Виктор Голков: Тротиловый звон. Предисловие Михаила Юдсона*0

Предисловие СВЕТЛЫЙ ПУТЬ (Виктор Голков. Тротиловый звон. – М.: «Э.РА», 2014 – 112 с. ISBN 978-5-00039-097-9) Вышел в свет новый сборник израильского поэта Виктора Голкова, чьей «поэзии присущи темные, а порой и откровенно черные, тона и оттенки» – как с порога проницательно пугает нас аннотация, а первое же стихотворение сборника радушно подтверждает пророчество: «Пожилые, о чем мы толкуем, Заводя монотонный рассказ? Мы о прошлом уже не тоскуем И не копим его про запас. Замерзаем под солнцем палящим, Запиваем таблетки водой И, как тени, скользим в настоящем, Даже смерть не считая бедой». Ну и дальше, страница за страницей, поэт везет нас без парома на Тот берег, где сроду седая зима, которая «Пришла считать мои грехи, Копаться в бесполезном хламе, Трухе, где мертвые стихи Вповалку с мертвыми делами». А впереди не слаще, нашарю цитаты похлеще: «Я немного завидую мертвой кошке –/ Распластанной жертве автомобильного инцидента,/ Прижавшейся окровавленной головой к асфальту./ Потому что живые всегда завидуют мертвым». Или вот: «Станешь тонким, мертвым, белым,/ Как окончится твой труд./ Жизнь, написанную мелом,/ С гладкой досточки сотрут./ Ты искал в правописанье/ Смысл, связующий слова./ Смерти тонкое касанье/ Лишь предчувствовал едва». Движешься по книге Голкова, как по тоннелю, храня надежду на изменение тональности, на брезжущий свет в конце: «Но вел, как оказалось,/ Тот путь в сплошную тьму./ И мертвая усталость/ Простительна ему». Таков Голков. Он жил в Молдавии, писал хорошие, уже тогда тяжелые, весомые стихии, первая его книга после многолетних мытарств издалась еще в издыхающем Союзе. Последние годы, четверть века Виктор обитает в Израиле. И тут мы снова ухватимся за аннотацию: «Основная тема книги – полная напряжения и опасности жизнь современного Израиля. На этом фоне как бы анализируется способность человека другого мира (бывшего СССР) полноценно и гармонично вписаться в нее. Причем, ответ далеко не всегда бывает положительным». Да уж, чего виноградники Шило таить и иорданову воду толочь, Израиль – конечно, иномирье, мир иной и на прочие не похожий. Дюжина строчек из книжки воспевает его эволюцию: «Каменное чрево Тель-Авива Мусором пропахло и мочой. Жарко, скучно, тесно, суетливо, И звезда не теплится свечой. Здесь творец угрюмый иудейский В клочковатой рыжей бороде Говорить велел по-арамейски И чужой не кланяться звезде. Если враг пополз из Вавилона, Из-под черных мертвых пирамид, Золотая древняя колонна, Как осенний ливень, прошумит». Врагов, надо отметить, у Израиля и нынче хватает, плюнуть некуда – и ползут, и плывут, и летать научились на нашу голову. Не зря у Голкова сказано: «Я к смерти в Израиле ближе/ За то только, что еврей». Горькая и жестокая правда жизни, вулканизация блаженного, казалось бы, обетованного местечка, прорывается у поэта проникновенными строчками: «Ислам бессмысленный идет,/ Мелькает полумесяц белый./ И мусульманин оголтелый/ Тротил за пазуху кладет». Эх, сколько Леты неспешно утекло, лет минуло – в тортилловом-то эквиваленте – а Израиль все ныне там, худо-бедно висит на волоске, подвешенный Единым... Светлая дорога до цугундера, викжель пути! Духовные склепы, молвил угрюмо бы Виктор Голков: «Как тучи, чувства отползут,/ Туман желаний растворится./ В холодном зале Страшный Суд/ Не страшно, в общем-то, творится». Вот оно, то самое – аннотация пугает, ан нам не страшно! Мрачный пессимизм – пес с им, измерителем уровня безжизненности! Поэт Голков на самом деле свято верует в новый и сладостный мир, в рукотворную гармонию, где человечьим духом пахнет: «Где когда-то шел Христос,/ Больше нет пустыни./ Гроздья виноградных лоз,/ И озера сини./ Где скрипел сухой песок/ И вилась дорога –/ Лишь шоссе наискосок,/ И не верят в бога». Ну, бог с ними, Ему это не важно, и всем в итоге отвесится по делам, книгам и