(продолжение. Предыдущие главы см. в №2_3/2015, №4/2015)
Глава пятая
Сексуальный диалог
Солнце уже катилось по небу, когда Дольникер вернулся к себе в комнату. Он был весь переполнен амурными переживаниями и смаковал в душе малейшие подробности встречи в беседке. О, это была обалденная ночь, такого ни в сказке рассказать, ни пером описать. Только ради этой ночи стоило приехать в Тминтаракань.
Лежа с открытыми глазами на кровати, партфунк крутил ленту событий назад.
Когда он дополз до беседки, Малка в розовом капоте уже сидела на скамейке. Она игриво улыбнулась тяжело пыхтевшему кавалеру, а тот, проворно расстелив на земле одеяло, уселся радом с нею. Лунный «акт заливал их обоих.
– Где вы так вымазали шею? – спросила Малка бархатным голосом.
– Когда прыгаешь с высоты без парашюта, всякое может случиться, – загадочно ответил рыцарь.
Поплевав на платочек, она нежным движением оттерла грязь.
– У вас породистая шея, – прошептала она.
– Это у меня фамильное, в нашем роду у всех такие шеи, – приосанился от похвалы Амиц. И весь вжался в необъятное, сдобное плечо стряпухи. Сомнения испарялись, улетучивались. Дольникер чувствовал себя способным на подвиг. Малка, сомлев от прикосновения его ладоней, закатила глаза. Он шарил по ее спине руками, убеждаясь, что под капотом она, в чем мать родила. По его телу забегали мурашки. Влюбленные наслаждались безмолвием ночи, очарованием звездного света.
– Малка, – прошептал Дольникер, – я далеко не юноша, весна моей жизни давно позади, волосы убелены сединой, но я с первого взгляда потянулся к тебе душой, ощутил себя еще молодым.
Стряпуха запрокинула голову, грива ее черных волос заструилась по бесконечной спине, губы чувственно приоткрылись.
– Подобные ощущения возникают только в самые ответственные, я бы сказал судьбоносные мгновения, – продолжал Дольникер, словно в бреду. – Со мной такое случилось только однажды, когда на исходе жаркого лета я получил записку. Она была от Цви Гринштейна, и в ней предлагалось мне включиться в кампанию по удвоению числа членов партии. В это мгновенье у меня словно выросли крылья, я почувствовал себя способным парить под куполом неба. Представь себе, Малка, молодой репортер заштатной газеты получает приглашение от самого Цви Гринштейна. Я и думать не думал, что такое может произойти. Знаешь, я шел в центр, а у самого, помню, поджилки тряслись. Неужели это не сон! Слушай меня, Малка, внимательно. «Уважаемый Гринштейн, чем я мог заслужить ваше доверие? Есть люди старше и опытнее, чем я», – сказал я открыто. «Амиц, я знаю, что делаю», – веско ответил он. Для сердца юного активиста партпросвета в этих словах было заключено так много! И я взялся за дело, засучив рукава. За две недели я перетряхнул весь штат, реорганизовал агитучастки. Некоторые из центра, прости, не хочу называть их фамилии, стали утверждать, будто я раздуваю штаты. Впрочем, нет, одного из этих завистников я все же назову, и запомни, Малкеле, это имя – Гроидс, Шимшон Гроидс. Сколько крови он мне попортил, этот стукач. Но я не остался в долгу, утер ему нос.
Дольникер обвел мир блуждающим взором и продолжал перебирать четки своих сладостных воспоминаний:
– Боже праведный, кто мог подумать, что сын мелкого торговца из Омска, – это Малкеле, такой город в России – столь стремительно поднимется по партийной лестнице на Святой Земле? Правда, мой отец, благословенна память его, возлагал на своего первенца большие надежды, но о подобном он и думать не смел. Он готовил мне совсем другую карьеру и заставлял до боли в глазах зубрить Ветхий Завет. Я был пухленьким кудрявым мальчиком, и папа, бывало, брал меня на руки, осыпал поцелуями. Но в один прекрасный день все переменилось, безмятежная жизнь осталась позади. Омская община решила ехать в Эрец-Исраэль. Пропустим некоторые подробности, я к ним еще вернусь. На исторической родине нас ждала работа от зари до зари. Ты бы поверила, дорогая Малка, что Амиц Дольникер некогда вкалывал простым грузчиком? В поте лица своего добывали мы хлеб насущный. И все же о тех временах я вспоминаю даже с бóльшей гордостью, чем о том, как я был увенчан иерусалимской премией за сборник репортажей и выступлений в Кнессете... Однако, вернемся к генеральной линии воспоминаний.
Я тебе еще не рассказал, как я был служкой в синагоге. Правда, зарплату мне платили грошовую, но это все же было занятие интеллектуальное, соответствующее моему образованию. Наш шеф рав Цукерман приблизил меня к себе, наставлял на путь, угодный Всевышнему. Человек он был на редкость образованный, с большим чувством юмора. Рав Цукерман любил рассказывать забавные истории, одну из них я тебе сейчас повторю, слушай, Малкеле, тебе будет интересно. У фараона заболел живот. И Дольникер с удовольствием повторил свой любимый анекдот про еврея, которому ставят клизму, когда у фараона живот болит, и вкусно рассмеялся.
