* * *
Мы не жили при большом
театре и терроре
мы насажены на шомполы своих теорий
нам охота нагишом
в большое море
Мы не жили при большом
ни взрыве ни отскоке
мы не впитывали шум при сомме на вудстоке
палашом и бердышом
нас не кололи в боки
Скажи спасибо проводнику
если чего-то не понимаешь
пока не сказал ты не вовремя помираешь
скажи спасибо проводнику
Воде ли катушечному реле
девочке из паблик релейшн
совету старейшин отвесившему затрещин
(пусть будет не так тяжело в земле)
* * *
Когда Аристотель Платона борол
за то что он чушь порол
из эйдосов сыпался весь поролон
как комья в день похорон
тогда-то явились они из земли
и новое чудо с собой принесли
Овес торопился отвергнувший сноп
маис раздвигал телескоп
и всякий выкладывал все что скопил
а нищий себя оскопил
и склад прорастал замыкаясь в себе
дрожали шлагбаумы крепких стеблей
Теперь это место закрыто от глаз
ни Джонс не найдет ни Лаплас
и кто догадается как там плясать
от коих плодов воскресать
там гулко ли жарко ли есть ли вода
нельзя ли туда протянуть провода
Энигма! я вижу что будет вокруг
какой-нибудь красочный луг
и лес третьяковский и старый слуга
коза и чего-то стога
и мальчик пускающий вплавь пузыри
и herzlich verboten на красной двери
* * *
Это возраст, когда начинают здороваться за руку –
позже первых мыслей о девочках, но задолго до первого опыта.
Поначалу неловко и как бы стыдясь. В это время еще
марсианская пыль набивается в горло
по ночам и в особенные дневные минуты.
Потом это тоже проходит – оглядываясь назад,
сравнишь это с последним приземлением шаттла:
тихим ночным величием
прощания для посвященных.
Ты узнаешь только потом, вспоминая и увлекаясь.
Откуда-то – вдруг – привезенное поведение.
Выдуманные любимые цвета.
Взятые с потолка любимые марки напитков.
Роскошь придумывать то, что любишь.
Становление в пристрастии к спискам и результатам.
И это пройдет, было написано на кольце,
которое, говорят, нашли в отложениях мелового периода –
такое называется неуместный артефакт.
Попадет в компанию к винтикам и бороздчатым сферам,
жалким мелочам, забытым в гостиничном номере.
Человек, уставший быть человеком. Сбрасывающий тело, недолго следящий,
как оно падает в расщелину кожурой,
занятно переворачиваясь.
Человек, утекающий с тора Земли.
Сохраняющий память как топливо.
Мелочь, набравшая высоту и величие,
муха, угодившая в самолет.
Рукопожатия отменяются, как говорили люди,
по обыкновению,
не ведавшие, что говорят.
* * *
негоциантское судно меркурий
временем траченное и бурей
серое корпусом точно ртуть
алое флагом в порт голотурий
выгрузило и идет отдохнуть
слева причал где грузилась рыба
справа последний тупик транссиба
далее сшитые нитью гудка
два нерифмующихся изгиба
это заливы где тонет строка
* * *
каталожник я и книжник
ты художник передвижник
спросишь чем стекло покрылось что в окне туманит сад плача от потери силы я отвечу конденсат!
то в ушах моих концлагерь
марширующих с бумаги
слов которые не имя тут себя я оборву я уже любуюсь ими улыбаюсь и живу
Лев Оборин – поэт, переводчик, критик. Родился в 1987 году. Книга стихов “Мауна-Кеа” (М.: Арго-РИСК, 2010), публикации в журналах “Новый мир”, “Знамя”, “Воздух”, “Иностранная литература” и др. Живет в Москве.
