***
Я родилась в Свердловске
в январе девяносто шестого
на улице Белореченская,
прямой, как Невский проспект.
И в последнее время я часто
представляю такую картину:
конец девяностых, весна,
мы с папой гуляем по Ясной
(у меня там был детский садик),
это близко к Московской горке,
где жил тогда Борис Рыжий.
И вот мы идем, значит, с папой,
вокруг голубые аллеи,
а мимо идет Борис Рыжий,
обязательно с сигаретой,
красивый, немного избитый,
в дурацкой спортивной куртке,
и говорит с приятелем
о поэтике Луговского
или с собственным сыном –
о лошадях с синей гривой
и всяких домашних делах.
И такая берет меня зависть
к себе, не знающей вовсе,
что рядом мелькает движенье
иных и неведомых сфер, –
в холодной уральской ссылке
на несколько лет совпала
я с русской литературой:
и Гумилев на расстреле,
и Гаршин, бросаясь в пролет,
падали на мои руки.
Но как же теперь обидно,
что все уплыло безвозвратно,
есть Ясная, я и аллеи,
но главного, главного нету!
И как же мне не хватает
трансазиатского поэта,
без которого улицы Свердловска
стали улицами Екатеринбурга,
как же мне не хватает
того, кого я не видала,
но на чьем ощутимом присутствии
видимо, все и держалось, -
так же, как моего детства,
которое проходило
под аккорды этих роялей
и под гудки этих труб
по улице Белореченской,
прямой, как Невский проспект,
за руку с моим папой,
которого тоже нет.
***
А я девица с Уралмашзавода,
Меня такою создала природа
И бросила в свердловский океан –
Я пролетарий всех стран.
Как фиолетов воздух Нижнего Тагила,
Как терракотово теченье Нила,
Как точны стрелки лондонских принцесс,
Как зелен лес.
Однажды выйду я в начале мая,
Воскликну: «Гой ты, Русь моя родная!» –
И упаду в восторге на асфальт,
Как Оскар Уайльд.
Всё, всё во мне сошлось, соединилось,
Во мне срослось, слюбилось и скрестилось:
Пластполимер, Роскосмос, Интернет –
Ведь я поэт.
Уральский лубок
На улице Смазчиков лето,
На улице Сварщиков дым,
Блестят облака Вторчермета
Сиреневым и золотым.
Прельстительно и бестолково
Киоски везде наросли.
С глазами из сказов Бажова
Работник считает рубли.
Троллейбус плывет, как кораблик.
Работник ударит под дых
За вечную женственность фабрик,
Оранжевость труб заводских.
Сидишь в кабинете хирурга
И ждешь наложения швов.
А после идешь по Е-бургу,
Красив, как Данила Багров.
И, вспомнив Париж и Равенну
И гамбургские корабли,
Царапаешь кровью из вены:
«Вали же отсюда, вали».
Сталин и Христос
Со сцен, со станций, из дворцов и хат
Все россияне радостно кричат,
Что от войны, и голода, и гроз
Хранят Россию Сталин и Христос.
Зайди в любой чиновный кабинет,
А там висят икона и портрет.
Продажа господрядов и шприцов
Проходит под инспекцией отцов.
Нас Сталин вырастил, и нас Христос ведет.
Когда душой и телом ты банкрот,
Раздай имущество и поступай в колхоз,
Как завещали Сталин и Христос.
Апостол строил Беломорканал,
Стаханов тунеядцев распинал,
Насвистывал Раскольников под нос:
Христос и Сталин, Сталин и Христос.
Жуй черствый хлеб и топай на расстрел,
Ты в том неправ, что слушал и смотрел.
Умрешь - придешь на ангельский допрос,
Тебя там встретят Сталин и Христос.
Смирись, трудись, гордись своей страной,
Черти по грязи кровью и слюной:
Над бренным миром Родину вознес
Орел двухглавый - Сталин и Христос.
Призраки Москвы
Ах, когда тоска на сердце,
Всё уныло-бестолково,
Я играю, что я Герцен
И встречаю Огарёва.
Я иду ему навстречу,
Он живет неподалеку,
Друг бесценный, друг сердечный,
Мы едим варенье с соком.
Долго спорим о России
Мы, грядущие герои:
Правом правды, правом силы
Мы республику построим.
Нам, студентам, парты тесны.
Мы иной мечте кадили.
Нас двоих на подвиг честный
Декабристы разбудили.
Иль играю Огарёвым,
Путь до Герцена недолгий:
От него - на Воробьёвы,
Будем клясться в вечном долге.
Так уверенны, так пылки,
Все им достается даром,
Исчезают их затылки
Где-то за Тверским бульваром.
Я ищу дом Огарёва,
Будем есть варенье с соком,
Скажем молодое слово
Или перейдем к урокам…
Судеб мира многоцветье,
Утопизма небылицы –
– Вот во что играют дети
Посреди своей столицы.
***
Моя прямая линия с чертом работает без перебоев.
Я сижу на стуле потертом, изучаю рисунок обоев.
Черт меня жалеет, по ручке гладит и кормит пиццей.
Только глаза сереют, да и блестят копытца.
«Ах ты бедная, Катя, ах тебе горе, горе,
Ум девице некстати, а силы в тебе не море,
Неудачная ты, несмеяна, невольница слога,
Будь спокойней, читай романы и надейся на Бога».
Обнимает меня и плачет, серенький, словно козлик.
И усмешку в гримасе прячет и сочувствие прячет возле,
И такой он весь человечный, понимающий, настоящий,
Что и вопль у него сердечный, и лоб у него блестящий.
«Не полюбит он тебя, Катя, будь ты чистым алмазом.
И останешься в результате одна и бедна, как Лазарь».
Так пророчит он, хитрый, поет и Псалтирь читает,
С запахом серы, селитры и магазинного чая.
«Я дал тебе, милая Катя, Тургенева, липы, аллеи,
Зачем ты в зеленке и вате хватаешь углы поострее?
Все мы, ангелы, бесы, очень переживаем!
За счастье моей принцессы болеем и Адом и Раем!»
Но вены нежившие белы, а пульс будто в коматозе.
Пока он пускает стрелы, я шевелюсь в навозе,
Я жизни жую объедки, вымазав рот землею,
А он подтирает салфеткой и поит святой водою.
Ты мой комфортный, теплый, исполненный благодати,
Зовущий пить пиво с воблой и зовущий меня просто Катей,
Гений святых эмпатий, подобный посланцу Бога, –
Ты совратил Праматерь, так хоть меня не трогай.
Екатерина Вахрамеева. Cтудентка 3 курса филологического факультета МГУ, занимаюсь в литературной студии "Луч" под руководством Игоря Волгина. Родом из Екатеринбурга, живу в Москве. Участвовала в разных конкурсах сетевой поэзии и пр., но очень заинтересована в том, чтобы выйти из подполья.