Малка тоже прыснула, и хотела было вставить слово, но Дольникер не дал:
– Вскоре я примкнул к сионистскому движению. Теперь, с высоты своего сегодняшнего положения, я могу сказать, положа руку на сердце, что этот шаг стал поворотным в моей биографии. Я стал печататься, мое имя регулярно появлялось на страницах газет. По всем моим статьям красной нитью проходил лозунг: «Поселения! Либо мы создаем еврейское сельское хозяйство, либо мир останется без оного!» Параллельно я подрабатывал частными уроками иврита, учил новых репатриантов из России. Ты следишь, Малка, за ходом моей мысли? Слушай меня в оба уха! Новый этап в моей жизни обозначился рождением кибуца «Гиват-Тушия». Твой покорный слуга, дорогая, основал его вместе со Смуликом Хеннингторном и Зеликом Кодоровым. Мы стали первопроходцами, энтузиастами новых поселений. И не умри в один прекрасный день младший редактор отдела пропаганды центрального органа партийной газеты, один Бог знает, сколько еще я поливал бы своим потом кибуцные плантации. Да-а-а... Вот мы и вернулись с тобой к тому дню, когда меня вызвал к себе Цви Гринштейн. Тогда мне едва исполнилось двадцать девять лет...
Когда Дольникер дошел до тридцатипятилетнего возраста, он услышал легкое посапывание сексуальной партнерши. Но остановиться у него не было сил, и он продолжал монотонно рассказывать свою биографию, пока не усыпил сам себя. Веки смежились, язык отяжелел... Любовники дружно захрапели.
– Господи, уже рассвело, – разбудил Дольникер а возглас Малки.
Стряпуха вскочила на ноги, Дольникер ухватился за полу ее розового капота:
– Малка, погоди, я еще не кончил, – сказал он умоляюще, – приходи снова этой ночью.
Малка сердито вырвала из его рук свой капот и тяжело побежала прочь.
Дольникер приблизился к дому в сладком томлении духа. Подходя к балкону, он понял, что до свисающего сверху халата ему не дотянуться. Идти через кухню он тоже не рискнул, чтобы не встретить Алифаза-ревнивца. И он решил остаток утра продремать в беседке. Едва Дольникер устроился поудобнее, как услышал шорох чьих-то шагов. Сгорая от любопытства, он подкрался к забору и заглянул в щелку. По саду двигались два силуэта, и партфунк без труда узнал Зеэва и Двору. Референт нес подмышкой сложенное одеяло.
«Неужели и они провели ночь вне дома? Но о чем Зеэв может рассказывать до утра, всей его биографии на два часа не хватит», – терялся в догадках Дольникер. Он только теперь понял, почему в последнее время помощник целыми днями клюет носом. Конечно, если по ночам совращать невинных, как свежевылупившийся птенчик, девушек, то на общение с боссом сил не останется. Придется поговорить с Зеэвом по душам, сделать ему внушение.
Пока функционер придумывал меры дисциплинарного наказания для Шлезингера, наступило утро. Он спокойно зашагал к дому. И чуть было снова по ошибке не сунулся в опочивальню к стряпухе. Наконец он добрался до своей постели, сладко потянулся и стал наново прокручивать все подробности волшебного свидания.
***
Тень от кола на циферблате солнечных часов подползла к отметке десять, когда Дольникера разбудил гвалт во дворе. Он вышел на балкон и увидел внизу неугомонных близнецов. Они прыгали вокруг кустов и показывали пальцами на реющий на ветру халат, заливаясь хохотом.
– Дядя инженер, – крикнул Хейдат, – мы поспорили: Мейдат говорит, что это просто тряпка, а по-моему – красный флаг. Кто прав?
– Брысь оба! – цыкнул на них партфунк и взялся за узел. Не вдруг, но все же он справился со следами своего приключения и спустился в зал. Поискал глазами Зеэва, не терпелось дать взбучку референту, но того не было видно. «Господин Шлезингер, – готовил он в уме обвинительную речь, – если вы не способны укрощать прихоти плоти, то вряд ли сможете служить делу партии».
Малка уже хлопотала вокруг стола. Подавая господину инженеру завтрак, она бросила на него долгий, полный восхищения взгляд.
– Где вы научились говорить так красиво, без запинки и со столькими заграничными словами? – горячо прошептала она.
– Давай продолжим, впереди столько интересного, приходи этой ночью, – Дольникер всем телом ощутил новое нашествие мурашек.
– Тихо, муж может услышать, – согласилась торопливо Малка.
Алифаз действительно следил за ними. Дольникер смешался, сам не зная почему, и ринулся на кухню. А там наткнулся на Шохата. Волей-неволей пришлось завести светский разговор: как дела, что нового, ну и погода, как здоровье?.. Исчерпав все обязательные вопросы, Дольникер, между прочим, поинтересовался, какова численность паствы Шохата.
– Вся моя паства налицо, ты да я, да мы с тобой, – отшутился резник.
– Не густо, – покачал головой партфунк, – зато надежно, на такой кагал можно положиться.
– И да, и нет. Трудно быть праведником без синагоги.
– Сущее безобразие, – сочувственно возмутился Дольникер, учуяв добычу. – Синагогу построить не могут, а разъезжают в каретах.
Шохат воззрился на него удивленно.
– Насколько мне известно, господин инженер сам презентовал Залману телегу.
– Ерунду говорите. Суть дела в фактах, а факты, сами знаете, вещь упрямая. Староста ездит на коляске, село же прозябает без синагоги. Точка. Абзац!
– Против логики не попрешь, суть вы изложили правильно. Но что делать? Может, вы нам поможете, господин инженер? Сделайте божеское дело!
– Моя бы власть, в первую очередь, построил бы молельню. Однако все мои бюджетные средства брошены на экипаж для старосты.
– Обидно, что мне нельзя быть старостой.
– Коли можно парикмахеру, почему заказано раввину? Где ваша хваленая логика? Чем вы хуже цирюльника? Если уж начистоту, так даже лучше. Залман использует служебное положение в личных целях, а вы, господин раввин, ведь не станете делать этого, вы же отчитываетесь перед Богом.
– Оно, конечно, только я не раввин.
– Как это так? По статусу вы руководитель общины, значит, раввин. Де-факто.
