13
Когда религия сбивается с пути
Мы смотрим в Библию весь день:
Я вижу свет, ты видишь тень.
Уильям Блейк[1]
Тогда я увидел, что есть путь, ведущий в ад
даже от Ворот Неба.
Джон Буньян. «Путешествие пилигрима»
В одном важном вопросе критики религии правы. Религия причиняла вред. Она привела к крестовым походам, джихаду, инквизиции, аутодафе и погромам. Она пролила кровь многих людей, принеся их в жертву на алтарь высоких идеалов. Люди ненавидели во имя Бога любви, практиковали жестокость во имя Бога сострадания, вели войны во имя Бога мира и убивали во имя Бога жизни. Таковы неоспоримые факты, и они ужасают.
Великие защитники веры всегда знали это. Блез Паскаль сказал: «Никогда злые дела не творятся так легко и охотно, как во имя религиозных убеждений».[2] Джонатан Свифт заметил: «Мы достаточно религиозны, чтобы ненавидеть друг друга, но недостаточно религиозны, чтобы любить друг друга».[3] К. С. Льюис писал: «Я думаю, что мы должны ясно признать, что когда христианство не делает человека намного лучше, оно делает его намного хуже».[4]
Это происходит не потому, что религия есть религия, а потому, что человеческие существа остаются человеческими существами, не ангелами и, конечно, не Богом. У религии есть сила. Она связывает людей в общины, побуждает их действовать, меняет жизнь. Но все, что обладает властью, может быть использовано ложно и преступно. Религия, как огонь: она согревает, но также и сжигает. И мы являемся хранителями огня.
То же самое можно сказать о любом высоком идеале, о секулярном не меньше, чем о религиозном. Стивен Вайнберг был неправ, когда написал: «С религией или без неё, хорошие люди будут делать добро и плохие люди будут делать зло. Но чтобы заставить хорошего человека делать зло – для этого необходима религия».[5]Дела сторонников, попутчиков и усердных исполнителей воли Ленина, Сталина, Гитлера, Геббельса, Гиммлера, Эйхмана, Муссолини, Мао, Пол Пота, Иди Амина, Роберта Мугабе, Радована Караджича, Слободана Милошевича, Саддама Хусейна и Ким Чен Ира свидетельствуют об обратном. Чтение истории секулярного зла за последние сто лет в книге Джонатана Гловера «Человечность» должно излечить сознание каждого, кто думает, что нужна именно религия для убеждения людей совершать зло с верой, что они делают добро.[6]
Наука и техника также могут быть использованы во зло человечеству с разрушительными последствиями. В двадцатом веке возникли социальный дарвинизм, «научное исследование расы», Циклон-Б, лагеря уничтожения, марксистская экономическая идеология, ГУЛАГ, социальная инженерия, доктрина Б.Ф. Скиннера «по ту сторону свободы и достоинства», лоботомия, операции на головном мозге с целью подавить волю преступников, евгеника, принудительная стерилизация, эвтаназия, аборты по запросу и другие ужасы технологического века, в том числе современные методы пыток и контроля сознания.[7]
Проблема заключается не в науке или религии, но в нас: «Лукаво сердце [человеческое] более всего и крайне испорчено» (Иер. 17:9). Некоторые люди ненавидят. Некоторые завидуют. Некоторые стремятся к власти над другими. Некоторые стремятся мстить за реальные или воображаемые унижения. Человеческий ум практически неисчерпаем в своей способности рационализировать и оправдывать зло, особенно когда руководствуется ненавистью: религиозной, этнической, идеологической. Христиане против мусульман, сербы против хорватов, холодная война между капитализмом и коммунизмом. Методы, используемые для разжигания ненависти, демонизации оппонентов, внушения страха и возбуждения одновременно защитных и агрессивных чувств, по существу одни и те же во всех случаях.
Сегодня мы нередко слышим, что религия может побудить людей делать то, что секуляризм не может, а именно убедить людей стать террористами-смертниками ради вечной жизни на небесах. Но это не так. Первым терактом в новейшей истории было убийство царя Александра II в России в 1881 году анархистом. «Тигры освобождения» Тамил-Илама в Шри-Ланке, первыми превратившими теракты в систематическую тактику, не были религиозной группой. Не были ею и японские пилоты-камикадзе во время Второй мировой войны. Как заметил Эрик Хоффер в книге «Истинноверующий», идеологические террористы идентифицируют себя с группой. Они готовы отдать свою жизнь не ради доли на небесах, но ради коллектива, с которым отождествляют себя на земле.[8] В недавно опубликованной книге «Разговаривая с врагом» Скотт Атран дал яркое документальное подтверждению этому.[9] Он обнаружил, проведя некоторое время среди террористов-смертников, что те убивают не ради какого-то дела, но ради друг друга – из-за дружбы и групповой лояльности. Атран особенно критичен по отношению к новым атеистам, ссылающимся на террор как на аргумент против религии.
Религия не чаще, чем секуляризм, побуждает хороших людей действовать безнравственно вплоть до свершения зла. Но, конечно, сказать только это недостаточно. Если мы честно рассмотрим вопрос, будет ли наше мировоззрение религиозным или секулярным, мы должны будем спросить себя, почему идеалы, в которые мы верим, при определенных обстоятельствах становятся источником зла. Неспособность многих западных интеллектуалов честно задуматься над этим, привела их к отказу признать преступления советского коммунизма – «падшего бога»[10], – пока десятки миллионов людей не погибли и несколько поколений были лишены свободы.
