Валерий ПАЙКОВ
Бнэй-Айш, Израиль
«У памяти есть границы…»
О ПАМЯТИ
У памяти есть границы,
особое чувство меры –
куда-то уходят лица,
теряются где-то веры.
Порою (и сердце сжалось)
встают имена из глуби,
и вот уже, вот, казалось,
их шепчут сухие губы.
Но… это всего лишь тени,
лишь эхо ударов крови.
У памяти есть теченья,
привычных течений кроме.
Наверное, их потоки
выносят на берег часто,
и чьих-то признаний строки,
и чьи-то осколки счастья.
НАУЧИТЕ, ПТИЦЫ
Птицы, птицы – образы полёта,
и разлуки, когда холод в крыльях,
и свиданья по весне далёкой,
и страны, которую открыли.
Наши песни в вашем горле лёгком.
И мечтами мы с полётом схожи –
вверх, где солнца белокурый локон,
словно нежность, обжигает кожу.
Мы вас любим, потому и губим
в тесных клетках, восхищаясь вами,
окружая нашим бытом грубым,
называя разными словами.
Научите петь в неволе, птицы,
научите в рабстве быть счастливым,
чтобы не тянуло возвратиться
к незабытым и печальным нивам.
ГЕФСИМАНСКИЙ САД
«И войдут люди в расселины скал
и в пропасти Земли от страха Господа».
Исаия 2:19
Здесь всё, как и прежде: оливы растут,
тропинка теряется в роще.
Сюда прихожу, как приходят на суд,
хоть можно, наверно, и проще.
А нынче дождливо. Оставленный сад
роняет маслины на плиты,
и листья привольно уже не скользят,
а падают, словно убиты.
Калитка прикрыта. Струится вода,
ложится на ветви полуда.
Уже не придёт никогда, никогда
искатель ответов Иуда.
Ослаб, оскудел инквизиторский зуд,
затихли церковные совы.
А я прихожу, как приходят на суд,
к любому исходу готовый.
И слово признанья горит на губах
разгадкой архивного бреда:
«Я тоже несу в себе каменный страх
и Господа, кажется, предал».
ИЕРУСАЛИМ
Воспеть хотел бы – не поётся.
И не заставишь сердце петь,
когда оно едва забьётся,
взглянув, чтоб снова замереть.
Я не люблю тебя, о город,
где Бог соседствует с грехом,
и за корысть, и за покорность,
и злость под фиговым листком,
за то, что изнуряешь душу
до дна – от Первого лица.
И я бы вновь тебя разрушил
за кровь, которой нет конца.
* * *
Порой, когда время на ощупь
и где ты, пропал или пан,
уносишься в памяти рощи,
где много открытых полян.
Где много весны и озона,
и ветер, как в юности, свеж,
и можно бродить невесомо
по просекам прошлых надежд.