– Да, пожалуй, вы правы, – закивал головой Шохат.
Дольникер оставил резника наедине с его непростыми думами и пошел искать Зеэва. Он чувствовал, что сделал свое дело – заронил семя сомнения в душу Шохата, и теперь может удалиться.
Наткнувшись, наконец, у лестницы на референта, Дольникер пригласил его присесть в сторонке.
Есть конфиденциальный разговор, – бросил он свысока, разглядывая помятое после бессонной ночи лицо помощника.
– Я весь внимание, – рассеянно ответил тот.
– Речь пойдет о ночных похождениях...
– Вам нечего беспокоиться, босс, – не дал ему договорить референт, – кроме меня и Дворы вас в беседке никто не видел, а мы – могила.
– Благодарю, – неожиданно для себя пробормотал партфунк и набросился на крутое яйцо так, словно хотел на нем выместить все зло.
***
День выдался на редкость продуктивный: с утра Дольникер договорился о новом свидании с Малкой, потом поставил безотказный капкан резнику, а после обеда стал свидетелем настоящего побоища. Героем происшествия оказался пастух Миха. Он такое отмочил, что сельчане только головами качали.
Баталия началась с криков в сапожной мастерской. Вскоре дверь распахнулась, и на улицу выскочил разъяренный Миха.
– Ты меня за дурака держишь, – орал пастух, сжав кулаки, – думаешь, я не знаю, что ты запрещаешь Дворе гулять со мной?
– Кто запрещает, полоумный, что ты вбил себе в башку? – ярился сапожник.
– Да я тебя в бараний рог согну, – орал Миха во всю глотку, – закон о женском равноправии нарушаешь.
– Что ты мелешь, нашелся знаток законов, – Цемах топнул здоровой ногой как копытом, – прочь с моих глаз!
– Владеешь средствами производства, так возомнил о себе, – хлестал его пастух словечками, слышанными от Дольникера.
– Черт те что этот олух городит, да еще и пьян в доску, – апеллировал сапожник к толпе, – вот я ему сейчас череп проломлю.
– Можешь поцеловать меня в ж..., – философски ответствовал Миха.
– Люди добрые, вы слышите, – взвился Цемах, – вот я твою харю сейчас в задницу превращу, а потом посмотрим, кто кого куда целовать будет.
– Чего раскомандовался, ты еще не староста, – наступил пастух на больную мозоль Гурвицу.
– Ах ты, свинья недорезанная! – взревел сапожник, – Двору мою захотел. Кукиш с маслом тебе, а не Двору! А старостой я все равно буду, всем на зло.
Дольникер наблюдал за дискуссией с блуждающей улыбкой на устах.
Начинается заварушка, пещерные двуногие превращаются в людей, – сказал он вполголоса Зеэву.
– Наконец-то в них проснулось что-то человеческое, – согласился Зеэв.
– Но нам этого недостаточно, это всего лишь простая ссора, хотя для этого заросшего паутиной угла – тоже шаг влево. Так что, Зеэвушка, скажи скуке «прощай».
– Скоро скажем «прощай» всему Знайнаших. Наш голубь уже наверное, сидит на плече Шолтхаима.
– Не торопи события, всякое бывает. Я где-то читал, что в этом году страшно размножились хищные птицы, как бы не заклевали нашего почтальона в воздухе.
Их беседу прервал подошедший Герман Шпигель.
– Что эти петухи не поделили? – спросил ветеринар, здороваясь с Дольникером за руку.
– Ясное дело, телегу и должность старосты, – нехотя обронил партфунк.
– Нашли из-за чего скандалить, – усмехнулся Шпигель, – да-а, не хватает людям интеллигентности. Впрочем, и моя жена недалеко ушла от этого сброда. Не далее, как вчера, она спросила, почему я не претендую на должность старосты. Ведь у тебя, говорит, каллиграфический почерк. Уж я ей прочитал нотацию.
– Почему, – деланно удивился Дольникер, – что, только цирюльник может разъезжать в коляске?
– Господин инженер, значит, вы поддерживаете мою жену? Пойду, скажу ей, – и он торопливо попрощался.
Между тем, людям надоело глазеть на размахивающих кулаками сапожника и пастуха, толпа стала редеть.
– У тебя, Зеэв, одни птички в голове, а Дольникер ломай себе голову как втолковать сапожнику элементарные вещи. Скажи честно, помощник, когда я выдвинул эту идею насчет телеги и старосты, ты мог предположить, что такое заварится?
***
Двора и Зеэв гуляли по узкой тропинке в лесу. Долговязый ухажер обнял девушку одной рукой, ее голова оказалась где-то у него подмышкой, только рыжие кудряшки светились.
– Слышишь, как птички щебечут, – млела дочь сапожника.
– Не глухой, все слышу, – подтвердил референт, – эти пернатые не только поют, они еще и гадят на голову людям.
– Вы, городские, во всем видите гадкое.
– Наоборот, мой цветочек, мы ищем и находим все самое лучшее. – Зеэв в доказательство поцеловал ее в губы.
– Инженер умнее тебя.
– Ты так думаешь?
– Иначе он бы был слугой, а не ты.
– Я не слуга, я помощник.
– Папа говорит, что в лоб, что по лбу.
– Твой папа – ума палата.
– А чем ты помогаешь инженеру?
– Я записываю каждое не сказанное им слово, улаживаю не сделанные им дела, придумываю, что он должен делать и восторгаюсь его умением находить верный путь. Теперь ты поняла?
– Запуталась окончательно. Скажи, зачем вы приехали сюда?
– Боссу прописали отдых на природе, а я обязан его сопровождать.
– Неправда, инженер приехал не отдыхать, а сеять рознь.
– Так это же его профессия. Дольникер все-таки аппаратчик, а не хвост собачий.
