Любая религия, в той мере, в какой она способна оказывать влияние на поведение людей в обществе и на отношения между общественными группами, представляет собой не только чувства отдельных людей по отношению к сакральным объектам (и опосредствованному этими объектами отношению к другим людям), но также неизбежно есть явление социальной жизни, один из существенных факторов развития социума. Иудаизм в данном случае не является исключением. Мало того, будучи реальной основой христианства и ислама, священные книги иудеев (прежде всего ТАНАХ, известный христианам как Ветхий Завет), оказали колоссальное влияние на развитие человеческой цивилизации. Но сам иудаизм, будучи отвергнут этими мировыми религиями, оказался как бы на периферии системы социальных отношений и воспринимался представителями христианской и исламской общественной мысли преимущественно как анахронизм, как сохранившееся с давно прошедших времён досадное историческое недоразумение, никак не вписывающееся в современное им общество.
Действительно, если даже в наши дни побродить по некоторым городам Израиля, особенно Иерусалиму и Бней-Браку, можно увидеть очень странных людей с густыми бородами и длинными пейсами, одетых в лапсердаки, короткие штаны в сочетании с чёрными чулками и несуразными башмаками, навевающих мысли о мрачном средневековье. Они очень часто вообще не интересуются событиями нашего времени, не пользуются благами современной цивилизации, а основную часть своей повседневной жизни проводят в изучении Торы и молитвах. Это, конечно, крайность. В большинстве своём верующие иудеи занимаются общественно полезной деятельностью, работают, интересуются жизнью окружающего общества, пользуются современной бытовой техникой, компьютерами и Интернетом. Но есть нечто, что объединяет всех, кто искренне придерживается основ иудаизма в своём социальном поведении. Это «нечто» большей частью скрыто от глаз стороннего наблюдателя, не имеющего отношения к еврейству, будучи заслоняемо внешними атрибутами иудаизма, помноженными в воспалённом сознании многочисленных юдофобов на общеизвестные мерзкие мифы, наподобие кровавого навета и содержания «Протоколов сионских мудрецов».
Между тем едва ли не любой человек, знающий жизнь еврейской общины изнутри, легко объяснит, в чём состоит сущность основного отличия иудеев от христиан и мусульман с точки зрения отношения отдельного человека к социальному окружению. Это отличие появилось ещё на заре еврейской истории, но нам известно по формуле, которую высказал иудейский законоучитель Гилель в конце I века до н.э.: «Не делай другому того, что ненавистно тебе». Иудаизм был первой религией, которая не только отказалась от политеизма (в чём, собственно, и видят его основную заслугу перед человечеством адепты других монотеистических религий), но и совершила революцию с точки зрения понимания человеком своих отношений с «высшими сферами».
Для древневосточных цивилизаций, как и для всех остальных народов на начальном этапе их существования, религия была, прежде всего, фактором гносеологического порядка, то есть условием взаимодействия людей с окружающим природным миром, объективные закономерности которого эти люди были ещё не в состоянии познать и, тем самым, использовать в своих интересах. Иначе говоря, сталкиваясь с многообразными природными явлениями, непонятными для них, люди в своём сознании замещали реальные связи между этими явлениями связями вымышленными, обусловленными действием «надприродных» сил. Это хорошо видно по начальной главе Торы, где как раз описывается «сотворение мира» Богом. В данном случае ещё незаметны принципиальные отличия верований евреев от подобных верований окружающих народов Древнего Востока.
Отличия возникли позднее, когда, благодаря определённому улучшению условий жизни людей, появился и присоединился к гносеологическому аспекту религии аспект моральный, непосредственно относящийся к сфере отношений между людьми. Как показывают многочисленные этнографические исследования современных первобытных общин в различных регионах земного шара, общественная мораль у первобытных народов отсутствовала. Отношения между людьми регулировались исключительно обычаем, представлявшим собой набор норм поведения, нарушение которых жестоко карались. С появлением цивилизации, то есть с зарождением в обществе классовых отношений, первобытные общины разрушались, а их регулирующая функция переходила к возникающему государству. Соответственно прежний обычай замещался вооружённым насилием, принуждением основной массы людей к такому социальному поведению, которое устраивало власть имущих. Это хорошо видно по дошедшим до наших дней законодательным актам, отражавшим практику государственного принуждения у древневосточных народов (законы царя Хаммурапи и т.п.). В данном случае отличие государственных норм принуждения людей от родоплеменного обычая состояло прежде всего в том, что в первом случае требования исходили от одной из групп общества по отношению к другим группам, тогда как первобытный род предъявлял требования обычая ко всем своим членам без исключения.