Религия не является исключением. Ее святость никогда не должна быть использована как щит против честной самокритики. Я хочу в этой главе рассмотреть пять опасностей, перед которыми отступала, в частности, иудео-христианская традиция. К ним относятся: жесткие тексты, дуализм, мессианская политика, стремление к власти и неспособность признать правомерность более чем одного взгляда на реальность. Религия, я полагаю, должна быть ограждена от каждой из этих опасностей.
Жесткие тексты
Каждая религия, основанная на каноне святых книг, содержитжесткие тексты, которые, если понимать их буквально и следовать им дословно, приведут к результатам, противоречащим глубоким моральным убеждениям самих этих религий. Есть места в еврейской Библии, в Новом Завете и Коране, которые, взятые в изоляции, в корне не соответствуют основной цели иудаизма, христианства и ислама освящать жизнь и достоинство каждого человека как носителя образа Божьего.
Такие тексты нуждаются в интерпретации. Классической формой фундаментализма является именно вера в буквальное значение текстов, уверенность в том, что мы можем перейти от текста к его применению без интерпретации. Но мы не можем. Интерпретация имеет фундаментальное значение для любой религии, основанной на тексте, как сам исходный акт откровения. Ни одно слово, особенно слово Божье, не является самоочевидным. Экзегеты и комментаторы по отношению к религии подобны судьям по отношению к закону. Они играют существенную роль в системе, и само различение справедливости и несправедливости, правосудия и произвола может быть задано ими.
Каждая религия, укорененная в текстах, имеет свои традиции интерпретации. Именно поэтому фундаментализм глубоко нетрадиционен. Раввинский иудаизм рассматривает Устный Закон (Устную Тору – традиции и интерпретации) равным по своему авторитету Письменному Закону (Письменной Торе – Откровению, прежде всего, Пятикнижию Моисея). Раввины считали, что библейский архаизм – принятие авторитета Письменной Торы и отвержение Устной Торы, как учили саддукеи и караимы, есть ересь. Они сказали: «Тот, кто принимает стих буквально, лжец»[11] Сказано ясно: нет текста без интерпретации, и нет интерпретации без традиции. Христианство содержит аналогичный принцип: «Буква убивает, а дух животворит» (2 Кор. 3:06).
Евреи, христиане, мусульмане всегда осознавали проблему интерпретации священных текстов и развили тщательно детализированные правила герменевтики и судопроизводства. В средневековом христианстве были четыре уровня толкования –буквальное, аллегорическое, моральное и эсхатологическое. Они параллельны еврейским пшат, ремез, драш и сод.[12] Также и ислам имеет свой фикх; четыре школы суннитской юриспруденции и их шиитских параллелей с принципами таклид, иджитихад и кияс. Все эти системы служат задаче приложить бесконечное Слово к конечному миру, выявить детали, не обозначенные в тексте, и разрешить видимые противоречия между разными местами текста.
Интерпретация является жизненной силой всех систем, в том числе секулярных, которые полагаются на канонизированные тексты. Так случилось с теми местами из Библии, которые стандартно цитируются новыми атеистами. Они особенно часто вспоминают войны израильтян против мадианитян и амаликитян с мандатом на полное уничтожение населения, а также завоевательные войны Иисуса Навина. На самом же деле именно эти места позволяют нам увидеть наиболее ясно силу экзегетики проинтерпретировать детали текста в свете Откровения в целом.
По сути еврейская Библия отрицательно относится к войнам. Пророки Израиля были первыми людьми в истории, увидевшими мир без войны как идеал. Еще в восьмом веке до нашей эры Исайя и Михей говорили о времени, когда «не поднимет народ на народ меча, и не будут более учиться воевать» (Ис. 2:04 Мих. 4:3), и «Не будут делать зла и вреда на всей святой горе Моей, ибо земля будет наполнена ведением Господа, как воды наполняют море» (Ис. 11:09). Еврейская Библия – первый в истории документ, предвидящий мир без войны.
Царю Давиду не было разрешено построить Храм, потому что он «пролил много крови и вел большие войны» (1-я Пар. 22:8). Война иногда может быть необходима, но ей нет места в сфере святости. Тот, кто «пролил много крови», не может воздвигнуть дом Божий.
Мудрецы постановили в начале второго века, что все библейское законодательство, касающееся соседних народов и врагов Израиля уже не действует, потому что после завоевания Иудеи Синаххерибом и перемещения населения (722-705 до н.э.) нации, против которых Израилю было заповедано вести войны, не могут быть идентифицированы. Как пишет Маймонид: «Память о них уже исчезла».[13] Мы больше не знаем, кто есть кто. Эта глава еврейской истории закрыта, и уже не возобновится. Что касается войн Иисуса Навина, Талмуд дает радикальную интерпретацию, утверждая, что всем им предшествовали предложения мира.[14] Война может быть оправдана только, если все усилия сохранить мир оказались безуспешными.
