объёмом тишины выталкивает быт верёвку теребя вода течёт навзрыд лазурь рябит-рябит берёт птенца в ладонь и прячет среди льдин и шепчет, погодя ты не один один и шепчет, погодя, аминь
***
любой дождь, кроме зимнего
любые нападки, кроме скрытых
мокрые мыши селятся внутри
грызут нутряное зерно
играют в салки и лгут
оставляют злость недопитой
крутят воображаемое колесо
каждое утро шепчут, смотря
на тебя «не то, не то»
***
яблочная падучесть
неумолимые сколы
неумаляемые
всего стеклянного
кот в пододеяльнике
спать ложимся так рано
где-то под утро
и позже
ни на что не похож февраль
кроме как на кастрацию
чувств и пальцев холодом
повторяю пройденное
заучиваю наизусть
чтобы не наступить
на эти самые
голову бьющие
снова
***
я просыпаюсь из-за пульсации века из-за машин издающих мучительный стон из-за пропавшего (позапрошлой весной) человека чье имя всегда берегу на десерт на потом я засыпаю разбитой и одноглазой играя надтреснутым
шаром
в котором рождается сон еще один день (не стал исключением он) был днем одноразовым укутан в Москву и к помойке украдкой снесен
***
жует козинаки
дуется на всю темь
тычет пальцем в нос
коту говорит
видишь лазурь?
кот чихает
время ползет
набекрень
в каждодневную
perfect death
или замирает
и спрашивает
«вам двойную глазурь?»
***
Иллюзия борьбы со сном ведёт к другим словам. Лежишь — лежи. Дыши едва, пока не завершен рисунок пальцем по стеклу, зачатый от зимы. Корми небесных воронят остатками души.
