посвящения
Владимиру Ильичу Порудоминскому
Когда разглядишь на старинных подмостках
Закатных огней золотую пыльцу,
Случайно найдёшь в реквизите громоздком
Забытую маску.
Приблизив к лицу,
Вдохнёшь откровенья шелков и туманов,
Проникнешься тайной покоя гробниц,
Пустынной тоскою тропы караванной,
Магической силой заветных страниц.
Предстанет, как, запахом снов истекая,
Возносится вглубь океана скала,
А отблески времени сумрак лакают,
И звуки волнами плывут в зеркалах.
Кометой окажется капелька воска,
скользнувшая тихо на чёрную доску.
Татьяне на «Почти всегда не ко двору»
Плачу полынною судьбой
За нелюбовь и невозможность,
За всё, что чисто и неложно,
За право - просто быть собой.
(Т. Селиванчик)
Если представить, что жизнь - это поле,
то с каждым годом всё жёстче стерня.
Но переходим, сжав зубы от боли,
волю и верность любимым храня.
Чаще и чаще гитара в миноре,
вторит мелодии серого дня:
«Пусть обойдёт тебя горькое - горе,
не изменяй себе, не изменяй!»
Капли по крыше - тире, многоточья -
вольному воля, спасённому рай…
Словно молитву огню тёмной ночью
Я повторяю: "Гори!" Не сгорай.
Светлане Львовой
Точка начала отсчёта имеется,
длительность чувства, как функция времени
до пресловутого «всё перемелется».
Тает надежда, крепчают сомнения.
Вводятся символы страсти и нежности –
две переменные для состояния,
их вычисляют с учётом погрешности
на остроту и взаимность желания.
Вектор направлен и силы рассчитаны,
«К чёрту эмоции!» – учат прагматики.
С ними ль тягаться джульеттам с кончитами?..
… Кем дорожить оловянным солдатикам?
***
Они являли странное соседство
и сочиняли ребусы в миноре,
делились философией и детством,
по вечерам загадывали море,
писали партитуры флейт для ливней,
ловили эхо солнечного зайца –
во всей вселенной не было счастливей
галактик вне цепей цивилизаций.
Алисе
Золотая черепаха доползла до горизонта.
Вечер лёг потёртым днищем на деревья и дома.
Вольно водоросли–травы на некошеных газонах
Распрямляются и гнутся вслед течениям у дна.
Серебрятся стайки рыбок меж камнями в мелководье.
С тихим шорохом и плеском тучи лижут левый борт,
Наполняются ветрила, в Лету парусник уходит,
Уплывает летний вечер, направленье – вест-вест-норд.
Ночью будут капать звёзды в тёмный мир моей вселенной,
Раскалённые атоллы выпьют небо из лагун,
Волны выплеснут осколки отражения Селены,
"Я нужна... Нужна кому-то!.." - ночью вновь себе солгу.
стихии
Галине и Леониду Словиным
Простужено небо и море простужено.
Вздыхает натужно гортанью натруженной.
Хрипит и сипит, укрывается тучами,
Исходит дождями и брызгами жгучими.
Закатные зори, как зори рассветные,
Cлегка оживляют безжизненно бледные
Короткие дни краснотой лихорадочной –
Высокие скулы алеют загадочно…
Длиннющие ночи безлико-беззвёздные,
Ветра беспризорные, злые, морозные.
Стихии старухе-зиме повинуются.
Бесстрастно лишь солнце, а море волнуется…
Тоска зелёная и белые одежды
Над водами навис в панаме белой
и серой телогрейке. Клочья ваты
виднеются, торчат из-под заплаты,
нашитой второпях и неумело.
/…враг закадычный, он же друг заклятый./
Топорщится зелёная заплата
неряшливым пятном на грубой ткани
ещё вчера весна в тьмутаракани
рассержено срывала маскхалаты.
/…вот так разоблачали виноватых./
Сменилась власть, меняются законы,
а этот по своим живёт, хоть режьте, –
ни маски надевать, ни балахоны
не хочет, молчаливый, непреклонный.
/…рядились судьи в белые одежды./
Вода и время тихо точат камень.
Весна сменяет зиму, как и прежде.
В тоске зелёной между берегами
последствия расходятся кругами.
/… и обскуранты служат, и невежды./
Телефонный разговор с одноклассником 20 лет спустя
– Что нового? Нехитрый быт – давно не бремя, а привычка. Желтеют в баночке лисички. Придёшь, открою, так и быть Жаркое в глиняном горшке на медленном огне томится. Сижу, вяжу носки на спицах в своём любимом уголке. Считаю мирно петли вслух. Ворчу, сбиваясь. Напеваю. Смеюсь: за свежим караваем топорщится зелёный лук а-ля, представил?
– Ирокез! Ну да, как ирокез в засаде.
– Верь больше глупостям на сайте! Куда там, равных нет окрест! Твоя-то чем живёт душа?
– Ах, не живёт… Что, накипело?
– Смотри, не промахнись, Акела! Хорош Багиру искушать!
– Нет, о политике ни-ни! О выборах – ни-ни, тем паче! Да хоть о живанши с версаче…
Хоть о Зидане с Платини… Ну, нам ли тему не найти?!
– О Герберте фон Караяне, о йети, инопланетянах, новейших веяньях в IT.
– Желанье женщины – закон, и ты по моему хотенью прилежно дуй на мелкотемье…
– На воду дуй! На молоко.
– Вот это да! Куда ты вхож?!
– Не угадаешь, и не парься!..
– Считай, что я живу на Марсе.
– Изволь! Обиделся, ну что ж…
– А, встретиться давно пора. Ты не волшебник?! – Я не фея! Здесь рядом классная кофейня и тенты в глубине двора.
– Как странно раскидала жизнь по разным городам и весям.
– Займись и собери всех вместе!
– Тебе так прямо и скажи! Звони, ага! Пока-пока!
– Ну, так и быть, целую в щёку!
– Ещё получишь за «трещотку»!..
– Дурак! От мужа жду звонка.
Ретроспектива
Советское до боли предсиротство.
Щербатых половиц глухие вздохи.
Настольный фолиант по домоводству – курс выживанья, летопись эпохи, скупой на вещи – каждой были рады, перешивали старое – «по моде».
Все обязательно выписывали «Правду» и складывали в стопку на комоде.
По вечерам, обычно после бани, мужчины потребляли пиво с воблой в предбаннике на старом чемодане с одеждой смятой, снятой ими, волглой.
Сырая штукатурка. Запах прели. Дымок от папирос. Законный шкалик.
Под стук тазов, звонка входного трели слова не для чужих ушей слетали.
И были эти как бы посиделки негласной данью фронтовому братству.
А время, уходя, сдвигало стрелки.
И за «Прощай!..» не следовало: «Здравствуй!»
