– Сходи к Леонтовичу, – сказала Илона, – он в Москве сейчас.
– А кто это?
– Бродского знаешь, который Иосиф? Стихотворец. Лауреат Нобелевской премии.
– Подозреваю, только отчасти…
– Серёжа Леонтович – Иосиф Бродский от фотографии.
– У Бродского, – говорю, – гениальность заплетается с легкой глуповатостью…
Я подумал, мне бы Бунина от фотографии найти или хотя бы Набокова…
– Сам ты дурак!
Мы сидели в Большом Кисловском переулке, в «Зигмунд Фрейд» сидели мы…
Адрес Илона, само собой, помадой нарисовала-написала на салфетке, и губы свои лакомые, вишневые, «чувственные и порочные» Илона промокнула этой салфеткой с адресом…
– Подари Серёже салфетку, ему будет приятно…
– А мне-то… – сказал я, неловко развел руками и тут же опрокинул на стол бокал с водой.
Спасаясь от струек воды, раздвигая и сдвигая коленки, Илона пододвинулась ко мне, приобняла, и, касаясь губами уха, прошептала:
– Поезжай сейчас же, он завтра улетает…
– Лечу уже на перехват!..
…У подъезда его мастерской я увидел роскошный белый Mercedes, на лобовом стекле которого была огромная наклейка: Zaporojez.
В коридоре прекрасно пахло шампанским и, кажется, ананасами. Разгоняя ароматы поэтики Игоря Северянина, звучали мощные басы – Adriano Celentano, «People».
Рядом с дверью висела медная табличка, где каллиграфическим почерком значилось:
Серж Леонтович – Самый 1-ый фотограф всего.
Варнинг: голые бабы входят без стука!
Я постучался… Затем ещё... Мне отвечал только громоподобный Celentano.
Открывая дверь мастерской, я достал, как пропуск, салфетку с отпечатками губ Илоны и…
– Маша!!! Машенька!!!
На меня в упор смотрела раздетая девица, замершая в неестественной позе с веткой винограда на интересном месте.
Вот, чёрт, подумалось, ошибся, – виноград, не ананасы, но с Набоковым, кажется, нет… Светлая кожа, огромные прозрачные серые глаза, меловая челка на лбу, сливочные губы – Машенька…
– На меня, сука, смотри, ангел!!! – голос гремел откуда–то сверху. – На меня!!!
Я растерялся.
Маша вежливо кивнула мне, открыв кремовый рот, она произнесла что-то беззвучное, но ободряющее.
– Halt! Hande hoch! – закричали сверху заполошно. – Кто там?!!
С потолка небес, подумал я с истерикой, посыпались шкурки от цитрусовых, затем к моим ногам свалилась пустая картонная коробка с изображением мандаринов и надписью: Magrib Al-Акsа.
Заводные апельсины из Марокко, вспомнились давно забытые перекрёстки любимых книг…
Наверху что-то натужено заскрипело, и вдруг прямо передо мной на коробку из-под апельсинов упал бритый человек с фотоаппаратом в руках, в джинсах, в расстегнутой до пупа белой рубашке с оторванными рукавами, с каким-то безобразием на подбородке, которое только условно можно было назвать бородой.
Козлиная, пронеслось в голове…
Фотограф был похож на неудачливого арабского террориста с обвислым носом карлика Носа на пенсии.
– Еврей?!! – закричал он, лежа на полу, уставившись на меня правым своим красновато-лиловым глазом, левый глаз у «террориста» был прицельно прищурен.
Вздрогнув, я не успел ответить, бритый криво сфотографировал меня – фотоаппарату мешал нос.
– Нет, – закричал я, перекрикивая Celentano, – русский.
– Правильное невезение! Водку пьешь?!!
– Только пробую!
– По семьсот граммов в день?!! – он захохотал, показывая зубы старого коня. – Тогда кофе! От какой дьяволицы тебя чёрт занес?!!
Adriano продолжал надрывно петь, делая интимный фон публичным.
Бегло-пристально взглянув на нежную девичью грудь Маши я на всякий случай перешёл на крикливый шёпот:
– От Илоны!!! – я протянул ему салфетку.
– Как звать?!!
Маша, рассеянно и одновременно сосредоточенно, отломив от кисти виноградинку, раскрыла рот…
– Звать как?!!
– Андрей…
Он с «Ёп его мать!» встал на ноги, приподнявшись на цыпочках, принял у меня салфетку, погрузил в неё свой вислый нос, и разомкнул наконец левый глаз:
– Проходи!
– Спасибо, – я прошел и… оказался в непосредственной близости от Маши.
Маша положила в рот виноградинку.
– Мать, – закричал фотограф в салфетку, – кофе нам сделай!
Маша молча кивнула и, оставив виноград на столике, пошла-поплыла по длинному коридору…
– Серж, – Сережа протянул мне руку и добавил с отвращением, - Леонтович.
Мы проводили Машу скрестившимися взглядами.
– И мне… – я пожал его руку, руку Железного дровосека.
– Отличная тётка, – натужно закричал Сережа, – и модель талантливая.
– Чем отличается отличная тётка от…
– Понимающим, мудрым молчанием!!! – прокричал он мне в ухо. – Чего тебе надо?!!
– А можно… – я не слышал себя.
– Машка, – закричал Серёжа, – заткни этого придурка!!!
Голос Celentanо оборвался на середине «…Are very special people…»
– Есть, – говорю, – один проект, и на этот…
– Голые девки будут?
– Ну, в общем, – да…
– Я согласен!
– А…
– Давай, отец, сразу на ты, – предложил Леонтович и поморщился, – только без поцелуев.
Я, содрогнувшись, молча кивнул.
– И отлично, а теперь расскажи…
Через несколько минут Маша в чём была, то есть ни в чём, принесла нам кофе.
Втянув брюхо, порывшись в кармане джинсов, бормоча нечто, напоминающее: «Не перепутать бы с удом», Сережа выудил наконец мелкую цепочку белого металла с небольшим сероватым камнем необыкновенной прозрачности и красоты.
Леонтович протянул цепочку Маше:
– На, мать, оденься!
Как раз, подумалось, к её глазам серым…
Я попробовал кофе и онемел - это был кофе по-королевски, с мёдом и с желтком. И я стал смотреть на одетую в цепочку и в камень Машу совсем другим, кажется, уже «третьим взглядом», но тут…
Серж вдруг вытянул руку и по-хозяйски взял меня за ухо, я поперхнулся кофе…
– Ну, надо же!.. – скручивая мое ухо, Леонтович оглянулся на Машу. – Ну, ты, мать, только посмотри, а?!! Дари им бриллианты, не дари им бриллианты, все тётки… – он хотел добавить это слово, но не добавил. – Её помада, Илоны!!! Дьявол-л-лица!!!
Май-май 2002–2011 г. Санкт–Москва–Петербург–Paris.