Читая указанные выше акты, мы видим, насколько жестокими были наказания за отклонение поведения отдельных людей от предписываемого им поведения. Если даже в раннеклассовых государствах и существовали зачатки моральных норм, они были ещё слишком слабы, чтобы стать существенным фактором регулирования социальных отношений. Но, как всем хорошо известно, рабский труд – самый непроизводительный. Лишение человека внутренней мотивации в его деятельности является тормозом общественного прогресса. Не в этом ли одна из основных причин гибели большинства древних цивилизаций, даже находившихся на вершине их военного могущества? И, наоборот, социально-экономический прогресс наблюдался в тех странах, где регуляция отношений между людьми происходила преимущественно на основе соблюдения большинством этих людей норм общественной морали. Мораль же предполагает возможность выбора человеком вариантов социального поведения.
Изучая процесс развития общественной морали в ходе истории человеческой цивилизации, можно легко заметить, что эта мораль изначально была неразрывно связана с религией. Иначе и быть не могло, учитывая, что раскол общества, основанный на эксплуатации одних общественных классов другими, никак не предполагал сознательного соблюдения эксплуатируемыми людьми «правил игры», навязываемых эксплуататорами. Нужна была реальная сила, духовная доминанта, способная навязать людям определённое социальное мировоззрение и убедить их в необходимости соблюдения предписываемых поведенческих норм. Такой силой могла стать только религия, причём лишь при условии, что она поставит моральный аспект своего содержания на первое место по отношению к аспекту гносеологическому. И, как показывает история, решение данной проблемы произошло первоначально именно в рамках иудаизма.
Здесь, для объяснения своей точки зрения по рассматриваемому вопросу, мне придётся сделать два отступления. Первое из них касается причин возникновения социальных противоречий в классовом обществе. Разложение первобытнообщинного строя произошло в результате появления и развития общественного разделения труда. Всё более глубокое разделение функций производительной деятельности между людьми означало не только увеличение количества материальных продуктов, необходимых людям для удовлетворения их насущных потребностей, но также, одновременно, всё более существенное отчуждение их от тех же продуктов, от других людей и общества в целом. Для более подробного разъяснения феномена отчуждения труда отсылаю читателей к своей статье, опубликованной в данном журнале.
Человек, будучи продуктом природы и, одновременно, продуктом развития общества, немыслим вне практической деятельности. Но та деятельность, которой он занимается в качестве субъекта отчуждённого труда, воспринимается им как наказание, как «вычёркивание» его из реальной полноценной жизни, поскольку производимый им продукт, а значит и время, затраченное на производство этого продукта, принадлежат не ему, а другим людям. Таким образом, его труд, как процесс, теряет для него всякий смысл, воспринимается лишь как условие поддержания физического существования. Между тем отчуждённый от своего труда работник, как личность, не может не рефлексировать по поводу бессмысленного для него (с точки зрения удовлетворения его насущных потребностей) расходования времени, а значит, и его жизни. И если эта рефлексия не подавляется какими-либо средствами социально-психологической компенсации, она почти неизбежно порождает у человека депрессивное состояние, ведущее к уничтожению самой его личности.
Человечество изобрело множество форм (в своём большинстве иллюзорных) социально-психологической компенсации, позволяющих противодействовать наступлению у отдельных людей депрессивного состояния, порождённого отчуждением труда. Это могли быть алкогольные напитки, наркотики, игры, разнообразные зрелища, развлекательная литература, хобби и т.д. Но ни одна из этих форм не могла сравниться по своей эффективности с религией. Ведь человек, отчуждённый характером своего труда от другого человека, от общества в целом, благодаря религии мог (опять-таки в виде иллюзии), посредством обращения к Богу как «всеобщему человеку», вернуться в состояние психологической устойчивости, примириться со своим отчуждённым бытием и даже обрести надежду на будущую лучшую жизнь. В истории человечества можно найти бесчисленное множество примеров того, как религиозные убеждения удерживали массы людей от разрушения сложившихся социально-экономических отношений, опосредствующих совокупное общественное производство. Когда же возникала объективная необходимость в коренном изменении таких отношений, изменения неизбежно затрагивали и религиозную сферу жизнедеятельности людей. Так, в XVI веке нарождающаяся европейская буржуазия в ряде стран осуществила коренную реформу христианства (Реформацию), сделав протестантизм идеологическим обоснованием буржуазного стяжательства, неприемлемого в те времена с точки зрения традиционных католицизма и православия.
