Старый плагиат
Вышел я уже из детского возраста,
Стал я взрослым, как любому положено,
Жил, как надо я, как все, жил я попросту,
Был похожий на любого прохожего.
Я с дочуркою играл пятилетнею,
И с женой у нас все по-обычному,
И работал я в НИИ неприметненьком,
Пил "Молдавский" и "Кавказ", и "Пшеничную".
Тут прислал военкомат мне повесточку,
Я по первой не иду. Мне вторичную.
Я пришел и говорю: – Семья да деточки,
И для армии года неприличные...
Объяснили тут мне все по-привычному,
Догола меня раздели, обмерили:
– Состояние здоровья отличное,
И иди-ка ты, дружок, в артиллерию.
Выхожу оттуда чуть не зареванный,
Ошарашенно снежок сыплет на щеки.
Эх, везет же дружку, он – психованный,
Не берут ведь никуда, кроме "Кащенки".
Да и куда же мне в солдаты, здоровому,
Пропадет ведь вся мужская потенция,
И зарядки я лет пять как не пробовал.
Да и куда мне с животом на трапецию?
Я же шума не люблю. А в артиллерии
От стрельбы от этой можно ведь сверзиться,
Вот дружку-то моему, шизофренику,
Так давно уже "Калашников" грезится.
А вернусь когда домой – дочка-школьница,
Не узнает ведь отца, знать, нахмурится,
И жене два года ждать – тоже колется...
Да и мне под тридцать лет – куда сунуться?
Хорошо, еще вернусь... Нынче ж в Азии
То иранцы, то афганцы в истерике...
Эх, дружка бы туда – он с фантазией,
Все мне уши прожужжал про Америку.
Ну да что там... коли все утрамбовано...
Я к дружку иду с "Пшеничной" привычною.
А он сидит там на полу, как облеванный,
И мечтает о чем-то несбыточном.
Старый анекдот
Разбит был штормом пароход.
На остров неприметный
Лишь трое выплыли из вод –
На ящике буфетном.
Джон, Жан, Иван... Сглотнув тоску,
Открыли ящик, сдюжив,
А там – флаконов коньяку
Хороших пара дюжин.
Тогда Иван, сорвав банан –
Чего ж судьбе перечить! –
Из кожуры слепил стакан
И предложил: «За встречу».
Похорошело... Дело – вздор.
Купнулись... Солнце бродит.
Зашел за Вечность разговор –
Пора вторую, вроде.
Свернули пробку. – Что? Вода?
– Нет, джин... – И Джинн из плена:
– Приказывайте, господа! –
К песку склонил колена.
Воскликнул Джон: – Мне миллион!
И за Гудзон – ракетой...
И в тот же миг растаял он
В глубоком небе где-то.
Воскликнул Жан: – В Париже дом!
Сто дам и много денег...
И где был Жан, на месте том
Пустой остался берег.
– А что тебе? – устало Джинн
К Ивану обратился,
А тот глядел, как перед ним
Седой песок катился...
– Ох-хо-хо-хо, – вздохнул Иван, –
Сидели ж так приятно...
Послушай, Джинн, – сказал Иван, –
Верни ты их обратно.
Романсы
(1)
Перед долгою дорогой
Не спеши кричать "Вперед!"
Ведь у дальнего порога,
У холодного порога –
Там тебя никто не ждет.
Будет степь вокруг яриться,
Будет снег колючий сечь,
И не раз еще приснится,
В снах бредовых будет сниться
Взгляд последний в чаде свеч.
Злой мороз до сердца ранит,
Взять бы хлыст – взбодрить коня…
Нету сил, – чем шибче сани,
Чем быстрее мчатся сани, –
Тем ты дальше от меня.
(2)
Мадам, Сиваш уже не наш,
И Вам с вечерним пароходом
Спешить пора к нейтральным водам,
Взяв незатейливый багаж.
Мадам, к закату день грядет,
Проверьте деньги и билеты,
Ведь говорят, в сезоне этом
Последний это пароход.
Мадам, позвольте еще раз
Вуали Вашей прикоснуться.
А там, вернуться-не вернуться –
Зависеть будет не от Вас.
Пора. Стреляют... Добрый путь!
