* * *
Дымный столб идёт на север
Ураган сметает юг.
Анна Павловская.
Караван идёт на запад
серых облаков,
постарел на десять за год
я из-за долгов.
Я завидую букашке,
что живёт в траве.
У неё пусты кармашки,
пусто в голове.
Замираю со стаканом
около окна,
всё окутано туманом
осени и сна.
Караван плывёт с востока
облаков седых,
вслед гляжу им одиноко,
плыть бы среди них.
* * *
На сугробе дети в царя горы
целый день играли вчера, смеясь.
Если кто не знает, то цель игры
выше всех забраться и не упасть.
А тебя хватают за всё подряд,
и плечом толкают и бьют ногой,
каждый хочет всеми другими над
воцариться, чтобы владеть горой.
Постепенно съехал с ноги башмак,
на макушке чья-то лежит ступня,
ты наверх стремишься то так, то сяк.
Это всё, пожалуй что, про меня.
Это всё, пожалуй, что про тебя,
ты стоишь на самом верху горы
и не знаешь, кто и когда, любя,
тебе скажет просто – конец игры.
* * *
Оставьте доктора в покое,
над чаем с долькой пирога
он ждёт среди больничных коек
когда закончится пурга.
Деревья гнутся, заметает
дорожки все, не выйти в ночь.
Оставьте доктора, он знает
как самому себе помочь.
Скрежещут стертыми зубами
Кровати мокрые от слёз,
и плавает над головами
больных дымок от папирос.
Звучит негромкая музыка,
не спиться доктору никак,
и сладко пахнет ежевикой
пирог, и это не пустяк.
Больной как тень проходит мимо,
всю ночь горит настольный свет.
Оставьте доктора, он в зиму
печальной музыкой согрет.
* * *
Было нам шестнадцать, хорошо мы жили,
пиво разливное на веранде пили.
Пиво разливали возле гастронома
через шланг дырявый в банки из бидона.
В очереди длинной были все знакомы,
и сосед по парте и сосед из дома,
мелочью гремели и травили байки
в тапочках домашних, в вытянутых майках.
За день выпивали не одну канистру,
все курили Яву, Беломор и Искру.
Чисто ради понта, штучно покупали
Морэ или Данхилл и с ментолом Салем.
Пили и курили и играли в секу,
вечером толпою шли на дискотеку,
под конец имели вид довольно жалкий –
кто-то спал в курилке, кто-то в раздевалке.
На рассвете еле уносили ноги,
по мозгам от предков доставалось многим.
И в глазах сверкало, и в ушах звенело,
словно дискотека юность пролетела.
* * *
Ждали дождь, а выпал снег,
через час уже растаял,
с саксофоном человек
ждет чего-то, не играя.
За подсвеченным окном
молча смотрит на дорогу.
Это длится день за днём,
происходит год за годом.
Не тревожимый ни кем,
он стоит там и поныне –
пожелтевший манекен
в музыкальном магазине.
* * *
Одну вспоминаю картину,
и вижу нередко во сне.
В Архангельской нашей квартире
висела она на стене.
Висела она над роялем,
(стоял под картиной рояль) –
край озера горизонтальный,
и неба горизонталь.
Какая-то белая птица –
два тонких коротких штриха –
куда-то умчаться стремится
с невидимой нитью стиха.
Оставив лишь голую стену,
с цветочком обоев простым,
забрав себе озеро, где мы
бывали по выходным.
* * *
Самолет набирает скорость и высоту
за моим окном, но не стройный Ту,
а пузатый Боинг, как чемодан,
повидавший уйму зачётных стран.
Среди них Россия особняком,
за еловым лесом и сосняком,
разлеглась румяная, не могу,
словно баба пьяная на снегу.
Встать не получается, ну и вот,
в точку превращается самолет,
полосой посадочной – млечный путь.
Видно без снотворного не уснуть!
* * *
Мусор вынести, выгулять пса,
сесть на лавочку, что еще надо?
Из бытовки слышны голоса:
пропивает зарплату бригада.
Молодого товарища шлёт
в супермаркет за ящиком водки,
он пустую тележеку берёт
и катает от полки до полки.
Вот и водка, а вот и коньяк.
Что он делает, разве так можно?
Под строительный прячет пиджак
банку пива и пачку пирожных.
А на кассе его уже ждут
два охранника с ласковым взглядом
и, толкая, в подсобку ведут,
и пинают по почкам и рядом.
И швыряют его за порог.
Он лежит и подняться не может.
Лужа пива, пирожных комок,
Равнодушные взоры прохожих.
Москва