Но для того, чтобы стать такой мощной идеологической силой, любая господствующая религия должна быть привлекательной для отдельного конкретного человека. Следовательно, у неё должна быть существенная гуманистическая основа, способная примирить такого человека с существующей социальной действительностью. О всём человечестве в данном случае речи не идёт, но, если рассматривать сферу распространения христианства и ислама, легко обнаружить, что основные постулаты этих религий, к которым применимо понятие человеколюбия, вытекают, в конечном счёте, из иудейской Торы.
Здесь следует сделать второе отступление, касающееся причин возникновения именно у древних евреев тех принципов человеческих взаимоотношений, которые исторически составляют духовную основу современного гуманизма. Мы читаем в Торе: «Когда будешь жать на поле твоём и забудешь сноп на поле, то не возвращайся взять его: для пришельца, сироты и вдовы да будет он… Когда обивать будешь маслину твою, то не обирай за собою оставшихся плодов: для пришельца, сироты и вдовы да будет это. Когда будешь снимать плоды в винограднике твоём, не добирай остатков за собою: для пришельца, сироты и вдовы да будет это. И помни, что рабом был ты в земле египетской…»1. Причины, по которым именно в иудаизме были изначально заложены основы будущей гуманистической традиции, были мною изложены подробно в статье «Социологическая концепция отчуждения труда и феномен еврейства», также опубликованная в данном журнале.
Возникает закономерный вопрос – почему иудаизм в своём традиционном виде не стал мировой религией, способной идеологически обеспечить сглаживание непрерывно возникающих и обостряющихся социальных противоречий в наиболее мягкой форме? Почему только ничтожная по численности этнорелигиозная группа евреев смогла воздержаться от участия в диком насилии, потрясавшем остальной мир на протяжении тысячелетий? Ведь, казалось бы, и христианство, и ислам проповедуют любовь к ближнему, отказ от насилия хотя бы по отношению к единоверцам. Но нет, убивали, грабили, жестоко угнетали без оглядки на религиозные заповеди, оправдывая свои действия любовью к Богу и служением ему же.
Ответ на поставленный вопрос кроется в диалектике сущности человека как, одновременно, и природного, и социального субъекта. В качестве природного существа человек обладаем жизненно важными потребностями, удовлетворение которых (потребление) составляет основу всей его жизнедеятельности. Но, в качестве социального существа, тот же человек, участвуя в совокупном общественном разделении труда, может удовлетворить свои потребности, лишь удовлетворяя определённые существенные интересы общества в целом (созидание). В условиях всеобщего отчуждения труда противоречие между потреблением и созиданием в сознании личности является чрезвычайно острым. Исключением из данной закономерности в человеческой истории были лишь весьма немногочисленные творцы интеллектуальных ценностей – учёные, художники, музыканты, писатели и т.п., в сознании которых потребление и созидание были неразрывно связаны между собой.
Иудейская традиция не требует от человека обязательной любви к ближнему. Ведь человек не может любить всех окружающих без всякой причины. Естественна для него любовь к родителям, к супругу, к своим детям, другим близким родственникам. А совокупная иудейская заповедь, как уже было сказано выше, состоит в том, чтобы не делать зла другим людям, то есть, удовлетворяя свои потребности, не мешать этим людям делать то же самое для себя. Казалось бы, возникшие на основе иудаизма мировые религии должны были перенять эту заповедь как основополагающую. Но подобного не произошло. Если в иудаизме упор всегда делался на поступки человека по отношению к другим людям, то в христианстве, например, доминирующим требованием всегда была вера в Бога. Убийца, насильник, вор могли прийти к священнослужителю, покаяться в грехах и получить прощение, то есть, фактически, разрешение и дальше творить зло. Именно потому, что христианство, а затем ислам, отвергли иудейский примат поступков по отношению к вере, заменив его противоположным приматом и, тем самым, приведя религию в соответствие с социальной природой отчуждённого человека, эти религии получили свой статус доминирующей идеологической силы в тех или иных регионах мира.
