Александр Кабанов родился в 1968 году в Херсоне. Автор нескольких книг стихов, организатор поэтического фестиваля «Киевские лавры», главный редактор журнала культурного сопротивления «ШО». Стихи публиковались в журналах «Новый мир», «Дружба народов», «Октябрь», «Арион» и др. Лауреат «Русской премии». Живет в Киеве.
* * *
Протрубили розовые слоны –
над печальной нефтью моей страны:
всплыли черти и водолазы…
А когда я вылупился, подрос –
самый главный сказал: «Посмотри, пиндос,
в небесах созрели алмазы,
голубеет кедр, жиреет лось,
берега в икре от лосося,
сколько можешь взять, чтоб у нас срослось,
ибо мы – совсем на подсосе.
Собирай, лови, извлекай, руби
и мечи на стол для народа,
но вначале – родину полюби
от катода и до анода,
чистый спирт, впадающий в колбасу –
как придумано все толково:
между прошлым и будущим – новый «Су»
и последний фильм Михалкова.
Человек изнашивается внутри,
под общественной под нагрузкой,
если надо тебе умереть – умри,
смерть была от рожденья – русской…»
…Ближе к полночи я покидал аул,
по обычаю – выбрив бошку,
задремал в пути, а затем – свернул,
закурил косяк на дорожку:
подо мной скрипела земная ось,
распустил голубые лапы
кедр, на решку упал лосось –
римским профилем мамы-папы.
Вот и лось, не спутавший берегов,
в заповедном нимбе своих рогов,
мне на идиш пел и суоми –
колыбельные о погроме.
Что с начала времен пребывало врозь,
вдруг очнулось, склеилось и срослось:
расписные осколки вазы –
потянулись, влажные от слюды,
распахнулись в небе – мои сады,
воссияли мои алмазы.
БЫВШИЙ ДИКТАТОР
В шапочке из фольги и в трениках из фольги –
я выхожу на веранду, включив прослушку:
чую – зашевелились мои враги,
треба подзарядить лучевую пушку.
Утро прекрасно, опять не видать ни зги –
можно курить, но где-то посеял спички,
…альфа-лучи воздействуют – на мозги,
бета и гамма – на сердце и на яички.
Чуть серебрясь, фольга отгоняет страх,
жаль, что мой гардероб одного покроя,
вспомнилась Библия – тот боевик в стихах,
где безымянный автор убил героя
и воскресил, а затем – обнулил мечты;
что там на завтрак: младенцы, скворцы, улитки
и на айпаде избранные хиты –
сборник допросов, переходящих в пытки?
Если на завтрак нынче: сдобные палачи,
нежные вертухаи, смаженные на славу, –
значит, меня настигли вражеские лучи,
сделаю из фольги новую балаклаву.
Значит, пора исчезнуть во сне, в Крыму:
ангел-эвакуатор, бледный, как будто смалец –
вдруг показал мне фак, и я отстрелил ему
первую рифму – палец.
* * *
Я принимаю плацебо молитвы,
рабиндранатовый привкус кагора,
вот и грибные посыпались бритвы –
ищут, недавно открытое, горло.
Я выезжаю в седане двухдверном
и с откидным, получается, верхом,
располагая характером скверным,
что и понятно по нынешним меркам.
Нам напевают пернатые тушки
кавер шансона из Зиты и Гиты,
и безопасности злые подушки –
перьями ангелов плотно набиты.
Пальчики пахнут Сикстинской капеллой,
свежим порезом, судьбою заразной:
в белой машине, воистину белой,
неотличимой от черной и красной.
* * *
Я понимал: избыточность – одно,
а пустота – иная близость к чуду,
но, только лишь за то, что ты – окно,
я никогда смотреть в тебя не буду.
Там, на карнизе – подсыхает йод
и проступает кетчуп сквозь ужастик,
какую мерзость ласточка совьет –
в расчете полюбить металлопластик?
Я понимал, что за окном – музей
с халтурой и мазней для общепита,
и вытяжка из памяти моей,
как первое причастье – ядовита:
то вновь раскроют заговор бояр,
то пукнет Пушкин, то соврет Саврасов,
…уходят полицаи в Бабий Яр –
расстреливать жидов и пидорасов,
и полночь – медиатором луны –
лабает «Мурку» в африканском стиле,
я понимал, что люди – спасены,
но кто тебе сказал, что их простили?
ТОЛКОВАТЕЛЬ СПАМОВ
Я остался на осень в Больших Сволочах
и служил толкователем спамов,
мой народ – над портвейном с порнушкою чах,
избегая сомнительных храмов.
Я ходил по дворам – сетевой аксакал,
как настройщик роялей и лютней,
не щадя живота, я виагру толкал,
увеличивал пенисы людям.
Возвращаясь на точку и пыльный айпад
протирая делитовым ядом,
вдалеке, из-под ката, виднелся закат,
был мне голос негромкий, за кадром:
«Се – ловец человеков идет по воде,
меч, карающий – Богу во славу…»,
я припомнил чужую цитату в ворде:
«Беня знал за такую облаву…»
Забывая в смятенье логин и пароль,
черный шишел меняя на мышел,
я покинул содомную эту юдоль
и на Малые Высерки вышел.