Что касается амаликитян, «память о которых должна быть изглажена из поднебесной», то и они также больше не могут быть идентифицированы.[15] Современные народы сегодня уже не являются народами библейских времен. «Амалик» остался символом радикального зла, метафорой, а не народом.[16] Война за исключением самообороны больше не происходит на поле боя; она становится борьбой внутри души.[17] Библейская фраза «войны Господа» обозначает в Талмуде дебаты мудрецов Торы.[18] Талмуд даже напоминает евреям: «Когда египтяне тонули в море, то ангелы-служители хотели воспеть хвалебную песнь справедливости Творца. Но Бог сказал им: "Как! Мои создания тонут в море – а вы хотите петь хвалебную песнь!».[19] Враги Израиля остаются Его созданиями. Короче говоря, с помощью процесса интерпретации, который подтверждается в ходе истории, все библейские тексты, касающиеся завоевательных войн, были признаны не оперативными. Если вы стремитесь разобраться в религиозной этике, никогда не ограничивайтесь письменными текстами. Всегда пытайтесь понять, как они понимаются религиозной общиной, и как она следует им в своей жизни. Различие часто очень значительно.
Жизненные традиции постоянно требуют интерпретации своих канонических текстов. Именно это делает фундаментализм – текст безинтерпретации – актом насилия в отношении традиции. Фактически фундаменталисты и сегодняшние атеисты разделяют подход к текстам. Они читают их буквалистски, игнорируя самую важную особенность священного текста, а именно несамоочевидность его смысла. Он имеет историю и собственный авторитет. Каждая религия должна ограждать себя от буквального прочтения своих жестких текстов, если она ограждает себя от предательства глубинных замыслов Бога.
Дуализм
Вторая опасность, возникающая внутри самой религии, ярко иллюстрируется двумя сенсационными открытиями древних рукописей в 1940-х годах, совершивших революцию в нашем понимании расколов среди евреев и христиан в эпоху зарождения христианства. Первым открытием были свитки Мертвого моря была – библиотека еврейской секты Кумрана. Вторым была коллекция раннехристианских рукописей, найденная в египетском городе Наг-Хаммади. Секта Кумрана, возможно, была частью движения, известного как ессеи. Ее сторонники были недовольны официальным священством в Иерусалиме и ждали Спасителя под именем Учитель Праведности. В Наг-Хаммади христиане придерживались эзотерической доктрины, известной как гностицизм. Коллекция состоит из пятидесяти двух текстов, датируемых первым и вторым веками н.э. Она включает девять Евангелий, многие из которых не были известны ранее.
Две секты значительно отличались между собой, но у них была одна общая черта: они видели реальность в резко дуалистических терминах радикального противостояния добра и зла, света и тьма, спасенных и проклятых, сынов света и сынов тьмы. Между полюсами если и были, то только незначительные переходы. Дети тьмы, по их убеждению, оказались у власти. Человечество погружено во зло. Сектанты Кумрана считали, что скоро мир содрогнется в конвульсиях и изменится. Зло будет побеждено. А христиане-гностики склонялись к признанию зла как естественного состояния мира.
История обеих сект свидетельствует о том, что наибольшей опасностью для монотеизма является не многобожие или атеизм, нодуализм. Он возникает из специфического кризиса веры перед лицом зла в мире. Как может справедливый Бог допустить несправедливое страдание? Верующие находили много ответов на этот вопрос, но есть времена, когда мир кажется погруженным во зло так радикально, что все традиционные ответы теряют смысл. И тогда возникает иной ответ: зло является независимой, активной силой, отдельной от Бога. Дуализм, унаследованный Западом от зороастризма, манихейства и эллинистического гностицизма, объясняет зло как работу мифического антагониста Бога, известного как дьявол, демиург, сатана, антихрист, Князь Тьмы и под другими именами, означающими воплощение зла.
Дуализм является верой в резкие противопоставления между телом и душой, этим миром и будущим, материй и духом, сущностью и формой. Бог правит на небе, зло – на Земле. Дуализм, таким образом, охраняет благость Бога, приписывая причину страданий праведников злой силе, многообразной в своих формах и универсальной в своем действии.
Как следует из самого слова, дуализм не есть монотеизм, несмотря на то, что он возникал во время кризисов во всех трех авраамических религиях. Это беспощадное кредо. Так в средневековом христианстве еврейство воспринималось как демоническая сила, ответственная за отравление колодцев, распространение чумы, смерть детей, осквернение гостии и т.д., что вело к массовым убийствам евреев и их изгнаниям.[20] В конце девятнадцатого века этот дуализм нашел свое выражение уже в секулярной форме – в пресловутых «Протоколах сионских мудрецов».[21] Фальсификация была состряпана в царской России, но была использована с убийственным эффектом Гитлером и продолжает быть популярной во многих частях Ближнего Востока.
Дуализм снимает когнитивный диссонанс, говоря, по сути: «Это не мы и не Бог, значит, это должны быть “они”, кем бы ни были эти “они”». Он обращает культуру раскаяния в культуру обвинений (penitential cultures into blame cultures), экстернализируя зло и проектируя его на найденного козла отпущения, тем самым, побуждая верующих увидеть себя жертвами. Мы, наша нация, наш народ стали жертвой преступлений других. Поскольку есть очень мало или нет вообще никаких доказательств этого, то отсюда следует, что дети Сатаны должны быть мастерами маскировки, практикующими колдовство и иные темные искусства. Отсюда рукой подать до видения в этих «других» нелюдей. Для нацистов евреи были «паразитами», «вшами», для хуту в Руанде тутси были «тараканы» и потому могли быть убиты без зазрения совести. Существует прямая линия от дуализма к демонизации и от демонизации к геноциду.