Что же касается любви к ближнему, как постулата, прописанного в качестве нормы социального поведения и в христианстве, и в исламе, то она оставалась преимущественно лишь декларацией. Заповедь «возлюби ближнего как самого себя» практически никогда не выходила за пределы стен культовых сооружений, поскольку глубоко противоречила социальной природе отчуждённого человека. Конкретный человек может реально любить только таких же конкретных людей – родителей, супруга, детей, близких друзей. «Ближний» же, то есть человек вообще, – это абстракция, никак не относящаяся к жизни человека конкретного. Ведь эта жизнь всегда представляет собой непрерывный процесс решения многообразных социальных проблем, преодоления трудностей, чаще всего порождаемых действиями других людей. А кому же придёт в голову любить людей, создающих проблемы, то есть мешающих жить, удовлетворять существенные потребности?
Если в иудаизме всегда чётко прослеживалось разделение между властью Бога и властью государства с точки зрения отношения людей к той и другой, то в христианстве власть монарха считалась изначально исходящей от Бога. Как на небесах есть один Бог, так на земле (в конкретной стране) есть один монарх, власть которого священна. Соответственно священны и установленные монархом законы, а их нарушение – преступление перед Богом, то есть тяжкий грех. В исламе, в отличие от христианства, отсутствует прямая сакрализация государственной власти. Однако те, кто этой властью обладал, объявляли себя главными хранителями основ веры и на этом основании присваивали себе возможность религиозного контроля над социальным поведением людей. Соответственно христианские и мусульманские религиозные учреждения фактически превратились в социальные институты, занимавшиеся идеологическим обслуживанием правящих режимов. В тех же случаях, когда они пытались противодействовать государственной власти, последняя с ними не церемонилась, чему в истории есть достаточно примеров.
Не менее существенным является и контраст между иудаизмом с одной стороны, и основными мировыми религиями – с другой, с точки зрения воздаяния за нарушение религиозных запретов. В иудаизме, где поступки людей оценивались с позиции сотворения ими добра либо зла по отношению к другим людям, о загробном воздаянии говорится очень невнятно. То есть будет когда-нибудь Божий суд, благодаря которому праведники обретут вечную земную жизнь, но не более того. В христианстве же и исламе земная жизнь объявлена ничтожным мигом человеческой жизни, после которого души людей ждёт вечная загробная жизнью. Эта жизнь, подробно прописанная в многочисленных религиозных сочинениях, и является главной целью земной жизни. Чем более праведную жизнь вёл человек, чем больше он страдал от угнетения, тем счастливее он будет на «небесах». Душам же грешников уготованы адские муки. Идея посмертного воздаяния за земную жизнь несомненно является центральной и в христианстве, и в исламе, что совершенно не случайно. Ведь благодаря этой идее, доминировавшей в сознании людей на протяжении многих веков, «сильным мира сего» неплохо удавалось манипулировать массами в своих экономических и политических интересах.
Так было на протяжении многих веков. Но с наступлением эпохи политической демократии, когда монархи были полностью лишены доступа к государственной власти, потребность политической системы в её религиозном оформлении стала постепенно отмирать. А если к этому ещё добавить отмирание также и гносеологических корней религии, обусловленное бурным развитием естественных наук, то нетрудно понять, почему в последние десятилетия христианская религия сохранилась в сознании верующих людей преимущественно как часть их индивидуального внутреннего мира, как идеологическая основа их нравственных убеждений. Мало того, в тех странах, где научно-технический прогресс сочетается с эффективной социальной политикой, направленной на сглаживание социальных противоречий, происходит отмирание и социальных корней религии. Ведь благодаря постепенному преодолению отчуждения труда, интеллектуализации общественно полезной деятельности, в сознании человека ослабевает противоречие между личными и общественными интересами. Соответственно отпадает необходимость в религиозной санкции на соблюдение моральных норм. Человек, не отчуждённый от общества однобоким характером производственного разделения труда, способен «присвоить» себе другого человека как ценность, не обращаясь за посредничеством к Богу.
Так, согласно данным, полученным статистической службой Европейского союза, в 2005 г., люди, верящие в Бога, составляли в Швеции – 23%, в Дании – 31%, в Норвегии – 32%, во Франции – 34%, в Нидерландах – 34%, в Исландии – 38%, в Великобритании 38%, в Финляндии – 41%, в Бельгии – 43%, в Германии – 47%, в Швейцарии – 48%. Между тем именно эти страны являются в настоящее время наиболее благополучными с точки зрения уровня жизни и социальной защиты населения. Отсюда можно сделать вывод о том, что в процессе гуманизации общественных отношений прокладывает себе дорогу тенденция снижения социальной роли религии и её институтов в жизни людей. Впрочем, процесс этот противоречив и весьма далёк от своего завершения.