– Аппаратчик. Как это люди выбирают такую профессию?
– Но ведь это очень интересно – сталкивать других лбами.
Они вышли на зеленую поляну. Двора уселась на ствол поваленного дерева, Зеэв прилег рядом на траву, положив голову ей на колени.
– Знаешь, милый, в последнее время что-то происходит с отцом, – пожаловалась рыжая, перебирая волосы возлюбленного, – он просто неузнаваем. Работу совсем забросил, целыми днями сидит и смотрит в потолок или шушукается с инженером. А упрямый стал, как осел. Знаю, нехорошо так говорить о родном отце, но нас ведь никто не слышит. Вчера позвал меня сесть рядом и говорит: «Давай обмозгуем, как бы нам устроить какой-нибудь общественный акт». Меня прямо всю передернуло.
– Ничего страшного, Двора, так выражаются в партийных кругах.
– Потом заявил, что он должен доказать свою причастность служению народу. Целый вечер мы с ним ломали головы над этим актом. Думали-думали, чего не хватает нашему селу – детей, дождей, ветров? Наконец, я сообразила – воды. Папа так обрадовался! Потом он велел мне написать плакат с таким текстом: «Я утверждаю, что пока старостой остается парикмахер, воды в достатке не будет. Если старостой стану я, то вырою в центре села большой колодец! Де-факто!!» Сейчас плакат висит в мастерской.
– Для всенародного обозрения, – дергался от хохота в конвульсиях Зеэв.
– Перестань, насмешник, – надулась Двора.
Отдышавшись от смеха, Зеэв торжественно изрек:
– Все идет по графику. Начинается брожение. Тминтаракань беременна революцией.
***
– Чушь какая-то, – сказал Дольникер, увидев плакат на стене в сапожной. Гибрид ежа и ужа. Разве так оформляют агитпункт?
– Вы ведь сами говорили, что надо раскрыть людям глаза на безобразия парикмахера, – стал оправдываться сапожник.
– Идея неплохая, однако, подача не выдерживает критики. Слишком длинно и рыхло. Формулировать надо точно и броско. Каждое слово гвоздем вбивать в сознание. Сейчас мы превратим вашу мазню в лозунг.
– Опять новое слово?
– Лозунг – это наиболее мощное из всех средств агитации. А теперь попрошу тишины.
Партфунк погрузился в раздумья. Цемах и старик сидели, как мыши, боясь шелохнуться. Наконец Дольникер выгнул одну бровь, приосанился и изрек:
«Парикмахер – буза,
Сапожник – вода!»
– Совсем другой коленкор, не правда ли? – победоносно спросил он, не сомневаясь в ответе. – Ну, принимайтесь за дело, а я пошел.
Дольникер совершал моцион вокруг дома парикмахера. Очень уж не терпелось удостовериться, что телега, срок найма которой истек два дня назад, по-прежнему стоит на месте. И он не ошибся. Залман взял экипаж напрокат, уже за свои деньги. Да и как мог «староста де-факто» оставаться без экипажа, ведь это означало бы капитуляцию перед самозванцем-сапожником! Преимущества персонального транспорта говорили сами за себя. Не далее, как позавчера жена парикмахера Ривка подкатила на коляске к мастерской Гурвица и, сложив барственно руки на животе, высокомерно промолвила:
– Вечером пришлю кучера за обувью.
– Сапожник от обиды рвал и метал. Прочь сомнения, парикмахер ни за какие коврижки добровольно от телеги не откажется.
Партфунк довольно осклабился и вошел в зал ожидания. На этот раз мастер и его каракатица приняли «господина инженера» со всем почестями. Ривка отставила в сторону свою швабру и подобострастно поклонилась, Залман учтиво пододвинул кресло. Дольникер уселся и вдруг увидел над зеркалом огромного формата картон с каракулями кириллицей:
«Сапожник – буза,
Парикмахер – вода!»
Простите, Залман, но что это за ересь? – деланно удивился он.
Шут его знает. Мне донесли, что у портача висит на стене нечто подобное, – Залман в поисках поддержки бросил взгляд на жену, и та немедленно пришла ему на помощь:
– Стишок нехитрый, только убейте – не пойму, при чем тут вода?
– Как видно, господин Гурвиц обещает вырыть колодец, если сельчане его назначат старостой, – проявил завидную догадливость Дольникер.
– Но наша земля не родит воду, – удивленно возразила Ривка.
– Так он и не обещает воду, он говорит о колодце.
– В таком случае Залман может нарыть ям сколько угодно.
– Количество в данном случае не переходит в качество. К тому же Гурвицу поверят скорее, чем Хасидову.
– Почему это?
– Он – оппозиционер, борется с власть имущими, а таким людям в политике всегда больше веры.
– Да ну их всех, – полоснул в ярости воздух бритвой парикмахер.
Ривка, видя, что муж обозлился не на шутку, взяла на себя миротворческую миссию.
– Господин Дольникер, – начала она рассудительно, – давайте поговорим начистоту. Вы прекрасно помните, как никто не соглашался стать старостой. А теперь, когда мой муж добровольно принял на себя эту телегу, у всех вдруг разыгрался аппетит, просто мода пошла требовать коляску. Где они все раньше были? Спали?
– Ваша правда, Залман – зачинатель, у него неоспоримые права на экипаж.
– Ты слышишь, муженек, господин инженер признает твои неоспоримые права.
– Вот именно. Куда же он лезет, этот портач, лучше бы помалкивал да чинил туфли. Впрочем, после его ремонта обувь только выкрасить да выбросить.
– Перестаньте волноваться и не размахивайте бритвой, попытался успокоить его Дольникер.