скрупулам таланта. Читая же этот сборник, пусть каждый извлечет из строчек свои чаяния и упованья, грусть пополам с печалью и радость на паях со счастьем. Михаил Юдсон *** Виктор Голков Обуглившиеся от бедствий, Под ветром с четырёх сторон, Деревья сонные , как в детстве, Свой видят тридевятый сон. Глуха броня, но как из глины Внутри их тёмные тела. И изморозь до сердцевины, Остановившись, не дошла. Дышать ветвями, коченея От холода. Вздыматься, петь, Весёлым пламенем гореть, случайного бродягу грея. *** Золотые круги на запястьях... Это нужно, пока расплетаются пальцы, И металл сохраняет смысл. Это нужно, пока наблюдают глаза, Что так жаждали всем любоваться. Это нужно, пока не взлетела душа, Уничтожив иллюзию “жить“. *** Тенями еле обозначен Напыщенной листвы портрет. И перистым очерчен плачем Растаявших пастушек след. Познавшая все муки родов, Из мёртвых вставшая весна, Как чаша, золотистым мёдом До глиняных краёв полна. И отмечая воскресенье, Недолгое – на пять минут, Опять для сильных ощущений Туристы папоротник жгут. *** Здесь мощь и нежность за руки взялись. Травой и лесом покрывая скалы, Пытается растительная жизнь Остановить лавины и обвалы. Смягчить оскал ощеренного рта. Здесь твёрдый камень моют водопады, Где пенится и бесится вода, И здесь пустыня примыкает к саду. И страшно холодно, но женственно горда, Вершина горная чернеет из-под льда. *** Когда утихает свирепая жажда добра, природа понятнее в тоненьком платьице красном. Во взгляде её, проницательном,честном, бесстрастном - отсутствие боли, лишь света и тени игра. И призраки прошлого, грёзы, идут как валы, один за другим ударяют о спящую душу. Как будто они омывают бесплодную сушу, и песню забвенья поют голубые стволы. *** Не зарезали меня в лесу бродяги, не склевало вороньё глаза мне, друг. Я в своей квартире чёрной, как в овраге, и ни шелеста, ни шороха вокруг. Только тянет из оконного проёма влажной сыростью и свежестью ночной. Стонут ходики, и тополь возле дома до полуночи беседует со мной. *** А сон струился сквозь туман, Ползли малиновые тени. Как будто был единый план Для всех – животных и растений. В одно творение сложить Все виды, все дела, все звуки. И сладостное слово- жить- Взойдёт из божеской науки. Всё то, что смог произвести Враз, а закат был фиолетов. И удалось произнести Все имена для всех предметов. *** К песку прижатая мимоза, Домов приземистый кортеж. Террора вечная угроза, Жара и плитки цвета беж. Кусты топорщатся упрямо, Как всё ,что выживает тут. И голубая криптограмма На вывеске – нетленный труд. *** Застыли деревья сухие, Их тень, как огонь , горяча. Свирепого солнца стихия Ломает и рубит сплеча. Здесь скоро загнёшься без фляги С какой-нибудь мутной водой. И плавно колышутся флаги С таинственной синей звездой. Старинная блажь мозговая Искать и молиться велит. И длится судьба роковая, А сердце болит и болит. *** Хотелось бы верить – ещё пишу, Но чувствую – мне не хватает слов. Ведь я стареющий человек, Идущий, сгорбившись, в никуда. По выжженой и слепой стране, Где пальмы растут, завернувшись в мох. И полувысохший эвкалипт Бормочет мне – ничего не жди. *** Мы знаем издавна друг друга, Навеки, наповал, вразнос. Упрямо кружимся по кругу, Устали от своих угроз. Стрельба в упор – такое дело, И вся страна уже тюрьма. От взрывов небо помертвело, И сотрясаются дома. Пока мы их не переколем До позвоночника, до дна, Придётся красться чёрным полем, Где за войной – ещё война. *** Мы ходим по лезвию бритвы, О глупостях мелких грустим. Свинцовым асфальтом молитвы Свой путь в неизвестность мостим. Так кто ж этот дикий, бездомный, Мир выручит – техника, Бог ? Иль знания вихрь многотомный, Взрывающий душу поток? Напечатано в «Заметках по еврейской истории» #2-3(182)февраль-март2015 berkovich-zametki.com/Zheitk0.php?srce=182 Адрес оригинальной публикации — berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer182/Golkov1.php