На фоне мировых религий иудаизм выглядит не более, чем каплей в море. К тому же два тысячелетия пропаганды ненависти ко всему еврейскому не прошли бесследно. В современном цивилизованном мире довольно трудно найти страну, где жители, в своей основной массе, относились бы к еврейству хотя бы индифферентно, не говоря уже об особых симпатиях. А у народов, сформировавшихся под влиянием христианства, само слово «иудаизм» непроизвольно ассоциируется с именем Иуды Искариота, ставшего символом предательства. Мало того, в настоящее время, «благодаря» массовому проникновению мусульман в европейские страны, религиозные евреи в этих странах часто должны обладать определённым мужеством, даже просто выходя на улицу в традиционной одежде. При этом приверженцы иудаизма часто даже не задумываются об отходе от своих традиций, не желают считаться с мнением о себе окружающей нееврейской массы и сосредоточены преимущественно на внутренней жизни своей религиозной общины. Такая традиционная иудейская «жестоковыйность», характерная для евреев, может быть объяснена только на основе понимания всей совокупности особенностей внутренней жизни традиционных еврейских общин, сложившихся в диаспоре на протяжении двух тысяч лет.
Находясь под мощным давлением окружающей, глубоко чуждой им социальной среды, евреи, для сохранения своей этнической и религиозной идентичности, неизбежно должны были выработать защитные культурные и психологические механизмы, позволяющие им успешно сопротивляться такому давлению. Сущность этих механизмов состояла, конечном в счёте, в противопоставлении отчуждённому, бесчеловечному бытию нееврейского населения стран диаспоры всего того, что составляло основу внутренней еврейской жизни. Имеется в виду, прежде всего, характерная для еврейства сплочённость перед лицом внешней угрозы и притеснений, предполагающая минимизацию внутриобщинных социальных противоречий. Конечно, полностью устранить эти противоречия община не могла в силу реально существующего внутри еврейства имущественного расслоения. Но, в отличие от христианского мира, иудейский мир отвергал святость любой власти, в том числе, и власти денег, признавая над собой (за пределами контакта евреев с современными им государственными институтами) только власть Бога. Конкретно это выражалось в формальном равенстве всех членов еврейской общины между собой, в требовании к богатым евреям жертвовать часть своих доходов на нужды общины и на оказание материальной помощи бедной её части, в исполнении всеми евреями предписаний своих раввинов, как правило не находившихся в прямой материальной зависимости от тех же богатых евреев. Последние же, объективно будучи представителями класса буржуазии, эксплуатировали главным образом рабочих других национальностей. О существенных классовых конфликтах внутри еврейства в новое и новейшее время история умалчивает.
В связи со сказанным выше следует отметить отличительную особенность социального положения евреев в странах диаспоры. В любой стране существует общая закономерность формирования системы общественного разделения труда, согласно которой некоренные этнические группы обычно занимаются специфическими видами деятельности, не характерными для национального большинства. Именно благодаря таким социальным «нишам» им удаётся сохранить свою этническую идентичность, культурную специфику, а иногда и свой язык. К евреям эта закономерность относится в полной мере. В какой бы стране они ни жили, евреи в своей массе занимались либо деятельностью, презираемой в обществе (торговля) и даже запрещаемой христианскими и мусульманскими религиозными предписаниями (ростовщичество), либо ремёслами, непривлекательными либо слишком сложными с точки зрения коренного населения. В дальнейшем наиболее зажиточная часть еврейства перешла к предпринимательской деятельности, но и тогда её возможности были ограничены преимущественно участием в таком производстве, которое мало интересовало национальную буржуазию. В случае же существенной конкуренции со стороны еврейских предпринимателей, последняя зачастую прибегая, с целью защиты своих экономических интересов, к государственной протекции. Особенно характерно данное явление для России XIX века, где евреи испытывали наиболее жестокое национально-религиозное угнетение.
Однако в тех странах, где, начиная уже с середины XIX века, утвердилась политическая демократия, евреи, благодаря приобретённым в двухтысячелетней диаспоре социально-психологическим качествам, сумели в той или иной степени занять достаточно престижные места в социальной системе, сохраняя при этом приверженность присущим иудаизму моральным ценностям. Враги еврейства, коим нет числа, ежедневно вопят о засилье еврейского капитала, о всемирном еврейском заговоре против человечества. При этом им и в голову не приходит, что, во-первых, современный мировой капитал не имеет ни национальной, ни религиозной принадлежности. В условиях современного международного разделения труда, породившего всё многообразие экономических связей между странами, еврейская буржуазия, как интегральная часть мировой финансово-экономической элиты, не имеет ни малейшей возможности обособиться и продвигать какие-либо свои интересы, имеющие этнический либо, тем более, религиозный оттенок.
