Ночью, осклизлой, как последний пот умирающего, доктор Свифт вышел из таверны на улицу. Его крупный, породистый нос, свободные ноздри которого принимали по целой щепоти превосходного бразильского табаку, теперь чуял другой, более волнующий, щекочущий воображение запах – изысканнейший аромат невидимой политической игры, для непосвящённого похожий на въедливый душок нечистых испарений. Доктор Свифт поспешил выйти из студенистой темноты под свет фонаря, мирно потрескивавшего во влажном воздухе – здесь он будет заметен для всякого, спешащего на политический шабаш. Тонкие, изощренные, бледные от соленой накипи придворных каламбуров губы сатирика нервно подрагивали, взгляд из-под шляпы с шипением прожигал тьму перспективы, и лишь только подбородок, нежный и пухлый, как девичье колено, сонно и целомудренно прятался в шарф. Заслышав громыхание по булыжнику мостовой таинственной кареты и завидев продолговатые зеленые искры из-под лошадиных копыт, доктор Свифт почтительно, но с достоинством приподнял шляпу. Он знал себе цену и был уверен, что всякий министр или же лидер одной из партий (конечно, если они джентльмены и разумные политики) мечтают иметь в своем лагере лучшего сатирика Англии. Для этой цели доктор Свифт давно держит наготове небольшой саквояж, где стопка чистой и чуткой, как кожа младенца, бумаги, связка перьев, отточенных под стрелы, чернильница с ядом и табакерка с зельем. Первые экипажи, что прогрохотали мимо, вызвали у сатирика презрение и лёгкий приток желчи: «Господа, вы об этом ещё пожалеете!» Но вот пролёт неизвестных наёмных кэбов и дорогих карет стал пугающе однообразен, доктор Свифт встревожился: теперь, отвесив поклон, он ступал на проезжую часть и сперва робко, а затем всё громче и настойчивее начал окликать зашторенных стремительных господ: «Сударь! Секундочку внимания.. Это я! Неужели вы меня не узнаёте? Помните, вы похвалили мой памфлет?.. Не найдётся ли у вас для меня вакансии? Я вам пригожусь, я буду благодарен!.. Возьмите меня, сударь!..» Это был вопль отчаяния и бессилия, тонущего среди кораблей. На его крик вместо знакомых лиц джентльменов, с которыми доктор Свифт имел честь встречаться при дворе и на обедах, из карет высовывались какие-то чудовищные волосатые физиономии. «Господа, когда же вы успели так измениться?!..» – испугался сатирик, чье изощрённое воображение пришло в замешательство. А кареты всё летели мимо, мимо, загромоздили всю улицу, готовы были размазать доктора о стену дома. В одной из карет кто-то дико захохотал, как сумасшедший краб в наглухо закупоренной дубовой бочке: «Оччень ззанятно пишете, доктор Свифт!!!» Из другого экипажа в него ловко метнули отточенной монетой, приняв за попрошайку, а вот и просвистела над шляпой легчайшая пуля – так при дворе приветствовали могоков, полосовавших ночных прохожих ножом по лицу. Заполночь обезумевший доктор Свифт прыгнул на подножку последней кареты и вцепился в поручни мёртвой хваткой. Извозчик стеганул лошадей, карета рванула вперёд, да так, что сатирик и не заметил, как миновали спящий Лондон и уже подскакивали по колдобинам лесной дороги. Невидимые ветки рвали платье доктора, терзали саквояж, хлестали по голове и ногам. «Стой, шельма, стой!» – орал доктор Свифт неутомимому погонщику лошадей. Он даже хотел спрыгнуть, но пальцы приросли к поручням. С рассветом карета вылетела из леса, грохнулась об огромный бурый валун и рассыпалась в прах. Освещённый ярким неведомым солнцем доктор Свифт очнулся лежащим на площади в Дублине в окружении невозмутимых дремучих ирландцев. Брезгливо морщась от чесночного дыхания этих бородачей, он кое-как поднялся на ноги и с тоской поглядел в сторону предавшего его и теперь недоступного Лондона. У него от обиды перехватило дыхание, и, чтобы не задохнуться, он выдавил из себя, словно сплюнул, краткое, страшное слово: «Йеху!» Сердце его окаменело, и доктор Свифт стал памятником. Маленькая девочка, лёгкая, как облако, принесла к его ногам букет полевых цветов.
