Он ловко забросил свой нехитрый багаж на верхнюю полку, оставив внизу лишь кожаную походную сумку. Легкий стук и, не дожидаясь ответа, дверь купе с рокотом соскользнула вбок. В проёме стоял хмурый проводник, исподлобья разглядывая единственного пассажира.
Подумал: «Как они всё называют уменьшительно: билетик, тарелочка, кушеточка. Эдакая сервильность…» Пошарил в кармане дублёнки, вынул бумаги. Отдал.
– Да, конечно, будьте любезны, - сказал Лев и протянул проводнику доллар.
– Да я мигом, вы пока устраивайтесь, - сказал он уже приветливее, - никого к вам не подсажу, один поедете! Только вы вот что, дверь держите на запоре. Вот тут. А то сами знаете, времена нынче лихие, банды всякие гуляют. Наш поезд, бывает, грабят…
***
В начале прошлого века, когда кровавыми волнами покатились по всей России еврейские погромы, многодетную семью Тышковых подняло с мест, понесло по свету, закружило и разбросало по разным странам. Два брата Арон и Борух уплыли в Америку, за ними последовал их племянник Соломон с двумя сёстрами Софьей и Генриеттой. Генриетта в Америке вскоре вышла замуж за Джо Сутина, племянника позже знаменитого художника Хаима Сутина. Третий брат Иосиф остался в России и стал известным актёром, взяв себе псевдоним «Посадов». Его вместе с женой и малолетними детьми в 1943 г. убили немцы. А четвёртый брат Самуил, уехал на Дальний Восток, в Харбин, небольшой тогда городок на севере Китая. Там он женился и 14 января 1917 г. у них родился сын Лев.
Город процветал. Работали магазины, фабрики, школы, был свой симфонический оркестр, опера, театр оперетты, музыкальная школа, выходили газеты. Китайский Харбин превратился в истинно русский город, каких в самой России к началу двадцатых не осталось вовсе. Китайцы жили на окраинах и приходили в центр только на работу. Русские не говорили по-китайски, а китайцы по-русски, однако все друг друга отлично понимали и жили в мире и согласии. Росла и еврейская община, которой руководил доктор Кауфман, построивший на свои деньги синагогу и больницу.
В конце 1923 года, на Лёвиного отца напала блажь. Как алкоголика к бутылке, его безумно потянуло назад на родину. Впрочем, было тому и рациональное объяснение – хотел повидать оставшихся там сестёр, братьев, мать. Не понимал – страны, жившей лишь в его памяти, больше нет, и такая поездка может стоить жизни. Он взял отпуск в аптеке, где работал провизором, и семья двинулась на запад. Ехали по КВЖД долго, опасно и голодно. Где-то под Красноярском таёжные банды разобрали рельсы и поезд пошёл под откос. Погибло много людей, но Тышковых спасло то, что их вагон был последним. В январе добрались до Москвы. Стоял лютый мороз. Семилетнего Лёву удивило странное красно-чёрное оформление столицы и грустная медленная музыка, звучащая на каждом углу. Он не понимал, почему смерть какого-то начальника по имени Ленин так повсеместно отмечается. Впрочем, повидав родню и кое в чём всё же разобравшись, решили возвращаться домой. Опять долгий и опасный путь, на этот раз на восток, и концу февраля счастливцы вернулись в родной Харбин.
Самуил был страстным любителем музыки и решил учить сына Лёву игре на скрипке. Отдали его местному педагогу, не слишком высокого уровня, не надеясь, впрочем, на большой прогресс. Но неожиданно мальчик стал делать удивительные успехи. Уже через год занятий он выступил в концерте, исполняя сложные произведения «взрослого» репертуара. В 1927 году родители показали вундеркинда Лёву скрипачу Н. А. Шиферблату, ученику великого Ауэра, прекрасному музыканту и педагогу. Прослушав, тот согласился взять талантливого мальчика в ученики. Через короткое время Лёва уже играл сложный концерт Бруха и виртуозную пьесу Венявского.
Однако через два года Шиферблат покинул Харбин – он получил приглашение стать главным дирижёром Токийского симфонического оркестра. Пригласил его виконт Хидемаро Каноэ, младший брат премьер-министра Японии и сам великолепный музыкант и композитор. Прибыв в Токио, Шиферблат рассказал Каноэ про необычно талантливого парнишку, и тот организовал официальное приглашение правительства на постоянный переезд Лёвы в Японию для учёбы.