Дуализм является наиболее эффективной доктриной для побуждения хороших людей совершать зло. Исследователи феномена ненависти: Аарон Бек, Франк Баумейстер, Вамик Волкан и Марк Юргенсмейер и др. убедительно показали нам, что никто из тех, кто совершает зло, не думает, что совершает зло.[22] Виновники в массовых убийствах считали себя защитниками своего народа, мстителями за его унижение, избавителями мира от чумы и борцами за истину: расовую, политическую или религиозную. Если планы геноцида не находили хотя бы молчаливую поддержку со стороны «своего» народа, они не могли бы реализоваться. Дуализм имеет силу обратить убийство в моральный акт. Такова логика альтруистического зла, всегда чреватого геноцидом.
Наиболее мощным противоядием дуализму является монотеизм. Его суть лучше всего выражена пророком Исайей (45:7): «Я образую свет и творю тьму, делаю мир и произвожу бедствия [ער – буквально «зло»]; Я, Господь, делаю все это». Отказываясь разделять свет и тьму, добро и зло на отдельные силы или лица, монотеизм заставляет нас помнить о двойственности нашей собственной природы, о необходимости морального выбора и невозможности уйти от личной ответственности. Дуализм избавляет нас от всех этих тягот, и потому является худшим предательством монотеизма.
Мессианская политика
Третья опасность заключается в политике «конца дней». Авраамический монотеизм живет в когнитивном диссонансе между миром, который есть, и миром, каким он должен быть. Он строит мост между ними путем ежедневных актов альтруизма, «спасением малыми шагами». Такова политика Исхода – долгое, медленное путешествие по пустыне к спасению, шаг за шагом, день за днем. Но иногда путь кажется столь длинным, что верующие начинают надеяться на внезапную развязку драмы, на чудесную трансформацию истории, на «мир, перевернутый с ног на голову». Это логика апокалипсиса или мессианской политики, представленная в конце в еврейской Библии книгой Даниила и в Новом Завете книгой Откровения.
Одна из форм мессианской политики воплотилась в движениях милленариев: гуситов, левеллеров, секты рантеров и др., описанных Норманом Коном в «Погоне за тысячелетием».[23] Почему возникают эти движения и кого они привлекают? Население технологически отсталых, но перенаселенных стран, отчаянно бедное, выбитое из привычной жизни, дезориентированное переходом к современности особенно подвержено «эмоциональному возбуждению фантазиями об окончательном, апокалипсическом решении проблем мира».[24] Но главные зачинатели движений милленариев обычно появляются «среди политически маргинальных элементов технологически развитых обществ. Это в основном молодые или безработные рабочие, а также небольшие группы интеллигенции и студентов».
Харизматические лидеры этих движений предлагают своим последователям не просто шанс улучшить свое положение и избавиться от тревог, но также и, прежде всего, перспективу исполнения некой миссии, востребованной Богом и имеющей величественное и уникальное значение. Эта фантазия выполняет реальную функцию в их жизни. Она позволяет им высвободиться из изолированного и неустойчивого состояния и получить эмоциональную компенсацию за свои унижения. Их жизнь наполняется восторгом. И тогда возникает новая группа, не знающая усталости и чрезвычайно безжалостная, одержимая апокалипсическими фантазиями и уверенная в своей собственной непогрешимости, видящая себя бесконечно выше всего остального человечества и не признающая иных целей, кроме исполнения якобы предназначенной им миссии. И такая группа может, хотя это не всегда случается, навязать свое лидерство огромной массе дезориентированных, растерянных, испуганных людей.[25]
По иронии судьбы, учитывая религиозные истоки мессианской политики, она все чаще стала появляться в секулярном обличии. Такими были французская и русская революции. Обе были нацелены на полное преобразование общества, у обеих были моральные и освободительные задачи, обе были задуманы как систематическое преодоление предыдущего порядка, и обе должны были быть началом реализации чуть ли не вечных утопий. И обе обратились к террору. Как подчеркнул Майкл Уолцер: «Даже если мессианизм переживает религиозную веру, он по-прежнему остается внутри апокалипсического видения мира, заданного верой. Отсюда проистекает готовность мессианских экстремистов приветствовать и даже инициировать ужасы, которые должны предшествовать Судному Дню. Отсюда также следует странная политика: “чем хуже, тем лучше” и отсюда – воля к совершению зла (греха), готовность совершить любое преступление ради Конца.[26]
Мессианская политика неизбежно ведет к катастрофе. Иначе и быть не может, ибо она пытается достичь конца времени внутривремени, освободить человечество от зла в условиях его существования, остающихся несвободными от зла, пытается создать утопию в реальном пространстве и времени.[27]
В иудаизме это привело к двум катастрофическим по своим последствиям восстаниям против Рима: великому восстанию 66 года н.э. и восстанию Бар-Кохбы шестьдесят шесть лет спустя. Второй Храм был разрушен, Иерусалим стерт с лица земли и, по словам римского историка Диона, 580000 человек погибло. До Холокоста это была величайшая катастрофа в истории еврейского народа, которая вызвала его рассеяние, длившееся почти две тысячи лет. После поражения Бар-Кохбы усилия раввинов были направлены на де-политизацию иудаизма и, по возможности, на нейтрализацию мессианской идеи.