Во-вторых, с точки зрения иудаизма, накопление материальных богатств вовсе не является не только заповедью, но даже просто почётным видом деятельности. Раввин мог позволить богатым евреям покупать постоянные места в синагоге, чтобы на полученные деньги осуществлять благотворительную деятельность. Но этот же раввин своим толкованием Торы и своим личным поведением убеждал верующих евреев в превосходстве интеллектуального богатства над материальным, в необходимости постоянного стремления к знаниям. А уже еврейская семья соответственно ориентировала своих детей. Не поэтому ли человечеству знакомы не только несколько десятков имён евреев-миллиардеров, но и тысячи имён евреев, внёсших колоссальный вклад в мировую науку и мировую культуру, совершенно непропорциональный общей численности еврейства в составе мирового населения?
Наконец, в-третьих, конспирологическая концепция «мирового еврейского заговора» изначально несостоятельна с научной точки зрения. Понятие «еврей», так же, как и «русский», «немец», араб» и т.д., обозначает всего лишь социальное качество личности, именуемое национальной принадлежностью. Понятие «иудей», так же, как и «христианин», «мусульманин», «буддист», обозначает другое социальное качество – религиозную принадлежность. Но любой человек обладает также и целым рядом других социальных качеств, таких, как профессиональная принадлежность, имущественное положение в обществе, проживание в определённом виде поселенческой общности (мегаполис, небольшой город, деревня, местечко и пр.). Социальными качествами личности являются даже такие её демографические особенности, такие, как пол, возраст, характер миграционной активности.
Иначе говоря, в реальном мире не существуют просто евреи, русские, немцы, так же, как не существуют просто учёные, слесари, земледельцы, предприниматели, рабочие, врачи, землекопы, юноши, старушки, мигранты и т.д. Есть только конкретные живые люди, каждый из которых индивидуально обладает определённым набором социальных качеств. И этот «каждый» живёт своей собственной жизнью, в основе которой лежит необходимость удовлетворения разнообразных потребностей. Он, конечно, может объединяться с другими людьми на основе совпадения того или иного социального качества. Но такое объединение никогда не может быть абсолютным, поскольку у него есть и другие существенные социальные качества, в соответствии с которыми человек входит в другие социальные группы. У него есть семья, работа, повседневные нужды, индивидуальные духовные запросы. Евреи в данном случае нисколько не являются исключением. И надо обладать уж очень существенным комплексом неполноценности, чтобы причиной успехов многих евреев в различных престижных видах деятельности считать их стремление, в качестве особой группы, к порабощению человечества.
Ненавистники еврейства в целом и иудаизма в частности выводят данную «концепцию» из того, что в Торе провозглашена идея «богоизбранности» евреев. Но всякий, кто хотя бы немного знаком с еврейской религиозной жизнью, знает, насколько нелегка такая «богоизбранность». Ведь суть её состоит вовсе не в утверждении физического превосходства евреев над неевреями. Тора лишь требует, чтобы еврей неукоснительно соблюдал заповеди (коих всего шестьсот тринадцать), благодаря чему он, в конечном счёте, может избежать причинения зла другим людям. Иначе говоря, идея богоизбранности евреев состоит исключительно в том, чтобы показать другим народам пример подлинно нравственного поведения.