– Залман, вспомни, что говорил Шпигель, тебе нельзя волноваться, –напомнила Ривка, – все эти де факто и ногтя на твоем мизинце не стоят.
– Решено, возьму и пошлю все это к чертям, баста, пора кончать!
– Кончать? Выпучили глаза Ривка-каракатица, – Конча-ать? Только через мой труп.
– Успокойтесь, немедленно успокойтесь, – вмешался Дольникер, – не распускайте нервы. Не могу понять, что случилось с вашим селом? Все так мирно было, и вдруг все словно с цепи сорвались...
– Вы слишком добры, господин инженер, чтобы разобраться в местных интригах, – заметила Ривка, – смотрите пару недель все встало вверх тормашками
– Объясните мне, как тут у вас выбирают старосту?
– Да никак. Взвалили все на меня, и будь здоров. А у меня – в обрез. Я их списки взялся составлять потому только, что умею писать на иврите.
– Темное царство, – пробурчал себе под нос партфунк, – такой серьезный вопрос решают тяп-ляп, как попило, Придется менять всю структуру. Первым долгом создадим муниципалитет, потом созовет собрание временного совета, устроим выборы. Старостой будет тот, кто победит в честной борьбе.
– Я готов честно бороться. Пусть я ростом не вышил, все равно положу хромого на обе лопатки, – распетушился парикмахер.
– Вот и прекрасно, значит, договорились, – подвел итог Дольникер и, мурлыча себе под нос бравурный марш, вышел из парикмахерской.
Глава шестая
Брожение
Обсуждение организационных вопросов продвигалось с трудом. Партфунк мобилизовал весь свой опыт, чтобы утрясти списки членов будущего совета. Он как бы вдруг вновь обрел себя, преобразился в прежнего Дольникера-бульдозера, стал, как прежде, динамичным аппаратчиком, способным горы ворочать, увлекая за собой массы.
На любовном фронте тоже все шло успешно. Дольникер наловчился спускаться на халате с балкона, словно бывалый матрос, и проводил с Малкой упоительные ночи. Стряпуха приходила все в том же розовом капоте, только под ним – в полной экипировке, и, слушая неугомонного любовника, вязала зеленый свитер.
Амурные дела не мешали функционеру работать над списком «Временного совета по выражению воли села». Ему активно помогал референт, записывая каждое слово босса, как Моше Рабейну – заповеди.
– Откровенно говоря, мы действуем не совсем по букве устава, – сказал Дольникер на третий день бурных обсуждений, – производим назначения по собственной прихоти. Хотя, с другой стороны, не можем же мы положиться на избирателей, которые ни бельмеса не смыслят в составлении программных документов. Помочь им – наш святой долг.
Зеэв прозрачно намекнул, что Дольникер, дескать, и сам впервые проводит кампанию по выборам в местный совет. Но партфунк резонно парировал, что не Боги горшки обжигают, и ему с его богатым опытом, провести такие выборы – раз плюнуть. Если поставить во главу угла классовый подход, то нетрудно разбить всех жителей на группировки, затем сколотить коалицию из устойчивого большинства и оппозицию из колеблющегося меньшинства. Правда, в данном конкретном случае возникают дополнительные трудности: они все здесь, в Знайнаших на одно лицо, как стертые моменты, попробуй их различи!
Зеэв согласился, мол, то-то и оно, все они похожи, словно близнецы, но ведь не по своей воле, бытие определяет сознание, а у них у всех бытие одно и то же: одинаково выращивают тмин, держат скот, строят коровники, одинаково одеваются, говорят, мыслят. Как будто их по трафарету слепили. Но если копнуть глубже, то конечная цель социализма и есть выравнивание всех людей, стирание различий между ними. Выходит, налицо идеальный вариант: сами того не зная, жители Знайнаших уже построили у себя социализм.
Дольникер обозвал референта великим путаником и разъяснил, что прежде чем стирать различия, следует их создать, чтобы было потом, что уничтожить. Сельская община в Знайнаших, – сказал он, – находится в зачаточном состоянии, надо помочь ей созреть, а потом только звать повивальную бабку. А Зеэву следует углубленно проштудировать труды классиков. Так, обсудив на ходу все теоретические вопросы, Дольникер вернулся к обсуждению вопросов насущных. По его предложению, список правящей партии возглавил парикмахер Залман Хасидов. Лидером рабочей оппозиции стал сапожник Цемах Гурвиц.
Следует отметить, что кандидатура Гурвица прошла со скрипом. Зеэв усомнился в правомочности кустаря представлять передовой класс. Отвод он мотивировал тем, что сапожник эксплуатирует наемный труд в лице старика. Но Дольникер отмел его возражения как малоубедительные.
Зеэв выдвинул в лидеры трудовой интеллигенции ветеринара Германа Шпигеля. Дольникер в отместку за оптика из Франкфурта-на-Майне воспротивился и обозвал ветеринара горе-интеллигентом и обыкновенным попутчиком.
– Шпигеля может делегировать разве что рогатый скот, – запальчиво сказал он, – я бы уж тогда предпочел Алифаза.
– Но он ведь глуп, как пробка, – ляпнул Зеэв, – он сам признался, что ни слова не понимает из того, что говорит «господин инженер».
– Дурной пример заразителен? Ты уже тоже называешь меня инженером?
– Да я ведь только процитировал.
– Оставь цитаты для другого случая, давай решать со списком.
При одном воздержавшемся (Зеэв Шлезингер) большинством голосов (Амиц Дольникер) харчевник прошел делегатом от «беспартийной прослойки сельской интеллигенции».
– Есть предложение поставить во главе списка умеренно-религиозной фракции резника Шохата, – Дольникер отер пот с лица.
– Религия, безусловно, опиум для народа, но нельзя отрицать, что она является также и движущей силой истории.
