В разлуке
1.
Тополя в июне теряли пух —
он летал повсюду, к одежде лип нам.
И в конце концов небосвод набух,
разразился ливнем.
Люди жались к стенам, искали кров.
Мы с тобой, смеясь, подставляли руки.
Невелик же был тогда наш улов,
но помог в разлуке.
Нынче ветер афишные гнёт углы
на обшарпанных тумбах, и всё поблекло.
Соловью подражая, Бюль-Бюль-оглы
не зальётся бегло.
Снова булькает в раковине вода,
телевизор бубнит обо всём на свете.
Наступают осенние холода,
и взрослеют дети.
2.
Словно в бомбоубежище, целый день
я смотрю в окно, как болван на книгу.
Хотя ночью тоже бывает тень,
зато меньше крику.
Населенье спокойнее. Гуще мрак.
Конура, баланда, ошейник с цепью —
вот и вся наука. Снаружи враг,
и брехня давно стала самоцелью.
Раздражённый кознями сквозняка,
ветер хлопнет дверью.
Ничего не зная наверняка,
не призвать к доверью.
Мир устроен сложно для простофиль,
то есть почва требует удобренья.
Со стола стирая ладонью пыль,
осязаю время.
Апокриф
Ниневия раскаялась, так что ступай восвояси,
возвращайся к обычным делам, ешь обычную снедь.
Ты исполнил свой долг и теперь остаёшься в запасе.
Бойся Бога, люби — и тебе не придётся краснеть.
Это было проверкою крепости. Нравы жестоки.
Грош базарный цена тебе, ежели ложь на устах.
Пусть же влага дождей увлечённо поёт в водостоке,
что Сиринга осталась у Пана, цевницею став.
Бездна
Хочу петь, но рождаю стон.
Вижу стул и сажусь за стол,
но, как правило, захожу в тупик.
Вижу рельсы. На рельсах — сухой тростник.
Говорящим же был ведь когда-то он.
Я подробней хочу, но рождаю стон;
и я кашляю в сумрачной пустоте
(я курю слишком много). Слова не те,
что хотелось бы, мне поступают в мозг.
Между ними — война, а за ними — мост,
что соединяет мою скудель
с миром, где трудно нащупать цель
бытия на распутье: лишь два пути
тут наличествуют. И каким идти —
я не в курсе, хоть мне говорила мать:
«Коль широким пойдёшь, будешь век хромать».
Ну а узкий, который избрал Христос,
мне тяжёл, иногда доводя до слёз.
Как известно, третьего не дано.
Я всё время падаю. Где же дно?
* * *
Всё строимся в ряды, всё шествуем куда-то;
куда, чёрт побери, не знаю до сих пор.
А с дерева листок срывается, как дата,
как лист календаря иль осени узор.
В неё, красавицу, вглядимся чуть подробней,
в иероглифику кустарника, найдём
возвышенность сосны и Музы голос ровный
расслышим вдруг в дожде, несносном, проливном.
Мусоля бытия зачитанную книгу,
глянь, откровение какое в ней нашлось:
грудной крик журавлей сродни прощенья крику
за всё, что с нами, друг, нечаянно стряслось.
Нам было невдомёк, когда, в начале лета,
лелеяли мы мысль совместного житья,
что грянет осень и потребует ответа
за всё, что не сбылось, бессонница моя.
* * *
Безнадёжно садиться к бумаге,
когда на сердце нет ничего,
кроме слёз, этой клятвенной влаги,
сознавая с другими родство.
Безнадёжно таращиться в окна,
мерить комнату шагом, как зверь.
Тянет в рубище выйти на стогна
только русскую душу, поверь.