Соблазн власти
Четвертая опасность заключается в соблазне власти. Политика и религия не смешиваются. Они по своей природе являются различными видами деятельности. Религия ищет спасения, политика ищет власть. Религия стремится к единству, политика живет разнообразием. Религия отказывается от компромисса, политика зависит от компромисса. Религия стремится к идеалу, политика осуществляется в реальности, далекой от идеала. Религия говорит о неизменных истинах, политика о постоянно меняющихся проблемах. Гарольд Вильсон заметил: «В политике неделя – долгое время». Но книга Псалмов говорит: «Пред очами Твоими тысяча лет, как день вчерашний, когда он прошел» (Пс. 90:4). Когда религия становится политикой или политика становится религиозной, результат оказывается катастрофическим как для религии, так и для политики.
В самом начале этой книги я утверждал, что авраамический монотеизм означает секуляризацию власти. В языческом мире религия и власть были неизбежно взаимосвязаны. Правитель был одновременно главой государства и главой религии. Он был либо полубог, либо сын богов, либо главный заступник своих подданных перед богами. Еврейская же Библия, во-первых, секуляризовала земную власть, признав Бога высшим авторитетом. Земная власть делегирована определенному человеку с моральными ограничениями. Люди имеют право восстать против тиранической власти, что, в конечном итоге, и стало лозунгом английской и американской революций.
Во-вторых, сама власть была расчленена отделением священства от царства. В-третьих, она оставалась ответственной перед Богом в лице Его пророков, критиковавших неизбежную в политической власти коррупцию. Первые христиане отстранились от политики по иному, отвернувшись от земного царства и сосредоточившись на Царстве Небесном. Но настал момент, когда и иудаизм и христианство поддались искушению. Во время правления Хасмонеев монархия соединилась с высшим священством. В христианстве же в результате обращения Константина религиозная секта получила императорскую власть.
Обеим религиям было суждено пережить исторические катастрофы прежде чем восстановилось их отделение от власти. В иудаизме это произошло в первом веке, когда внутренняя фракционность смертельно ослабила Израиль в его борьбе с Римом. Иосиф Флавий нарисовал угнетающую картину осажденного Иерусалима. Римское войско сильно превосходило по численности защитников города. В пределах города их было 25 тысяч против хорошо оснащенной и дисциплинированной армии Тита в 60 тысяч солдат. Но евреи могли бы держаться долго, если бы не разделились на зелотов под командованием Элеазара бен Шимона, экстремистов во главе сШимоном Бар-Гиором и идумеев с другими под командованием Иоханана Гисхальского. Иосиф Флавий рассказывает, как на протяжении большей части времени эти группы были больше заняты атаками друг против друга, чем против врага за стенами. Они убивали мужчин в лагере несогласных, уничтожили запасы продовольствия друг у друга и отдались, по словам Иосифа, непрерывной, самоубийственной взаимной резне. В одном месте своего повествования он горестно восклицает: «Испытал ли ты, несчастнейший из городов, нечто подобное от римлян?».[28]
Как уже было сказано, трагическое восстание против Рима вместе с его катастрофическим повторением Бар-Кохбой (132-5 н.э.) оставили после себя еврейскую жизнь в руинах. Учреждения, вокруг которых строилась жизнь израильтян в библейские дни, остались в прошлом. Уже не было ни компактной земли, ни суверенитета, ни своего государства. Время священников, пророков и царей кончилось. Не было больше Храма и жертвоприношений в нем. Но вера евреев укрепилась вокруг дома, синагоги и школы, которые могли быть построены в любом месте. И евреи уже не организовывали свою жизнь политически до распространения по всей Европе расового антисемитизма в конце 19-го века.[29] И все-таки, несмотря на рассеяние, евреи и иудаизм выжили, и тем самым сделали судьбоносное открытие: религия может существовать без власти.
Шестнадцать веков спустя христиане сделали то же самое открытие. В 1517 молодой священник Мартин Лютер прибил свои 95 тезисов к дверям церкви Всех Святых в Виттенберге Так началось одно из великих потрясений европейской истории. Реформация произвела радикальные изменения в политической карте Европы и ограничила власть и силу Рима. На более чем столетие Европа стала полем битвы, наиболее жестокой в период Тридцатилетней войны, окончившейся Вестфальским договором 1648 года. Последствия всех этих событий для западной культуры были громадными.
Семнадцатый век стал рождением современной Европы, свидетелем расцвета науки (Бэкон, Галилей, Ньютон), нового метода в философии (Декарт) и нового подхода к политике (Гоббс, Локк). Всем им было присуще стремление сформулировать общие принципы, не опирающиеся на религиозный фундамент. Христианство, которое до тех пор был достаточно просторным, чтобы дать расцвести Ренессансу, перестало быть общей почвой для разрешения споров, поскольку само оказалось глубочайшим источником раздора. Как Авраам Линкольн выразился позже, во время Гражданской войны в США: «Обе [воюющие стороны] пользовались одной и той же Библией и верили в одного и того же Бога, и каждая надеялась на Его помощь в своей борьбе».[30] Если два исповедующих христианина, – один протестант, другой католик – не могут разрешать свои разногласия без предания анафеме друг друга, без отлучения и насилия, то религия не может оставаться основой устойчивого социального порядка.