– Но у него не будет во всем селе ни одного сторонника, кто станет голосовать за него? – снова возразил Зеэв.
Партфунк пустился в пространные рассуждения о диалектике отношений с религиозными партиями. Приведя в пример себя, он сказал, что как социалист он не разделяет их убеждений, но как еврей и сионист – уважает веру и никому не позволит глумиться над Главным Раввинатом.
На этом повестка дня была исчерпана, и инициативная группа приступила к оформлению приглашения на учредительное собрание. Пока Дольникер переводил дух после своей пространной речи, Зеэв составил окончательный текст уведомления.
«Уважаемый товарищ...
Настоящим имеем честь сообщить, что жители села Знайнаших (Верхняя Галилея) уполномочили вас представлять их интересы на закрытом собрании Временного совета, которое состоится в эту среду в 3 часа 30 минут в длинном зале Белого дома (харчевни).
Повестка дня:
1. Учреждение муниципальных органов.
2. Выборы муниципального совета.
3. Выборы старосты.
Совершенно секретно
Присутствие обязательно.
Форма одежды субботняя.
Уполномоченный центра
Амиц Дольникер
Секретарь
Зеэв Шлезингер Год, месяц, число».
– Ну вот, теперь у нас есть и резиденция. Отныне она так и будет называться – Белый дом, – улыбнулся Дольникер, перечитав документ, – только с числом членов совета неувязка вышла: четыре – четное число, при голосовании может получиться ничья. Придется кого-нибудь добавить.
– Может, возчика? – предложил Зеэв.
– Кандидатура неплохая, но возчик не тянет на трудовой элемент, он скорее служащий.
– Тогда старик, что работает у сапожника.
– О нем я уже думал. Его сделаем за крайнего.
– Надо только его подковать. Это я беру на себя.
Дольникер направился в сапожную мастерскую. Зеэв побежал искать Двору.
По-хозяйски толкнув дверь, Дольникер с порога протянул руку аскетически худосочному старику, осведомился о здоровье. Тот что-то прошамкал в ответ, боясь выронить изо рта добрую дюжину деревянных гвоздей.
– Что будет с моими ботинками? – спросил функционер.
– Разве вы сдавали их в ремонт? – спросил в ответ старик.
– Цемах за починку три шкуры дерет, – пожаловался клиент.
– Мое дело – гвозди забивать, насчет цены – это к Цемаху, – уклонился потенциальный коммунист.
– Вы вкалываете, а он набивает карманы, где справедливость? Вам, уважаемый...
– Гершон, – подсказал старик.
– Вам, уважаемый Гершон, пора понять вашу авангардную роль и возвысить голос в защиту своих прав, – начал примерять к его сознанию идеологическую подковку Дольникер, – сколько Цемах берет за ремонт пары?
– Двадцать шекелей.
– Сколько пар вы ремонтируете в день?
– Две-три.
– Значит, он кладет в карман 60 шекелей. А сколько платит вам?
– Когда как.
– И за такую низкую плату вы трудитесь целый день. Это же разбой! Грабеж среди бела дня! Где ваше классовое сознание? Вас обирают до нитки, а вы воды в рот набрали. Это не по-пролетарски! В один прекрасный день вы обнаружите, что на голове не осталось волос, а во рту зубов. И тогда вспомните Дольникера, но будет поздно.
– Но, господин инженер, во-первых, вы не сдавали свои ботинки в ремонт, а во-вторых, зубы и волосы у меня давно уже выпали.
– Посмотрите на себя в зеркало, кожа да кости, в чем душа держится, а хозяин ваш – пышущий здоровьем боров. Он процветает, а вы прозябаете. Требуйте надбавку. Сколько часов в день вы работаете?
– Сколько хочу.
– Беспредел! Заставлять старого человека работать сколько хочет и без перерыва! Где это слыхано? Цемах злоупотребляет вашей добросовестностью. Сегодня же вы должны заявить ему, что не согласны работать, сколько хотите. Требуйте нормированный рабочий день плюс два перерыва. В противном случае – забастовка. Делайте, как я учу. Когда Цемах вернется с поля, объявите ему, что с завтрашнего дня будете работать на час меньше. И не бойтесь. Вам нечего терять, кроме своих цепей. Цемах согласится, где он еще найдет такую дармовую рабочую силу. Если очень будет упираться, можете уступить минут десять, но не больше. Заартачится – санкции. Понятно?
– Что тут понимать, господин инженер.
– Ну, раз мы с вами нашли общий язык, открою маленькую тайну. Мы решили ввести вас в состав сельсовета. Будете представлять трудящихся. Поздравляю, вы с честью прошли испытание.
Старик что-то прошамкал в ответ, но Дольникер не разобрал, что. В это время вернулся Цемах. Жалуясь на усталость из-за отсутствия транспорта, он надел фартук и уселся за сапожный верстак. Дольникер подал знак старику-коммунисту. Тот отложил молоток и сказал:
–Слушай, Цемах, господин инженер хочет, чтобы я завтра работал на час меньше.
– Не завтра, – поправил Дольникер, – а каждый день.
– Пожалуйста, – неожиданно легко согласился сапожник и, обращаясь к Дольникеру, внес ясность: – Гершон – мой отец и может работать, когда и столько, сколько сам хочет. Мастерская-то принадлежит ему.
Дольникер попятился к выходу.
***
Со свиданиями в беседке пришлось временно завязать: Дольникер простудился, чихал, кашлял, сморкался поминутно. Не зря, однако, говорится, что нет худа без добра: продолжи он свои ночные излияния, и Алифаз наверняка застукал бы его, и страшно подумать, во что он превратил бы партфунка. А все по вине Зеэва.
Во вторник вечером Дольникер наглотался таблеток и пораньше лег спать. Среди ночи он почувствовал, что кто-то трясет его за плечо.