В конце мая 1932 года, отец усадил сына в роскошное одноместное купе поезда Восточный Экспресс, шедшего на Мукден, а сотрудник японского консульства, пришедший проводить «важного» пассажира, вручил необходимые документы за подписью премьер-министра. И вот застучали колёса, увозя 15-летнего Льва Тышкова всё дальше на восток, к морю, к стране восходящего солнца, где ему предстояло четыре года жить и учиться в доме маэстро Шиферблата. Все эти далёкие события, он вспоминал сидя у столика в купе Красной Стрелы, летевшей к Питеру, и всё, что помнил, записывал для своей будущей книги.
Было уже совсем поздно, и сон прикрыл его своим заботливым одеялом. Он задремал под гипнотический стук колёс, положив голову на свои записи. Разбудила его внезапная и резкая остановка поезда. Выглянул в окно. Тьма. За дверью послышались крики, беготня по коридору. Он заметил, что ручка дверного запора медленно поворачивается. Кто-то осторожно отпирал снаружи. Лев быстро погасил свет, притаился. Дверь приоткрылась, в проёме полыхнуло лезвие яркого света, протянулась чья-то рука и стала нащупывать выключатель. И вот тут проснулся в нём защитный инстинкт старого зэка. Своими музыкальными пальцами Лев схватил бутылку нарзана, ударом о край столика отбил горлышко и со всех сил вонзил осколок в руку, шарившую по стене. Раздался вопль, рука отдёрнулась. Опять крики, беготня по вагону. Потом всё стихло, поезд тронулся и уж без приключений докатил до Питера. Утром пришёл проводник и сказал: "А нас ведь этой ночью опять хотели грабануть, но что-то их спугнуло..."
* * *
Лёве отвели просторную комнату в роскошном особняке Шиферблата на окраине Токио. Прислуживал и виртуозно колдовал на кухне китаец Чен-сан, владеющий французским, японским и английским языками. В строго определённые часы – колокольчик на завтрак, обед и ужин. А между ними – непрерывные изнурительные занятия. Как коршун, учитель прислушивался через стены к звукам Лёвиной скрипки, и если чем-то был недоволен, громко ругался, а то и приходил в ярость. Однажды так разбушевался, что спустил Лёву с лестницы, разломав на куски скрипку. Заставлял играть и разучивать на память самые сложные произведения скрипичного репертуара. Это была тяжёлая, но и увлекательная учёба. На отдых времени оставалось мало, но всё же учитель иногда давал деньги на карманные расходы и услужливый Чен-сан возил его на машине по всему городу.
Лев делал большие успехи и уже через полгода стал солировать со всеми симфоническим оркестрами Японии и приезжавшими на гастроли оркестрами из Европы и Америки, часто играл в самых больших токийских залах. В газетах печатали хвалебные рецензии. На сольных концертах ему часто аккомпанировала миниатюрная и глянцевая, как фарфоровый божок, пианистка Мива Кай, ученица великого пианиста Лео Сироты. В те годы в Японии гастролировали многие знаменитые музыканты и артисты. Лёва бывал на концертах Вертинского, Шаляпина, Крейцера. Выдающийся скрипач Ефрем Цимбалист, услышав лёвину игру, сказал, что ему надо ехать в Америку и продолжить там образование в филадельфийском институте Кёртиса. Вызвался всё организовать и помочь. Лев был в восторге, но его ревнивый учитель пришёл в ярость и сказал, что ни за что в Америку не отпустит. Лев всё же написал отцу в Харбин с просьбой позволить ему уехать с Цимбалистом.
* * *
Лев написал об этом отцу и тот воспринял идею возвращения в Россию с большим энтузиазмом. Учитель был возмущён, называл это самоубийством и предрекал всяческие ужасы и беды, но всё же дал рекомендательные письма к профессорам Московской консерватории. Лёва вернулся из Японии в Харбин и советской консул выдал ему и всей семье бесплатные билеты на проезд до Москвы.
Однажды, было это летом 1937 года, Льву принесли телеграмму от Мивы Кай, которая планировала остановиться в Москве на пару дней, проездом из Варшавы в Японию. Она хотела повидаться с Лёвой и просила о встрече. Тёплым вечером, в назначенный час он ждал её у входа в консерваторию. Подкатила шикарная машина с флажками на которых было изображено оранжевое лучистое солнце. Оттуда вышли несколько японских дипломатов во фраках и крохотная белолицая Мива в традиционном кимоно – не слабое зрелище для Москвы тех лет. Молодые люди бросились друг к другу и обнялись под ошарашенными взорами прохожих. Японцы направлялись на концерт Гилельса и пригласили Льва в свою дипломатическую ложу. Потом, после концерта, он проводил Миву до посольской машины и просил передать письмо своему учителю в Токио. Никто не обратил внимания, что их фотографируют.