Не стоит в траур одеваться.
Вам – плыть, а нам резон остаться,
Чтоб Вам вернуться. Как-нибудь...
***
Давит, давит небо ясно
И ветвистые пути,
И кусты с листвою красной
Обожгут, того гляди.
Неизвестные созданья
Под рубашкою, как тать,
Ни щавели, ни герани,
Ни ромашки погадать.
Ни ручья с ключом речистым,
Ни тропинки за ручьем,
Знай, следы с пятой когтистой –
Пуще сторожа с ружьем.
Гукнет что-то… Так не выпь ведь,
Не болотная душа.
Ни пожрать тебе, ни выпить,
Ни покоя, ни шиша
Как же жить? Без ног в колоды,
Без конвоя, без сумы...
В клетке – хочется свободы.
В стужь таежную – тюрьмы.
***
Возле ног – пока поземка,
Степь – глубокая, как чад,
Пара травок одиноко
Из-под снега чуть торчат.
Впереди – мутней сивухи,
Приближается буран,
Солнца шар, прижамши ухи,
Закатился под курган.
Позади – село Любава,
На пути – Запутный Дол,
Вольный ветер с вольным правом
Вольно тронул под подол.
Обернуться – не вернуться,
Отлежаться – не доспать,
Вот уж в воздухе, как блюдца,
Хлопья жирные летять.
Вот и снегу по колена,
Ни одной травы вокруг,
Да в носу позеленело,
Да в ушанку стук-да-стук.
Вот и выдохлась поземка,
Пухи хлещут, как хлысты.
А поди, дойдем, дойдем-ка
До критической черты...
* * *
Позабыт и позаброшен,
Вспоминаю вечерком –
Платье белое в горошек
С отложным воротничком.
Не фетиш и не игрушка,
А на сердце – окоем,
А на шее завитушка,
Вроде бантика на нем.
Буду я три дня хороший,
Сэкономлю на вине,
Я куплю его – в горошек,
И повешу на стене.
***
Только красивое любят поэты,
Только красивые любят портреты,
Только красивых аккордов набор,
Только красивый разрез помидор,
Только красивой одежды струну,
Только красивых движений волну,
Только в красивых влюбляются. Но
Часто премерзкое любят вино.
***
Как тягостно порой в пределах,
Натурой отведенных нам!
Температурой только тела
В какой мы загнаны капкан:
На градус меньше – уж мы стынем,
Наоборот – горим огнем.
41-34 –
Вот щель, в которой мы живем.
Деленьиц жалких семь... А рядом –
Огромный Мир без вер и мер
Живет в мильярдных перепадах
Температурных перемен.
Не зная минусов и плюсов,
Он лед и пламень единит,
Великий мир великим чувством
Порой нам душу бередит,
Когда земной теснимым прозой
Так хочется вдохнуть сполна
Венерианского тепла
Иль марсианского мороза...
Увы! Толпою напирая,
Поглубже в щель спешим залезть,
Из всех семи предпочитая
Родные 36 и 6.
***
На затухающий костер
Глядеть в непроходимой лени...
На догорающем полене
Дробится траурный узор,
Уголья падают в золу,
Бледнея в медленном томленье,
И мягко трепетные тени
Переливаются во мглу,
И бездна внятней шелестит,
И пламени листок последний,
Как с тополей порой осенней,
С поленей гаснущих летит.
Смолкает угольков сопенье,
И тихий дождик в свой черед,
На долгое настроясь пенье,
Аккорды робкие берет...
***
Стирая ностальгию тщательно,
Как теркой – медленно и жестко
Из памяти друзей-приятелей,
Сестер, морозные известки,
Квартиры – лабиринты критские,
Пивные – как кресты на карту,
Измайловские и Никитские,
И полустанки, и плацкарты,
Собак, буфеты, книги, ягоды,
Кирзу, опенки, грязь, блины...
И в час, когда уже не надо б и
Ни тех людей, ни той страны, –
Вдруг резанет, как свист из сада,
Московским запахом весны.
Напечатано в журнале «Семь искусств» #11(47) ноябрь 2013
7iskusstv.com/nomer.php?srce=47
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2013/Nomer11/Pushkin1.php