– Отстань, Миха, я уже не храплю, – пробормотал он сонно и повернулся на другой бок.
– Это не Миха, это я, Алифаз, – прямо в ухо ему крикнул харчевник, – вставайте, все уже в сборе.
– Кто в сборе?
– Члены совета.
– Среди ночи? Вы что, белены объелись?
– Вы же сами назначили собрание на половину четвертого.
– Не ночи же! Сделай одолжение, скажи этим петухам, пусть придут после обеда. Произошла фатальная ошибка.
– Исключено. Перед харчевней торчат все крестьяне села.
Дольникер вскочил, выглянул в окно. Внизу собралась большая толпа, дети облепили забор. Партфунк обескуражено лепетал, что, мол, Зеэв же каждому вручал приглашение персонально, должны были знать только делегаты, неужели здесь, в Тминтаракани, как в Кнессете, устный телеграф работает бесперебойно?
Алифаз нацелил на него послушный глаз и заметил, что ничего страшного, шила в мешке не утаишь, да и что за беда, если люди увидят честную борьбу, за погляд денег не берут. К тому же крестьяне благодарны господину инженеру за проявленную заботу – собрание закончится аккурат ко времени выхода в поле.
Толпа перед Белым домом гудела и волновалась, как растревоженный улей. Люди липли к окнам, заглядывали внутрь, восхищались «длинным залом» в сиянии дюжины керосиновых ламп, трибуной, сооруженной из перевернутых ящиков. Малка и Алифаз постарались на славу, все получилось экстра-люкс.
Между столбами висела широкая лента из упаковочной бумаги. На ней аршинными буквами кириллицы было начертано:
«Движущая сила аппарата – четкая работа администрации.
Цви Герштейн»
Люди, читая лозунг, никак не могли взять в толк, причем тут аппарат и кто скрывается под кличкой Цви Гирштейн. Такой человек никогда не жил ни в Знайнаших, ни в Крыму. Откуда им было знать, что цитата взята из выступления духовного отца Дольникера и служит ему путеводной звездой.
Герои торжества вошли в Белый дом гуськом. Сапожник Гурвиц явился в черной паре и начищенных до зеркального блеска ботинках. На плече, как переметную суму, он тащил спящего Зеэва: разбудить парня не удалось, вот и пришлось навьючить на себя.
Резник Шохат, пастырь стада Аврамова, вышагивал степенно, то и дело поправляя сползавшую с макушки круглую, как блин, кипу, расшитую золотом.
Парикмахер Хасидов, выбритый до синевы, шествовал, высоко подняв лысую, как колено, голову. За ним семенила расфуфыренная пучеглазая Ривка, которая почти официально считалась секретаршей старосты. Де-факто.
Ветеринар Шпигель вырядился в лоснящийся фрак, привезенный на заре юности из Европы, на шее у него болтался галстук с изображение змеи.
Замыкал торжественное шествие портной Офер Киш, невзрачный кривоногий мужичок ростом метр с кепкой. Не умея заработать на жизнь иголкой, он обычно исполнял роль свадебного скомороха и по совместительству был еще могильщиком на местном кладбище.
Отцы-распорядители уселись на деревянные скамьи вдоль столов и приготовились решать судьбу общества.
Наконец, появился сам Дольникер, опираясь на услужливо подставленный локоть Алифаза. Оказалось, что второпях он подвернул ногу на лестнице. Окинув быстрым взглядом Длинный зал, партфунк направился к спящему без задних ног Зеэву. Кое- как растряс его, упрекнул за промашку в приглашении и велел вооружиться ручкой для ведения протокола.
– Умираю спать, – жалобно потянулся референт, – отложим совещание.
– Исключено, – зловредным тоном возразил босс, – сам заварил кашу, сам и расхлебывай.
– Но я же имел в виду дневные часы.
– Так и следовало указать. Давай, просыпайся, соня, не время сны смотреть... Господи, что происходит, прекратите немедленно!
Этот истерический вопль был обращен к сапожнику и парикмахеру, которые, сняв пиджаки, вступили врукопашную. Издав боевой клич, Хасидов вцепился в горло соперника, но тот изловчился и нанес хромой ногой удар ниже пояса. Прилипшие к окнам болельщики, не выказывая никакого удивления, горячо болели каждый за своего претендента:
– Дай ему как следует!
– Оторви ему башку!
– Сделай из него отбивную!
– Идиот, куда бьешь! Запрещенный прием, нельзя по яйцам!
Сапожник обхватил руками скользкую лысую голову парикмахера и, пригнув ее к колену, издал победный клич, который тут же перешел в вопль боли, потому что соперник боднул его головой в живот. Зрители надрывались от смеха, даже Зеэв окончательно проснулся и чуть не падал со стула от хохота.
Один лишь Дольникер выглядел недоумевающим и смертельно оскорбленным. Видя, что ситуация становится неуправляемой, он схватил молоток, пожертвованный президиуму сапожником, и застучал по столу. Между тем, парикмахер высвободился из объятий Гурвица и попятился назад, сапожник враскоряку, по-козьи преследовал его, решительно не желая прекратить бой.
– Шире круг! – заорал потный Киш.
Болельщики расступились, Дольникер бросился разнимать драчунов. Именно в этот момент распетушившиеся борцы ринулись в новую схватку и сбили партфунка с ног.
– Перестаньте, прекратите! – умолял Дольникер, ползая между ними. Перейдя в партер, борцы катались по полу, душили и царапали друг друга.
Вдруг раздался леденящий душу вопль: кто-то наступил на хвост кошке.
Драчуны вздрогнули и расползлись по углам, Дольникер продолжал сидеть на полу. К нему подскочила Малка, подняла беднягу, отряхнула пыль с одежды, подвела к столу президиума. Потирая ушибленную поясницу, партфунк некоторое время хранил угрюмое молчание. Наконец, зал утих и к Дольникеру вернулся дар речи.