Секуляризация Европы произошло не потому, что люди потеряли веру в Бога (до Гегеля и Ницше в девятнадцатом веке никто не говорил о «смерти Бога»), а потому, что верующие потеряли веру в свою способность жить вместе мирно. Медленнее, но и шире, западное христианство узнавало то, что евреи были вынуждены открыть еще в первом веке: как религии жить без власти.
Сходство этих двух процессов, очень далеких друг от друга во времени, позволяет выдвинуть следующие гипотезы. Во-первых, ни одна религия не отказывается от власти добровольно. Во-вторых, сочетание религии и власти приводит к внутренней фракционности, к расщеплению веры на многочисленные ветви, движения, конфессии и секты. В-третьих, в какой-то момент приверженцы веры становятся убийцами собственных единоверцев. В-четвертых, обнаружив это, думающие верующие начинают понимать, что это не может быть волей Бога. Крестовые походы христиан против мусульман не вызвали у верующих стремления отказаться от власти. Такое стремление не появилось и у евреев после потери Первого Храма в результате войны с Вавилоном. Только после кровавого спектакля: евреи против евреев, христиане против христиан возникли изменения. Вы не разуверитесь во власти как опоры религии в борьбе с врагом, даже если вы потерпите поражение. Вы разуверитесь в этом только тогда, когда откажетесь использовать власть против членов своей общины, против верующих в Бога, которому и вы поклоняетесь, сколь бы ни различались в деталях символы веры в Него.
В конце концов люди вновь открыли для себя исходный принцип авраамического монотеизма: истина и сила не имеют ничего общего друг с другом. Истина не может быть доказана властью. Вы не можете заставить людей быть спасенными. Насильно навязанный аргумент не есть согласие, сказали раввины.[31] «Отдавайте кесарево кесарю, а Божие Богу», сказал Иисус (Мф. 22:21). «Нет принуждения в религии», говорит Коран (2:256).
Власть должна быть использована не для учреждения истины, но для сохранения мира. Религиозное значение либеральной демократии заключается именно в том, что она секуляризирует власть. Она не приглашает граждан поклоняться государству и не видит в гражданской ответственности единственную добродетель. Она признает, что политика не является ни религией, ни заменой ее. Либерально-демократическая политика создает пространство для различий. Она признает, что в комплексном обществе существует множество расходящихся мнений, традиций и моральных систем. Она не приписывает себе право определять, что есть истина. Она стремится только к созданию условий, при которых различные взгляды смогут сосуществовать в мире и с уважением друг к другу. Она признает, что никто из нас не имеет права навязывать свои взгляды другим. Демократическая политика не знает более высокого стремления, чем обеспечить каждому индивиду право свободно стремиться к добру, каким оно видится ему, но с оговоркой, что каждый признает за другими такое же право и ищет для себя максимально возможную свободу, совместимую с равной свободой для всех. Демократическая политика имеет религиозное значение в силу секулязиризации власти.
Единое видение
Последняя опасность грозит как религиозному, так и секулярярному мировоззрению. Она была определена Исайей Берлиным следующим образом: «Не много вещей принесли так много зла, как вера со стороны отдельных лиц или групп (или племен или государств или народов или церквей), что он или она или они являются единственными обладателями истины... и что те, кто отличается от них, не просто заблуждаются, но являются носителями зла или сумасшедшими, нуждающимся в усмирении или подавлении».[32]
Убеждение, что есть один и только один истинный ответ на центральные вопросы, которыми мучилось человечество, – убеждение, которого придерживались, по мнению сэра Исайи, Робеспьер, Гитлер и Сталин, а также крестоносцы – несет ответственность за «океаны крови». Этому есть, говорит Берлин, только одно противоядие: «Компромисс с людьми, которым вы не симпатизируете, и вообще признание, что без компромисса не обойтись любому приличному обществу».[33]
Зло, указанное Исайей Берлиным, сегодня чаще всего проявляется среди новых атеистов и религиозных фундаменталистов. Обе группы, действительно, слишком часто придерживаются мнения, что те, «кто отличается от них, не просто заблуждаются, но являются носителями зла или сумасшедшими, нуждающимися в усмирении или подавлении».[34] Фундаменталисты и новые атеисты не способны понять, что как, по выражению Уоллеса Стивенса, есть тринадцать способов увидеть черного дрозда, так есть больше чем одна перспектива понимания и взаимодействия с реальностью.[35] Позиция фундаменталистов и новых атеистов не просто ошибочна, но опасна.
Еврейская Библия постоянно раскрывает перед нами несколько перспектив, что с полной очевидностью проявилось в самом ее начале, где нам открылись две совершенно различные картины творения: в космологической перспективе и человеческой.