Вместе с тем, в силу этнической и религиозной обособленности евреев, заповеди касались преимущественно внутриобщинных отношений, не распространяясь целиком на отношение евреев к окружающему коренному населению в странах диаспоры. Более характерным для подобного отношения был подход, именуемый термином «учтивое равнодушие». Но такова была жестокая социальная действительность, не позволявшая евреям распространять свои заповеди на иноверцев. В условиях всеобщего отчуждения между социальными группами евреям, чтобы выжить в качестве этнорелигиозной общности, зачастую приходилось принимать «правила игры», а значит, прямо или косвенно участвовать в эксплуатации экономически слабых классов. И если «своих» эксплуататоров трудящиеся массы ещё готовы были терпеть, то по отношению к евреям, то есть во всех отношениях «чужакам», такой терпимости они проявлять не желали. Достаточно вспомнить события в Украине в годы восстания под предводительством Богдана Хмельницкого. Многие евреи, жившие в Польше, поддавшись посулам польских магнатов, брали в аренду принадлежавшие последним земельные владения, населённые украинскими крестьянами. Результатом их недальновидности стала страшная резня, в результате которой, по оценке Б. Вейнриба, на территории Речи Посполитой, охваченной восстаниями и войнами, в 1648–1667 гг. погибло, а также умерло от эпидемий и голода сорок–пятьдесят тысяч евреев, что составляло что составляло 20–25%еврейского населения страны.2
Начавшийся во второй половине XIX века переход значительной части европейских, а затем и российских евреев к светскому образу жизни, отказ от соблюдения многочисленных и, зачастую, иррациональных религиозных запретов, привёл к двоякому результату. С одной стороны, без этого было невозможно приобщение к достижениям цивилизации и культуры, благодаря которому резко возросла роль еврейской интеллигенции в мировом общественном прогрессе. С другой – выход секулярных евреев из-под контроля религиозных общин, сочетавшийся с острым недовольством испытываемой ими социальной дискриминацией, зачастую порождал у них моральный нигилизм. Ярким примером к сказанному может служить поведение части эмансипированной еврейской молодёжи в период октябрьского переворота 1917 г. и последовавшей затем гражданской войны в России. Не секрет, что очень многие евреи участвовали в тот исторический период в «революционных» зверствах по отношению не только к политическим противникам, но и к населению в целом. Фактически эти люди, будучи евреями по происхождению, на самом деле перестали ими быть по своей сути, если принять за аксиому безусловную приверженность еврея упоминавшейся выше формуле рабби Гилеля.
В конечном счёте мировое еврейство как социально-этническая общность пришло к началу XXI века в состоянии глубокого раскола. Его секулярный сектор в странах диаспоры практически интегрировался в состав коренного населения этих стран, сохранив в лучшем случае некоторые поведенческие особенности, среди которых всё ещё заметны законопослушание, стремление к полноценному образованию, приверженность к сохранению устойчивых семейных отношений. Но ведь такое же социальное поведение характерно и для основной массы населения других высокоразвитых стран, в совокупности иногда именуемых «золотым миллиардом». В данном случае мы наблюдаем социальные последствия процесса преодоления отчуждения труда, носящего совершенно объективный характер.
Диаметрально противоположный сектор мирового еврейства - сосредоточенные преимущественно в Израиле (но также в отдельных районах США и Канады) ультраортодоксальные религиозные общины, всё более замыкающиеся на догматическом соблюдении талмудических предписаний. Эти общины, пытаясь сохранить свои устоявшиеся традиции внутри общества, в котором происходит стремительное научно-техническое и экономическое развитие, фактически создали своеобразные «гетто», где действуют особые, весьма жёсткие правила поведения. Еврейские ультраортодоксы исходят из абсолютной незыблемости заповедей иудаизма, противостоящих «моральной распущенности», ставшей, по их мнению, доминантой в окружающем мире. На практике их социальное поведение проявляется не только в исполнении религиозных предписаний, но и во всеобъемлющем контроле за поведением людей, находящихся внутри «гетто». Нередки даже случаи избиения ими прохожих, «нескромно» одетых, либо ведущих себя «неподобающим образом».
Следует признать, что такие ультраортодоксальные общины весьма устойчивы, поскольку они успешно сохраняют консервативную систему воспитания в многодетных семьях. Но, поскольку реальное участие ультраортодоксов в системе общественного разделения труда весьма незначительно, они могут поддерживать сохранение существующего образа жизни преимущественно за счёт материальной помощи извне (как со стороны еврейского государства, так и со стороны зарубежных религиозных общин и отдельных спонсоров). Соответственно незначительным является и влияние их идеологии на социальную жизнь людей, живущих за пределами их «гетто».
Между указанными двумя секторами еврейства находится целый спектр религиозных групп и направлений, представители которых по-разному трактуют различные положения Торы и Талмуда. Общим для них, однако, является этический аспект иудаизма, отрицающий причинение зла людям и приветствующий оказание им добра. В наиболее концентрированном виде этот аспект в настоящее время продвигает израильский раввин Адин Штейнзальц, организовавший перевод Талмуда на ряд европейских языков. Обладая не очень характерной для нынешних еврейских богословов широтой взглядов, Штейнзальц сумел сосредоточить свои усилия на пропаганде тех моральных установок иудаизма, которые носят общечеловеческий характер. Однако задача, стоящая перед ним и его единомышленниками, то есть преодоление в массовом сознании других народов веками сложившихся негативных представлений о духовной жизни еврейства, чрезвычайно сложна, поскольку уровень отчуждения основной массы людей в мире от общественных целей и ценностей всё ещё очень высок.