Будто окорок вепря – коптился вокзал,
расставанием пахло до гроба,
больше жизни любил, но покуда не знал,
что в любви – я опасен особо.
ЛАСКАТЕЛЬНОЕ
…мечетушка
Игорь Караулов
Жили-были в Расейской штатушке,
в чистом тереме, в казематушке:
две сестры – язычком остры,
лесбиянушки свет мохнатушки.
Как любили они друг друженьку,
как просились они наруженьку,
дал им Боженька дивные имена:
Жизнь и Сказка, а смерть – одна,
да одно в сенях оконце овальное –
помещение глухое, подвальное:
потолок такой – не отыщешь дна,
а вокруг – Москва,
вся насквозь видна:
и дворцы, и простые камушки…
…возвращаются мусульманушки –
из высокой своей мечетушки,
в черно-белое разодетушки.
…В синагогушку, поскореюшки –
тротуар бороздят евреюшки:
потому, что опять - шабатушка,
и Москва им – родная матушка.
Люблино обнимает Митино –
русских видимо и невидимо,
дал им Боженька чудные времена,
а вот слов ласкательных – ни хрена,
и блестя оружейной смазкой –
вновь сливаются Жизнь со Сказкой,
потому что любовь – одна.
* * *
«Хьюстон, Хьюстон, на проводе – Джигурда…»
…надвигается счастье – огромное, как всегда,
если кто не спрятался, тот – еда.
А навстречу счастью: тыг-дык, тыг-дык –
устремился поезд: «Москва – Кирдык»,
в тамбуре, там-тамбуре проводник
бреет лунным лезвием свой кадык.
Мы читаем Блокова, плакая в купе –
это искупление и т.д., т.п.
«Хьюстон, Хьюстон, на проводе – проводник,
проводник-озорник, головою поник…»
За окном кудрявится, вьется вдалеке –
дым, как будто волосы на твоем лобке,
спят окурки темные в спичном коробке.
«Хьюстон, Хьюстон, – это опять Джигурда…»
золотой культей направляет меня беда:
«Дурачок, ты – всовываешь не туда,
и тогда я всовываю – туда, туда...»
* * *
Если бы я любил свое тело,
черное тело, украшенное резьбой,
и мне бы шептали Андерсон и Памела:
«Саша, Саша, что ты сделал с собой?»
На плечах – подорожник,
под сердцем – взошла омела,
несмолкаем вереск в подмышечных сорняках,
ох, если бы я любил свое тело,
кто бы носил его на руках-руках?
Кто погрузил бы его в ковчег Арарата,
тело извилистое, с накипью снов,
как змеевик самогонного аппарата
или основа основа основ основ.
(ИЗ ЦИКЛА «ЦИРКОВЫЕ»)
1.
Цирковая династия: терракотовые артисты,
император перед финансовой бездной:
овладев секретаршей, инсталлирует Windows Vista,
только юная акробатка смеется из поднебесной,
зависая под куполом, от пальчиков ног до макушки
в лунном свете, едва удерживаясь на опорах…
А еще – ее выстреливают из пушки,
но вчера император велел экономить порох.
Буква «О» в кавычках – горящий обруч, смертельный номер,
каждый вечер, вжимая пивной живот,
пожилой учетчик глазел на нее и помер,
а вот что он записывал в свой блокнот:
«Понедельник: трусики из шанхайского шелка,
белые, в спелых вишенках. Не забыть очки.
Вторник: черные, кружевные и только.
Среда: золотистые светлячки.
Четверг: она заболела. Говорят, сильная рвота.
Пятница: публика – сборище похотливых макак,
сплетни про ее беременность. Суббота:
она без трусиков. Это хороший знак…»
2.
Цирк, цирк, вернее, чирк, чирк – отсырели,
спички, слышится плач младенца, прокашливается трубач,
длинная, хрупкая тьма в дырочках от свирели,
запах свежих опилок, и снова плач.
Ослепительно взрывается великанский
апельсин, разбрызгивая электрический сок,
утираешь лицо от выходки хулиганской,
и оркестр наяривает марш-бросок.
Выбегают униформисты, жонглеры тасуют кольца,
акробаты впрыгивают на батут,
иллюзионист приглашает еще одного добровольца:
«Постойте здесь. Проткните шпагой вот тут…»
Наступает черед танцевать слонам и собакам,
дрессировщик – волосы в перхоти, зевающий лев,
скачут пони, обдавая зрителей аммиаком,
постепенно манеж превращается в хлев.
Шпрехшталмейстер радуется, что полон
зал: эквилибристу негде упасть,
и в конце представленья выходит горбатый клоун,
издевательски ощеривая акулью пасть.
Он ведет себя не смешно и ужасно глупо,
древний голод переполняет его зрачки,
что еще чуть-чуть, и ворвется в зал цирковая труппа –
в трупных пятнах, кромсая публику на куски.