* * *
Первый допрос. Тёмный кабинет. На столе зелёная лампа, в углу занавеска у которой на стуле сидит полуголый угрожающего вида детина. Льва усаживают перед столом. Одноглазый, с черной пиратской повязкой следователь поднимается, медленно снимает ремень и наотмашь бьёт Льва пряжкой по лицу: - Японская сволочь!
- Ничего, - говорит ему следователь, - я с этим сосунком сам управлюсь. – Будешь признаваться, что шпионил в пользу Японии или мне с тобой по другому поговорить?
- Вот так-то лучше, - довольно говорит следователь и после очередной порции мата сочиняет «признание», что Лев был завербован в Японии врагом советской власти Шиферблатом и передавал ему секретные сведения через связную Мива Кай. Лев всё подписывает, его уводят в камеру, а на следующий день объявляют приговор – 10 лет. Везунчик.
А потом был долгий изнурительный этап на восток. На Свердловской пересылке его ждал сюрприз – в камеру ввели партию новых зэков и среди них он узнал своего двоюродного брата Нану. Встреча друзей была недолгой – Нану отправили на Колыму, а Льва в Ивдельлаг, что на севере Свердловской области. Снова им довелось увидеться, лишь когда Лев уже стал доцентом Свердловской консерватории, а Нана художественным руководителем Красноярской филармонии. Но до этого надо было ещё выжить и прожить 20 лет.
Между тем, Самуил отчаянно боролся за сына – писал письма, прошения, взятки давал, стоял в бесконечных тюремных очередях. И ведь совпало удачно – его бесчисленные прошения плюс кампания нового главы НКВД Берии по исправлению «ошибок» расстрелянного Ежова. Репрессии снизились, многих освободили из лагерей. В декабре 1940 г. Льву сократили срок с 10 до 5 лет, а через два года он вышел на «свободу». Вышел-то он вышел, но оставалось ещё 4 года ссылки и уехать из Ивдельлага ему не позволили. Стал он там вольнонаёмным руководителем художественной самодеятельности. Лишь после войны, в 1946 году, то есть через 9 лет после ареста, получил он разрешение съездить по делам в посёлок Тавда на Урале, проездом через Свердловск.
В лагерной телогрейке, со следами от споротого номера на спине, с судимостью в паспорте по 58-й статье, до Тавды он не доехал, а в нарушение всех правил сошел с поезда в Свердловске. Прямиком с вокзала, прячась по подворотням, направился в филармонию, к её главному дирижёру Марку Израилевичу Паверману. Тот дал Льву скрипку и попросил что-нибудь сыграть. И ведь не пропали даром занятия на полене – услышав его игру, Паверман и директор филармонии Л. Р. Листовский немедленно зачислили Льва солистом оркестра в группе первых скрипок, а директор велел в своём кабинете поставить для него раскладушку. Люди эти с риском для себя покрывали «врага народа» - потом ещё лет пять ежемесячно получали они грозные предписания чтоб Тышков в течении 24 часов покинул Свердловск. Кто знает, как удавалось им это всё улаживать?
– А и в самом деле, почему бы не поехать? - подумал Лев и отправился покупать билет на самолёт в город Фрунзе.
– Ну что вы всё ходите! Не разрешат же вам. Какие вы все наивные, ну прям, как дети! Не понимаете что ли сами: вы же репрессированный, как же вас можно к границе подпускать?
– Ну да, - сказала девица, - в 37-м всех репрессировали, в 55-м всех реабилитировали. Верить вам всё равно нельзя.
* * *
После приезда в Америку, Лев, хотя было ему уже 65 лет, без скрипки жить не мог. Ирина отдала ему свою запасную и Лев стал играть в двух коннектикутских оркестрах – как бы снова жить начал. Английский язык вернулся к нему, хоть не говорил он на нём без малого полвека. Много ездил по стране, в Европу, Израиль, после развала СССР даже в России побывал, о чём мы уже говорили. Всё мечтал поехать в Японию, но не случилось.
– Мива, сказал Лев, - ты меня помнишь?
Вернулся Лев домой потрясённый, заперся один в спальне, долго об этом говорить не мог…
А когда подошла к концу его непростая жизнь, в мае 2003 года он тяжело умирал в госпитале Йельского университета. В его воспалённом мозгу смешались страны, времена, языки. Он кидался к запертому окну, чтоб вырваться на свободу и кричал на милых американских медсестёр, что пытались его удержать: - Прочь, вертухаи!
Вот такая жизнь…
Напечатано: в журнале "Семь искусств" № 12(69) декабрь 2015
Адрес оригинальной публикации: http://7iskusstv.com/2015/Nomer12/JFraden1.php