Реализация этой задачи, а значит и интегрирование гуманистических ценностей иудаизма в мировую духовную культуру, предполагает необходимость разрешения сложнейшего противоречия между формой и содержанием, всегда существовавшего внутри идеологии иудаизма. В настоящее время в данном направлении действуют еврейские общины, придерживающиеся реформистского и, в определённой степени, консервативного направлений в иудаизме. Но их возможности весьма ограниченны, поскольку эти общины существуют сами по себе, вне связи с какой-либо политической системой. Ортодоксальный же иудаизм в значительной степени интегрирован в политическую систему Израиля, что позволяет представляющему его раввинату пресекать любые попытки либерализации внутренней религиозной жизни. Еврейскому государству приходится мириться с контролем религиозных ортодоксов над такими сферами общественной жизни, как заключение браков, расторжение семей, погребение умерших, управление религиозными средними учебными заведениями. А поскольку для мирового еврейства Израиль является единственной материальной силой, способной его поддержать и даже защитить, оно, в своей массе, опасается перехода к неортодоксальным направлениям иудаизма.
Между тем именно такой переход является в обозримом будущем наиболее приемлемым условием разрешения противоречия между формой и содержанием иудаизма. Уже в настоящее время в Израиле всё чаще поднимается вопрос об уравнивании реформистского и консервативного направлений в иудаизме с направлением ортодоксальным, с точки зрения отношения к ним еврейского государства. Ортодоксальный сектор, пока ещё безраздельно контролирующий переданные ему государством функции социального контроля над определёнными сферами общественной жизни, отчаянно этому сопротивляется, поскольку имеет возможность распоряжаться крупными бюджетными средствами с целью распределения этих средств среди массы ультраортодоксов, не участвующих в совокупном общественном производстве. Кроме того, ортодоксальные раввины монопольно обогащаются за счёт проведения религиозных обрядов и контроля за соблюдением кашрута, без свидетельства о котором не может обойтись основная масса продовольственных магазинов, ресторанов и кафе.
Монополия ортодоксального раввината, выступающего в качестве фактического представителя государства, на контроль над некоторыми существенными аспектами общественной жизни вызывает недовольство значительной части населения страны. И если в настоящее время израильтяне, большая часть которых придерживается соблюдения основных еврейских традиций, не готовы поддержать секуляризацию государства, то с признанием равноправия различных направлений иудаизма, то есть с либерализацией последнего, очень многие из них вполне могут согласиться. Однако такая возможность упирается в особенности противостояния двух основных политических лагерей. «Левый» сектор политической системы, считающийся оплотом либерализма в стране, всё более теряет былую популярность, поскольку предлагает обществу пойти на чрезмерные уступки в переговорах о создании «палестинского государства», в ущерб безопасности страны, что отнюдь не приветствуется большинством народа Израиля. В «правом» же секторе существенное влияние имеют религиозные сионисты, являющиеся умеренными ортодоксами. Пока ещё ни одному израильскому правительству не удавалось сформировать коалиционное большинство без участия религиозно-ортодоксальных политических партий. Не предвидится изменения данной ситуации и в обозримом будущем. К тому же либерализация религиозной жизни, даже в глазах тех израильтян, которые к ней стремятся, занимает отнюдь не первое место среди их политических приоритетов, главными из которых являются безопасность и материальное благосостояние.
Вывод из сказанного выше вполне однозначен. До тех пор, пока форма иудаизма, то есть совокупность многочисленных религиозных запретов и требований, практически несовместимых с полноценной жизнью людей в современном цивилизованном обществе, довлеет над его гуманистическим содержанием, специфически еврейское отношение к миру и к человеку останется элементом лишь внутренней жизни мирового еврейства и не найдёт понимания у всего остального человечества. Соответственно никуда не исчезнет и антисемитизм.
Литература
1. Тора, Дварим, 24: 19-22.
2. Краткая еврейская энциклопедия. Иерусалим, 1999 г. Т. 9, столб. 855.
Оригинал: http://www.berkovich-zametki.com/2016/Zametki/Nomer8_9/Vinogradov1.php
