I.
Работа у автопилота
непыльна: знай себе рули...
Живот большого самолёта —
зал ожидания земли.
Покуда в грудь аэродрому
не упирается шасси,
иному рому или брому,
бортпроводница, принеси...
Дай Бог и нам, равно Ионе,
свиданье с небом отменить
и напряжённые ладони
перед собой соединить,
чтоб их настойчивые стычки
прославили накоротке:
огнеопасные, как спички,
мы целы в белом коробке...
II.
Моря окраина,
луч фонаря посреди.
Медитерранеа —
будто и впрямь на меди:
позеленевшие лики
античных богов
смотрятся в тусклые блики
ночных берегов,
плоских от бремени
тысячелетий и войск...
Местному времени
жизнь моя — масло и воск:
каплей, на памяти
не отражаясь ничьей,
канет во пламени
солнца, лампад и свечей...
Давняя, данная,
манной меня не маня,
обетованная
эта земля не моя.
Но на прощание
в очередную волну
Медитерранеа
медную лепту метну.
III.
Я — только ячея,
зерно земного проса...
Какая толчея
на виа Долороза!
Искать нетленный след
зачем, скажи на милость,
где всё переменилось
за двадцать сотен лет?
За лавкою — лабаз,
исполненный соблазна,
и муэдзин намаз
вещает громогласно.
За древние дела
не ведают позора
сумятица базара,
мечетей купола...
Высок и не багров
над головою полдень.
Во храме вправду гроб —
да вправду ли Господень?
Не лжёт ли вещество,
означившее обок
цепочку остановок
мучительных Его?
Что грудью уловлю?
Что вырастет в итоге?
Чем жажду утолю
на каменной дороге?..
И снова путь Христа —
на веру и во имя.
Во Иерусалиме
такая суета...
IV.
Пахли миро и ветки мирта,
но сказал ожидавший их:
— Не ищите Его средь мёртвых,
а ищите среди живых...
Поэтическая омерта,
звон оружий сторожевых:
иногда поминают мёртвых,
а живых — на три ножевых.
Но — афера или оферта —
растворяется в дождевых:
не ищите меня средь мёртвых,
а ищите среди живых...
V.
Две статуи — от времени седые,
а поглядел — и словно осиян:
о Господи — какие молодые
Мария и апостол Иоанн!
Художество иное — дело вкуса,
но истинное ломится под дых:
выходит, что земного Иисуса
история — она про молодых...
Не потому ли, не увековечен
в соблазну отвечающей плоти,
всё больше молодых красивых женщин
с годами я встречаю на пути?
Разбрасываю камни и плоды я,
мне сердце распирает океан.
Но, Боже мой,— какие молодые
Мария и апостол Иоанн...
VI.
Эне, бене, рики, бос,
прятки-перепрятушки...
Сидит босенький Христос
на руках у матушки.
Из объятия Её —
тёплого, охранного —
видит острое копьё
да крыло архангела.
— Мама, мамочка — не лгу:
вот что будет далее...
Потерялась на бегу
левая сандалия...
Что сулится, может быть —
бронью не оденешься.
Выходи — тебе водить.
От судьбы не денешься.
Но пока не отрешу
на дорогу лютую,
дай согрею, отдышу
ножку необутую...
VII.
Ни эллина, ни иудея —
литая словесная связь...
Здоровая вроде идея,
а всё-таки не прижилась.
Немногое сонную совесть
больнее берёт за живьё,
чем эта еврейская повесть
во всех вариантах её.
Но каждый крещёный народец,
своё различая с небес,
рисует глаза Богородиц
на собственный лад и разрез.
И русский душевнее верит
и молится: «Боже, прости...» —
во храме у моря Кинéрет
во имя двунадесяти.
Когда б, о несходстве радея,
мы тем исчерпались дотла...
Старинная вроде идея:
ни эллина, ни иудея —
а всё-таки не умерла.
VIII.
Елене Князевой
Разум и вера в ссоре, пока века
в Мёртвое море течёт Иордан-река.
В зеленоватой мути её пучин
отсвет небесной сути неразличим.
Даже в рубахе белой и наготе:
падает луч на тело — а в темноте...
Он погодя пробьётся — неявный свет,
если в душе найдётся небесный след,
если в сердечной стыни в солёный год
не расплескаешь ты иорданских вод,
где, огибая глыбы, глотая ил,
моет нам ноги рыба Эммануил.
