Выигранная битва
Первая котовская дивизия, несмотря на своё название, состояла из одних кошек. Не котов. С диким криком «Мяу!» она шла на пятую Собачьего холода бригаду.
Псы ощетинились и хмуро ждали. Во главе их стояли отпетые псырыцари Бобик и Шарик.
— Суки! — выругался Бобик.
— Это мы — суки, — поправил его верный друг Шарик, более известный среди соратников, как Беспощадный Шар.
— Скорей уж кобели, — отозвался первый пёсрыцарь. — Всё! — вдруг выплюнул он плохо обглоданную кость. — Пошли свиньёй!
И они пошли. Удар был дикий, ошеломляющий. Всё потонуло в визге, крике, шипении...
Когда он очнулся, то молодая сестра спросила его с едва сдерживаемым смехом:
— Чего это вы всё мяукали и гавкали во сне?
Пётр смущённо улыбнулся, но рассказывать про выигранную битву не стал.
Сестра сняла осторожно повязки и, оглядев шрамы на голове, ободряюще улыбнулась:
— Не волнуйтесь. Заживёт как на собаке.
— Да уж. Как на собаке, — вспомнил он себя.
За окном выла метель, заметая собачьи следы.
Изобилие
Самолёты бороздят бескрайние просторы. Пароходы вздыбливают воды, переваливаясь с тяжёлой волны на другую волну. Паровозы, мощно пыхтя, с трудом тянут безмерные составы.
За стёклами огромных витрин — ткани, одежда, обувь; в других — колбаса, масло, деликатесы.
Идём вместе — я и Сталин.
— Взгляните, Иосиф Виссарионович, как всего много, какое изобилие!
Он щурится на долю секунды и, пыхнув от души трубкой, спрашивает с лёгким акцентом:
— А где же люди?
— А людей нет... потому и изобилие.
Интервью
— А что, братец, не ковыряют ли у вас в носу? — спрашиваю я с большим интересом своего собеседника.
— А почему нет? Ковыряют, — толькото и ответил он мне.
Я призадумался. Вот так, всего лишь одной меткой фразой, оказывается, можно остро и бескомпромиссно ответить на сложнейший вопрос современности. Я растерянно смотрю по сторонам и, не найдясь более, задаю новый вопрос:
— А как глубоко это делают?
Он вздыхает и говорит:
— Да кто как умеет.
Краем глаза я вижу, как дрожит его указательный палец, как он напряжён. Но мысли своей потаённой он не выдаёт. Мне кажется, что это глубоко в русском характере: с одной стороны — природная сдержанность, а с другой — высокий полёт фантазии.
— Да ну, — только и нашёлся я.
— Ну да, — как бы подытожил он свой жизненный путь. Его указательный палец медленно двинулся к носу. Я, затаив дыхание, следил за ним. Так часто бывает, что встретишь незнакомого человека и вдруг понимаешь, как близок он тебе и как ясны тебе его чаяния, все желания. И ты хочешь всё бросить и сказать ему: «Брат».
— А что, брат, все ковыряют? — спрашиваю я тогда воодушевлённо и протягиваю ему ириску. Он её не берёт, показав на живот, да и мой пощупал.
— Скорее, все. Да разве за всеми присмотришь. А ириску лучше не ешьте. Вон собаке отдайте.
Я дал. А он тут же пощупал её брюхо.
— Зря дали, — покачал он головой.
Собака тут же умерла. А старик поднял на меня умный глаз, да так, что мне на секунду показалось, что он сказал:
— Вот видишь.
Я видел. Видел, как он встал. Как взял в сухие, натруженные руки лопату и стал копать ямку у яблони. У меня мелко задрожал указательный палец. Вот так бывает в этом мире, что чувства и мысли одного незаметно переходят к другому. Я тоже хотел покопать.
— Можно я? — попросил я, взявшись за черенок.
— Давай, токмо осторожно. Не торопись. Воздух ныне холодный — простудишься.
Я дышал ровно. Чувства переполняли меня. Старик потом говорил, что я будто весь светился изнутри. Я знаю, что так не бывает. Но тогда было. Было, ибо я был на своём месте. Я знал, что нужен, востребован.
— Спасибо тебе, старик, — сказал я проникновенно.
— Не за что, — сказал он и незаметно убрал указательный палец в карман старых штанин.
А я пошёл неторопливо в город. В город, где всё не так просто и явно, как здесь, в деревне. Я шёл и думал, что никогда город не станет селом, а жаль.
Прощай, великий мир простоты!
Натурщики
Рабочий и колхозница очень поразились тому, что оказались рядом.
— Мне бы в колхоз, — попросилась селянка.
— Мне бы на смену, — сказал пролетарий.
— Держите крепче! — взвизгнула Мухина Вера Игнатьевна.
И они держали… кто серп, кто молот.
— У меня коровы — не доены, — чуть не ревела, как тёлка, колхозница.
— У меня болванка зажата в станке, — хрипел рабочий.
— Держите!
— Как у вас лица хорошо получились, товарищ скульптор, — сказали Мухиной на просмотре. — Твёрдый такой, рвущийся вперёд взгляд.
— В колхоз они рвались, — вздохнула Вера Игнатьевна, — да в цех. Ох, и намучилась я с ними. Остервенели они без работы.
По пути домой
Лето. Небольшая поселковая гостиница. Ещё не наступило даже раннее утро, а петух уже противно орал, не давая спать.
— Заткнись! — завизжал сосед по номеру и нервно бросил башмак в открытое окно.
— Неизвестно, как ты бы запел, будь ты петухом, — молвил мужик. Пальцы в наколках. — Люби природу! Её иногда годами не видишь.
И с грустью затянулся папироской.
С непривычки ему не спалось.