– Драться на собрании, – да это же чистой воды хулиганство! – сказал он с тихим бешенством в голосе.
– Последний раз предупреждаю, если будете грубы и необходительны друг с другом, всех выставлю из зала.
– Вы ведь сами говорили о честной борьбе, – ответил в свое оправдание сапожник.
– Вот именно, – подтвердил парикмахер, – пусть победит сильнейший – это же ваши слова. Логично?
Собрание понимающе хохотнуло. Улица поддержала претендентов, требуя продолжить схватку, определить победителя.
Дольникер дотащился до двери, дернул щеколду и рявкнул в толпу:
– Тихо, иначе всех выселю! Устроили тут Содом!
Вернувшись на место, он назидательно добавил:
– Полная дебилизация населения. Культурные люди в цивилизованных странах решают спорные вопросы не кулаками, а путем демократических выборов. Зарубите себе это на носу! – Дольникер обвел слушателей гневным взором и тут на глаза ему попал Зеэв. Партфунк и на нем сорвал зло: – Чего рот разинул? Сказано тебе – веди протокол!
– Простите, босс, – парировал тот, но я записываю все слово в слово. Могу зачитать, вот послушайте.
«Собрание началось весьма энергично. После прихода председателя, г-на Амица Дольникера, состоялся первый раунд муниципального боя. В борьбу вступили два члена Временного совета – парикмахер Залман Хасидов и сапожник Цемах Гурвиц. Председателю пришлось наводить порядок. Благодаря его решительному вмешательству собрание вошло в спокойное русло»...
– Думаю, все правильно, – с достоинством поклонился референт, – здесь ничего не прибавить, ни убавить.
Дольникер снял с руки часы, положил перед собой, ударил молотком по столу, достал из кармана «свиток», откашлялся и произнес:
– Собрание объявляется открытым. Дамы и господа, старожилы и новые репатрианты, члены и гости! Прежде чем перейти к изложению программы, разрешите приветствовать всех учредителей верховного органа по выражению воли села, первого сельсовета в Знайнаших со времен разрушения Второго Храма и тысячелетнего периода рассеяния. – Оратор сделал запланированную паузу для бурных аплодисментов, но таковых не последовало, если не считать несколько жалких хлопков Малки. – Я приветствую истинных виновников нашего торжества, чей вклад в историческое событие, свидетелями которого мы являемся, трудно переоценить, – читал по написанному Дольникер. – Многое, очень многое уже сделано, и на это не надо закрывать глаза, но еще бóльшие свершения ждут нас впереди. Перед жителями Знайнаших открываются невиданные перспективы, необозримые горизонты. Светлое будущее не за горами, оно близко, осязаемо, если идти навстречу ему с протянутой рукой. Дорогие товарищи, мы собрались в этом ярко освещенном зале, (спасибо Малке за труды), не для решения проблем строительства промышленных гигантов, новых поселений, атомных и простых электростанций, наполнения Кинерета водой, разведки нефти в недрах Израиля, выведения племенных пород лошадей, превращения Негева в цветущий сад, хотя все это тоже актуально и не терпит отлагательств.
Войдя в раж, Дольникер не замечал, как высоко поднялось солнце, какими усталыми выглядят лица невыспавшихся людей. Он все крутил и крутил свою шарманку. На подходе к анализу взаимоотношений с Эфиопией партфунк вдруг замолк: с ним случился мгновенный обморок на ногах. К счастью, никто этого не заметил: в зале давно уже крепко спали все, кто еще не ушел по домам или в поле, двор тоже давно опустел.
Дольникер решил закруглиться, но язык отказался повиноваться, взяв своего хозяина на буксир, он мчал его все вперед и выше. Когда, наконец, удалось обуздать вышедший из повиновения орган жизнедеятельности Дольникера, в зале наступила гробовая тишина, и отцы-учредители, как по команде, проснулись. Перед их заспанными глазами развернулась изумительная картина: дородная Малка, набрав полный рот воды, прыскала в лицо господина инженера.
Дольникер обвел стеклянными глазами зал и натужно произнес:
– Прения продолжаются. Зеэв, зачитай программу.
Референт с мольбой посмотрел на бледного босса, но тот неумолимо повторил:
– Читай!
Референт подышал на стекла очков, протер их и начал читать:
«Собрание учредителей Временного совета постановляет:
1. Высшим административным органом является председатель сельсовета, именуемый старостой.
2. Староста избирается всеми жителями села, достигшими 18-летнего возраста, сроком на полгода и с правом на пролонгацию.
3. Выборы состоятся спустя месяц после учредительного собрания, до этого сохраняется статус-кво.
4. Выборы тайные и демократические.
5. Труженикам полей есть что терять, поэтому –
ВСЕ НА ВЫБОРЫ
Подписи отцов-учредителей».
Казалось, повестка дня полностью исчерпана, но Дольникер в лучших традициях партийных собраний спросил, нет ли у кого возражений или вопросов. Измотанные парламентскими процедурами члены совета замахали руками, дескать, все ясно, их интересует единственный вопрос, можно ли уже идти домой.
Председательствующий объявил, что осталась последняя формальность, делегаты должны поставить свои подписи под текстом программы.
Собравшиеся в едином порыве бросились к столу. Хасидов поставил подпись, другие – просто закорючки, а Гурвиц нарисовал шестиконечную звезду.
Дольникер победно возгласил:
– Собрание объявляется закрытым.
Напечатано: в журнале "Записки по еврейской истории" № 5-6(184) май-июнь 2015
Адрес оригинальной ссылки: http://www.berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer5_6/Kishon1.php
