* * *
А с течением времени –
время исчезло почти,
как для чтения зрение,
если разбиты очки.
От печали и трения
время, как я, в дураках.
Поезд Анна Каренина
ждёт, не дождётся никак.
* * *
Мир деталей и милых
несуразностей, глупостей, – вдруг
будто банный обмылок
навсегда ускользает из рук.
То, что было – то мило?
Было – не было. Сплыло.
В раю
я рекорды без мыла
до сих пор устанавливаю.
* * *
– Не пей с Валерой,– говорил
мой друг Володя,
а сам, не зная меры пил,
в плену мелодий.
– Не пей с Володей,– говорил
мой друг Валера,
а сам в плену мелодий пил,
не зная меры.
И я не спорил с ними, но
пил с тем и с этим,
и, как закончилось вино,
сам не заметил.
И, как ушёл один, и как
второй в завязке,
а я остался в дураках,
из доброй сказки:
полцарства пропил, и в живых
не числясь даже,
соображаю на троих
в ночном трельяже.
* * *
не обольщайся на мой
сердцем оплаченный счёт
знаю река и зимой
хоть подо льдом но течёт
но еле-еле вот-вот
течь перестанет она
вешних в преддверии вод
околевая до дна
* * *
Эстафетную палочку не передам
никому – ото всех утаю, –
от: бегущих вприпрыжку за мной по следам
и торящих свою колею.
Эстафетная палочка,– в ней волшебства
ни на грош, а заноз до фига, –
иллюзорная вера в любовь и слова,
в золотое сердце врага.
И не палочка вовсе, а чёрт знает что –
то, чему и названия нет,
жизнь и время уплывшие сквозь решето
и в туннеле мерцающий свет.
Передай! Не хочу! Передай! Не проси!
И, как будто небес синеву,
в одиночестве гордом забью на шасси
и заветную ленту порву.
* * *
В том, что случилось не со мной –
я тоже виноват.
И ощущения в груди
моей, который год,
как встреча Штирлица с женой
в кафешке «Elefant»
под музыку Тариверди-
Евангелие от…
* * *
Покуда таможня давала «добро»
и гипнотизировал Карацупа
меня в «Домодедово», думая о
ста граммах «Столичной» и порции супа,
мой друг не спешил уходить, и глядел
на мой удаляющийся затылок…
Когда-то мы пили, когда-то он пел
под музыку опорожнённых бутылок.
Ах, молодо-зелено, – нет, чтоб снести
посуду в «приёмный» и стать олигархом, –
мы пухом у времени были в горсти
и стали с течением времени прахом.
И, всё-таки, всё-таки, всё-таки нет
причины для грусти и повода нету,
чтоб снова не выпить под винегрет
и опохмелиться с утра под котлету
одну на двоих… И таможня дала
и ключ провернулся в замке, как по маслу.
А друг в электричке два лёгких крыла
припрятал под куртку и давит на массу.
* * *
Не стало собаки,
но дело собачье живёт.
Небесные знаки
во мраке она подаёт.
И лечит от страха
горячим своим языком
в созвездии «Рака»,
где смерти не писан закон.
* * *
Совершеннолетие моей
жизни на чужбине… На двоих
стол накроем, созовём гостей,
не деля на мёртвых и живых.
Первый тост: за год и за число,
за октябрь первый тост: «динь-динь».
Чтобы девушку не развезло –
не части, а лучше – половинь.
А второй за тех, кто тишины
не нарушит и глядит любя.
И покуда гости не пьяны, –
третий тост, конечно, за тебя…
Я хотел, как лучше – я хотел,
чтоб она повеселилась всласть, –
заболтался и не углядел,
а она взяла и надралась.
И лежит в блевотине своей
ангелоподбное дитя…
Не ругай её и пожалей,
и опохмели сто лет спустя.
* * *
Потерял часы, – увы и ах!
Стал смотреть на время свысока.
Видоизменяясь на глазах,
за год превратился в старика.
Я того, кто их найдёт – прошу
за вознаграждение вернуть, –
я живу в полсердца и дышу
через раз, готовясь в дальний путь.
А жена, как прежде молода,
и, как прежде, хороша собой,
а безвременье – прочнее льда –
бесполезно биться головой.
И нашёлся добрый человек –
позвонил и возвратил часы,
и меня на вечные обрек
поиски варёной колбасы.
Натания
