* * *
Земля в сентябре ненадолго становится раем.
Посёлок притих, малолюден и неузнаваем,
Но ветви деревьев ещё не сквозят на просвет,
И воздух — как в детстве — сырой, кисловатый и чистый.
Зачем же так странно, так долго и горько молчишь ты,
И книги не в радость тебе, и тепло, и рассвет?
И я не пойму, что со мной,— как предчувствие злое,
Гнетёт эта зелень, седеющая желтизною,
Застывшая зелень, прекраснейшая из картин...
И мы так сейчас далеки — не взгляни, не потрогай.
Что — жизнь или смерть — окликает нас в памяти строгой?
Но каждый один перед нею — и только один.
Вот время, расставшись, болтаться по лесу, по саду,
Рассеянно мучиться; впрочем, пожалуй, нам надо
В Москву и — забыться делами, которых не счесть.
А нынче пойдём погуляем — нашла я заросший
Ничей огород, полный мяты и сливы хорошей,
Но, чур, только яблок немытых — не есть!
* * *
Жаль, что знанием новым не станешь богат,
Поглядев, как ложится на город закат,
Воспеваемый многими воздух багровый.
Глупо вздрогнешь, как пойманный за руку вор,
Не узнав чудным вечером собственный двор
Обнажённо-божественный, мерзостно-голый.
Есть особая правда в закатных лучах:
Каждый куст на виду, даже тот, что зачах,
Вкопан так — на авось или чью-нибудь милость.
Даже дом неприметный, забытый «под снос»,
Между двух новостроек нелепый нанос —
Всё теперь тем яснее, чем больше таилось.
И чем ярче лучи, тем уродливей дом,
Перед всеми казнимый небесным судом,
Тем ничтожнее куст, уморённый безвинно.
Ты — свидетель, и жалок поэтому сам,
Со своей ностальгией по старым домам,
Со своими мечтами о саде старинном.
* * *
То было в иные годы,
Когда между двух веков
Москву покрывали воды
Рекламы и бутиков.
Бесследно дома тонули
Кварталами и поврозь
В богатом весёлом гуле,
Но мимо и как бы сквозь
Плыл дом на одном бульваре
С упорством святой ладьи,
И жили там Божьи твари,
Кто парами, кто один.
К окну подлетали птицы,
Умевшие всё успеть:
И ссориться, и кормиться,
И драться, и песни петь.
Внизу же по всем дорожкам,
А также по этажам
Изящно ходила кошка,
Бездельников сторожа.
Собака водилась тоже,
Хранила не кость — устав,
Но я появилась позже,
Лишь старость её застав.
Блажен во всех поколеньях
Твой род, в ответвленьях всех,
О странник, на чьих коленях
Дремали ногами вверх,
С чьих рук чёрный хлеб клевали,
Ни крошки не сыпля вниз,
Чей голос встречали лаем,
Сходящим в счастливый визг...
То было во время óно,
Исчезло невесть куда;
Дом жёлтым был, двор зелёным,
А прочее — как всегда.
Sancta Lilias
Велик художник, что сумел создать
Сюжет, надеждой грустной озарённый,
О девушке, что умерла влюблённой
И в небе не смогла не тосковать!
Она в раю, и золотом горит
Чудесный сад, не знавший зла и муки,
И светятся как будто изнутри
Её одежда, волосы и руки.
Что, если прав был просветлённый принц,
Под именем Сиддхартха нам известный,—
И нет садов над сферою небесной,
Ни ангелов, ни львов, склонённых ниц?
Кто жив, не видел смерти чистоту.
Но знал художник о любви загробной
И потому запечатлел подробно
Живой цветок и девы красоту.
И нету больше дела до того,
Что стало с девушкой, простой и тленной,—
Глядят глаза с тоской самозабвенной,
И семь светил украсили чело.
