими душами, помноженное на ВРЕМЯ до их встречи... И сколько бы там ни было - после знака «равно» - для тех, кто любит - это всегда! всегда будет ВЕЧНОСТЬ...
Это аксиома, которую не нужно доказывать... Это факт...
Хх(YхZ)
Где Х - это расстояние между влюбленными;
Y - количество часов в сутках равное постоянной величине 24 часа;
Z - количество дней до встречи с любимым.
Приведем пример:
3000 х (24х3) = 216 000,
Где:
Х – расстояние между городами N и N - 3000км
Y – постоянная величина – 24 часа/сутки
Z – 3 дня до встречи с любимой
При умножении получается 216 000 часов - до встречи с любимым человеком...
Эта формула действует во времени и пространстве - до тех пор, пока не сократится расстояние и время до «нуля». «Нулевое» состояние же имеет место тогда, когда исчезает расстояние между любящими душами, и когда, наконец, можно будет прижаться, почувствовать тепло, любовь, посмотреть в глаза и держать руку любимого человека...
Это формула не из математики, не пытайтесь отыскать среди бесконечного множества запутанных символов...
И эта формула отнюдь не постоянная... Как только души начинают соединяться во времени и пространстве, все ближе и ближе – «включается обратный отсчёт» и итоговое значение уменьшается пропорционально минутам до долгожданной встречи...
И как только расстояние сокращается до нуля, остаётся лишь единственное значение - количество часов в сутках, которое при умножении на зеро, может дать только зеро...
И эта формула перестает существовать... Это временная формула...
И пусть это со мной не согласятся все математики мира сего, но согласится хотя бы один из них, - ВЛЮБЛЁННЫЙ МАТЕМАТИК!))) Потому что я сам – влюбленный математик!
Профессор напыжился, и до сих пор не мог прийти в себя. У него был очень растерянный вид, и, казалось, он не мог вымолвить ни слова. Он лишь неуверенно произнес:
- «Студент Иванов! Ну, как же так?.. Вы ведь всегда были очень старательным и прилежным студентом… Ведь это полная ахинея! Дааа… Такого я от Вас не ожидал...».
Студенты начали перешептываться между собой…
И вдруг все услышали равномерное медленное хлопание в ладоши…
- «Браво! Браво, студент Иванов!»
Это был голос председателя комиссии Никольского. Все повернулись в сторону восседавшего на последней парте, и увидели, что он уже не сидит за партой, а медленно, между рядами, шаг за шагом, спускается вниз по направлению к кафедре, где стояли одинаково изумленные и профессор, и студент Иванов Егор.
- «Юноша! Это просто гениальная формула! Вы достойны участвовать в международном конкурсе, и я приглашаю Вас завтра к себе на кафедру математических наук в 11 часов, обсудим детали».
Егор был вне себя от радости, хотя изо всех сил старался сдержать переполнявшие его эмоции.
Профессор был удивлен и пребывал в состоянии смятения: он весь раскраснелся, дыхание его был неровным и частым, и он то и дело утирал свой вспотевший лоб носовым платком, и поправлял очки, которые, точно ощущая его волнение, всё время сползали на самый край носа. Он изумленно смотрел на подошедшего к нему Никольского, который просто светился от счастья, словно пять минут назад нашел бесценный клад.
Наконец профессор собрался с мыслями, и попытался что-то сказать:
- «Ноооо… Владислав Викторович! Ведь это….»
Никольский прервал его, не дав закончить свою мысль.
- «Профессор, а Вы любили когда-нибудь женщину так, что минута без нее казалась вам вечностью?»
Вопрос, прозвучавший в аудитории, наполненной студентами, да еще и исходящий от самого председателя комиссии, и на тему любви, был более чем неожиданным, от чего профессор пуще растерялся, и смог лишь вымолвить:
- «Ну, конечно же… да».
Никольский, словно не слышал его… И глядя на Егора, сказал:
- «Вы правы, Егор! Это аксиома, которую не нужно доказывать… И сто раз правы в том, что в ней заложена вечная формула… Но она понятна не всем, а лишь тем, чье сердце умеет любить… это гениально! Просто, и в то же время - гениально! И я, как еще один находящийся в стенах этой аудитории, влюблённый математик, готов полностью подписаться под этой формулой, и возвести ее в ранг аксиом».
…Через полчаса аудитория совсем опустела. На подоконник распахнутого окна, словно заигрывая с ветром, летели первые в этом году снежинки.
Профессор, успокоившись после волнительного «гениального» дня, присел за парту в первом нижнем ряду, и задумался…
«Математика – это царица наук, и в ней вся наша жизнь»… Всю свою жизнь я прожил с этой царицей… А вот сейчас ощущение, что настоящая жизнь прошла мимо… В формулах, теоремах, числах, значениях, гиперболах… И ведь формула Иванова была в моей жизни тоже, только в первичном виде… И счастье было так возможно! А к обратному отсчету я не приложил никаких усилий, и не сумел сократить до состояния «зеро»… Зарылся в науку, закрылся в себя, думая что так будет легче и лучше для обеих сторон… Давно это было… А может позвонить ей?.. Бросить все к черту, и поехать к ней, что бы там ни было?»
Николай Илларионович глубоко вздохнул, встал из-за парты, взял в руки свой кожаный рыжий портфель, подошел к распахнутому окну, и пробормотал себе под нос:
- «Да нет… всё это полная ахинея!»