Не случайно Homo sapiens был одарен двумя полушариями мозга и, тем самым, возможностью воспринимать мир двумя принципиально различными способами, как субъект и как объект, «Я» и «Меня», возможностью оставаться внутри нашего субъективного опыта и выходить за его пределы. Здесь заложена наша моральная и интеллектуальная свобода, наша способность смешивать эмоции и размышления, наша способность к любви и справедливости, к привязанности и отрешенности, короче говоря, наша человечность. Именно этого не понимает редукционист-ученый, отрицающий самостоятельность духовности, или религиозный человек, отрицающий выводы науки. И именно об этом молился Уильям Блейк: «Храни нас Бог от виденья, единого для всех, и снов Ньютона».
Недомыслие новых атеистов характерно проявилось в утверждении Сэма Харриса, что реальная опасность воплощена в умеренно настроенных верующих. Они, по его словам, пытаются дать религии доброе имя и вызвать доверие к ней, заслуживающей только отрицания. Религиозная умеренность, якобы отвлекает нас от одной и только одной истины, в которой он непоколебимо убежден, а именно в том, что «сам идеал религиозной терпимости... является одним из основных сил, толкающих нас к пропасти».[36] Новый атеизм, таким образом, сочетает в себе дуализм (научные дети света против религиозных детей тьмы), разговоры об апокалипсисе («пропасть») и веру в то, что приверженцы нового атеизма являются «единственнымивладельцами истины» (однако фанатиками, по определению Исайи Берлина).
Результатом изгнания верующих, протестующих против фанатизма, будет столкновение двух групп экстремистов: радикальных атеистов с одной стороны, и религиозных фанатиков с другой. Каждая из групп убеждена, что их оппоненты находятся вне спасения, что есть только один взгляд на реальность и только один заключает в себе истину. Неизбежным результатом оказалась бы kulturkampf, война культур. Но вы должны быть полной невеждой в истории, чтобы поверить в возможность положительного результата такой конфронтации. «У добрых сила правоты иссякла, а злые будто бы остервенились».[37]
Нам нужен сильный, серьезный, честный диалог между религией и наукой о сложнейших проблемах, стоящих перед человечеством в беспрецедентно опасном двадцать первом веке.[38] Обе нуждаются друг в друге, чтобы избежать ложных претензий и интеллектуального империализма. Плохие вещи случаются, когда религия перестает отвечать перед эмпирической реальностью и создает опустошение и жестокость на Земле ради спасения на небесах. И плохие вещи случаются, когда наука объявляет себя последним словом о человеке и участвует в социальной или биологической инженерии, относясь к людям как к объектам, а не как к субъектам, и заменяя сознание, волю и выбор цепями причин и следствий.
Люди учатся. Они понимают, что время и обстоятельства могут уводить их в сторону от исповедующихся ими принципов веры и высоких идеалов. И тогда верующие совершают тшуву и метанойю, возвращение и раскаяние. Евреи усвоили горький опыт фракционности, приведшей их к двум поражениям от рук Рима, и сосредоточились не столько на политической власти и военной силе, сколько на жизни духа: на учебе, молитвах и добрых делах.
Вспомним и пуритан, которые вначале казались религиозными фанатиками, но потом сформулировали идеи и заветы, легшие в основу специфически современной формы свободы – свободы совести. Вспомним, что именно глубоко религиозные люди, как обнаружил Алексис де Токвиль, оценили разделение церкви и государства. Вспомним религиозного христианина Уильяма Уилберфорса, боровшегося против рабства или религиозного еврея Льюиса Гомпертца, призвавшего заботиться о жизни в ее различных формах и создавшего в 1824 году первую организацию защиты животных, позже ставшей Королевским обществом по предотвращению жестокого обращения с животными. Вспомним и ислам, ставший в Андалусии при Омейядах и в Индии при Акбаре Великом пионером религиозной терпимости.
Религии достигают своих целей лучше, когда они открыты и подотчетны миру. Но когда они превращаются в закрытые, подчиняющие себе все системы, или в сообщества с сектантским мировоззрением, или концентрируются на загробной жизни или божественном вмешательстве в историю, ожидая конца времени в середине времени, они могут стать чрезвычайно опасными, ибо тогда они уже не знают ничего, что могло бы остановить их обращение в фантазию, паранойю и насилие.
Ответом на наши проблемы не может быть отказ от религии. Он нежелателен и невозможен, ибо мы являемся животными, ищущими смысл. Ответом на наши проблемы должен быть критический диалог между религией и наукой, – другим словами, общение между двумя полушариями нашего двухкамерного мозга. Только тогда у нас будет надежда на спасение от опасности и отчаяния.
Примечания
[1] Willam Blake, ‘The Everlasting Gospel’, c. 1818.
[2] Blaise Pascal, Pensées, trans. A. J. Krailsheimer, London, Penguin, 1995, no. 813.
[3] Quoted by Joseph Addison in The Spectator, vol. 6, p. 249.
[4] C. S. Lewis, letter to Bede Griffiths, 20 December 1961.
[5] См. http://www.physlink.com/Education/essay_weinberg.cfm. - Примечание переводчика.
[6]Jonathan Glover, Humanity: A Moral History of the Twentieth Century, London, JonathanCape, 1999. В связи с этим вопросом см. также И. Берлин. Стремление к идеалу. –
http://www.bspu.by/pages/obschixxi/source/1109.html - Дополнение переводчика.
[7] For a comprehensive statement of this argument, see David Berlinski, The Devil’s Delusion,New York, Crown Forum, 2008.
[8] Eric Hoffer, The True Believer: Thoughts on the Nature of Mass Movements, London, Secker and Warburg, 1951.
[9] Scott Atran, Talking to the Enemy, London, Allen Lane, 2010.
[10] The god that failed. A Confession.1949.Сборник статей видных писателей того времени,разочаровавшихся в коммунизме (Louis Fischer, André Gide, Arthur Koestler, Ignazio Silone, Stephen Spender, and Richard Wrigh). - Примечание переводчика.
[11] Babylonian Talmud, Kiddushin 49a
[12]See Beryl Smalley, The Study of the Bible in the Middle Ages, Notre Dame, IN, Notre DameUniversity Press, 1964.
[13] Maimonides, Mishneh Torah, Melakhim 5:4.
[14] Ibid., 6:5.
[15] See Avi Sagi, ‘The punishment of Amalek in Jewish tradition: coping with the moral problem’, Harvard Theological Review 87, pp. 323–46; Avi Sagi, Yahadut: ben dat le-musar,Israel, ha-Kibuts ha-me’uhad be-shituf Mekhon Shalom Hartman u-Merkaz Ya’akov Hertsog, 1998, pp. 199–219.
[16] Levi Yitzhak of Berditchev, Kedushat Levi, Jerusalem, 2001, section on Purim; Gerald Cromer, ‘Amalek as Other, Other as Amalek: Interpreting a Violent Narrative’, Qualitative Sociology, 24:2, 2001, pp. 191–202.
[17] В исламе есть похожая ре-интерпретация слова джихад. See David Cook,Understanding Jihad, Berkeley, University of California Press, 2005.
[18]Babylonian Talmud, Kiddushin 30b.
[19] Babylonian Talmud, Megillah 10b.
[20] См. классическую работу: Joshua Trachtenberg, The Devil and the Jews, the Medieval Conception of the Jew and Its Relation to Modern Antisemitism, New Haven, CT, Yale University Press, 1943.
[21] Лучший обзор дан в Norman Cohn, Warrant for Genocide: The Myth of the Jewish World-Conspiracy and the Protocols of the Elders of Zion, New York, Harper & Row, 1967.
[22] Roy F. Baumeister, Evil: Inside Human Cruelty and Violence, New York, W. H. Freeman, 1997; Aaron T. Beck, Prisoners of Hate: The Cognitive Basis of Anger, Hostility and Violence, New York, HarperCollins, 1999; Vamik Volkan, The Need to Have Enemies and Allies: From Clinical Practice to International Relationships, Northvale, NJ, J. Aronson, 1988; Mark Juergensmeyer, Terror in the Mind of God: The Global Rise of Religious Violence, Berkeley: University of California Press, 2003.
[23] Norman Cohn, The Pursuit of the Millennium: Revolutionary Millenarians and Mystical Anarchists of the Middle Ages, London, Paladin, 1970.
[24] Ibid., pp. 285–6.
[25] Ibid., p. 285.
[26] Michael Walzer, Exodus and Revolution, New York, Basic, 1985, pp. 135, 145.
[27] В оригинале: «For it is the attempt to bring the end of time within time, redemption to the as-yet-unredeemed human situation, to create utopia in real space and time». – Примечаниепереводчика.
[28] Flavius Josephus, G. A. Williamson and E. Mary Smallwood, The Jewish War, London, Penguin, 1981, p. 264.
[29] For a balanced survey of the subject, see David Biale, Power and Powerlessness in Jewish History, New York, Schocken Books, 1986.
[30] Abraham Lincoln, ‘Second Inaugural Address’, in Andrew Delbanco (ed.), The Portable Abraham Lincoln, New York, Viking, 1992, p. 321.
[31] Babylonian Talmud, Shabbat 88a; Avodah Zarah 2b.
[32] Isaiah Berlin, Liberty, ed. Henry Hardy, Oxford, Oxford University Press, 2002, p. 345.
[33] Ibid., p. 346.
[34] Как в известной ремарке Ричарда Докинза: «Можно сказать с абсолютной уверенностью, что если вы встретите кого-либо, кто утверждает, что не верит в эволюцию, то вы встретили человека невежественного, глупого или сумасшедшего (или нечестного, но я предпочту не думать так)» - см. New York Times book review, 1989.
[35] Аллюзия на поэму Wallace Stevens, Thirteen Ways of Looking at a Blackbird (Уоллес Стивенс, «Тринадцать способов увидеть черного дрозда». – Примечание переводчика.
[36] Sam Harris, The End of Faith, London, Free Press, 2006, p. 15.
[37] Из стихотворения Уильяма Йейтса «Второе пришествие» (The Second Coming) в переводе Г.Кружкова. – см. http://www.stosvet.net/union/Kruzhkov/yeats.html. В оригинале «The best lack all conviction while the worst are full of passionate intensity» . – Примечание переводчика.
[38] See Fraser N. Watts and Kevin Dutton, Why the Science and Religion Dialogue Matters: Voices from the International Society for Science and Religion, Philadelphia, Templeton Foundation, 2006.
Наечатано: в журнале "Заметки по евпейской истории" № 8-9(186) август-сентябрь 2015
Адрес оригинальной публикации: http://www.berkovich-zametki.com/2015/Zametki/Nomer8_9/Dynin1.php
