Российским коллегам по цеху…
Сомнение опасней, чем восстанье.
Еще из предыстории своей
Я угадал враждебность и братанье
В переплетенье веток и корней.
Суровые далекие предтечи -
Когда-то, здесь, на берегах Днепра -
Вручили мне ключи славянской речи
От кладовых вселенского добра.
Но я обязан это вспомнить снова:
О, сколько раз, преддверием беды,
На языке, родившемся из "Слова...",
Звучало слово смерти и вражды.
А помните: "Еврея или грека...",
А помните, в земном своем плену,
Он призывал: "Любите человека!".
Так, может, хоть сейчас - в начале века -
Простим друг другу прошлую вину?
Довольно преступлений и позора.
Почти исчерпан времени запас.
Сомненье в вас – трагичнее, чем ссора.
Сомнение в себе - моя опора.
Позвольте мне не сомневаться в вас.
Март, 2014
* * *
Л.П.
Не пишите поэта в погребальные книги,
Не тревожьте салютом его колдовство.
Пусть его отпоют журавлиные крики,
Пусть весенние ливни оплачут его.
Он рассветы творил. И моря. И закаты.
Дикий мед горьковат, но врачует верней.
Что такое стихи? Это - грех и расплата,
И пугливая память несбывшихся дней.
Каждый шаг на земле ожиданьем отмечен.
Очертанья листвы перейдут в письмена.
Переплавятся солнцем пески и наречья,
Очертания губ, имена, племена.
Что такое стихи? - Черный дым пред глазами.
И прожекторный свет сквозь глубины годов.
Он сады сочинял. Он делился плодами
Приднепровских садов. Гефсиманских садов.
* * *
На сучьях и ветвях генеалогий
Развешены жокейские хлысты,
Чтобы резвей навертывали ноги
Тугие ипподромные холсты.
К чему тотализаторские дебри
И коды родословных у коня?
Да, это так, я - победитель Дерби!
Ну, кто, скажите, ставил на меня?
Гнедой трехлеток шел легко и люто.
Эй, фаворит, удачу не гневи!
Два корпуса разрыв... Но был он блютер[1] –
И захлебнулся в собственной крови.
Его жокей был тоже в красной краске.
Они упали. Все на них - стеной.
И в той короткой страшной свистопляске –
В навале, злобе, перепуге, хряске –
Сломала ногу, прямо предо мной,
Каурая, летевшая второй.
На ипподроме всякое бывает.
Но знает лошадиный наш народ:
Плохой скакун ноги не поломает
И кровью своих жил не разорвет.
А скачка шла: копыта, пена, нервы.
Хлыст раскален и горячо седло.
Я - победитель. Я остался первым.
Забудем тех, кому не повезло.
Слова брели, как лошади, хромая...
Но было мне понятно, одному,
Что никогда я ног не поломаю,
И кровью своих жил не разорву.
* * *
Б. Тульчинскому
Похож на древнюю печать
Резной дунганский храм.
О чем хотел он умолчать,
Молоденький имам?
Нам стулья вынесли во двор,
Но труден разговор.
Сегодня пятничный намаз,
Течет забытый кран.
Трава истерта, как палас,
Подошвой прихожан.
Как будто позабыв о нас,
Он ворошил Коран.
А над горою горячо
Уже дышал закат,
Я попросил, чтоб он прочел
Хоть фразу, наугад.
Он брел строкой,
Он брел тропой,
И, видно, склон был крут.
Он остудил глаза рукой:
Так слушай. Тяжек водопой,
Когда силком ведут.
Он новый полдень различал
Средь горных котловин.
Он улыбался и молчал,
Как киевский раввин.
* * *
Опять по бесснежью зима выставляет мишени.
Патроны по счету холеной рукой выдает,
Но перед рассветом отпетый декабрь и мошенник
Срывает "десятки" и в черную торбу кладет.
Пространство и время - по-книжному: сфера обмена.
Недаром патроны даны по количеству лет.
Мы садим с упора, мы лупим с руки и с колена.
А там, на мишенях, "восьмерок" – и тех уже нет.
Что в той стрелянине? Палю по соседним мишеням.
Пускай хоть кому-то зачтутся мой выстрел и стих.
... Но что, если этот отпетый декабрь и мошенник
Нарочно оставил "десятки" в мишенях моих?
* * *
Ничего, что было б непривычным,
Чтобы шло желаниям вразрез:
Матовым соплодьем ежевичным
Угостил меня знакомый лес.
Тень листвы, деревьев, белки, лета –
Тишиной июльского тепла
И созвучьем солнечного света –
В тень мою неслышно перешла.
И она, от этих обретений,
Светопятен и цветосплетений –
От всего, что уместилось в ней –
Стала разом тенью всех теней.
А потом – на что она решилась –
На виду у сказочного дня!
Чуть отстала. Стала. Отрешилась.
И пошла, отдельно от меня.
Но, заметив то, как я бледнею,
Вдруг махнула мне рукой моею:
Не волнуйся, не переживай,
Догоняй, мол, и не отставай.
* * *
Погибают дубы, погибают,
Свои судьбы к земле пригибают,
И, особенно в эту жару,
Как листву, осыпают кору.
Погибают они, погибают,
В неизбежность свою убегают,
И вершится процессия эта
В равной скорости мрака и света.
А на ветках сидят, словно птицы,
Отвернув безучастные лица –
Понарошку - чтоб видел я их:
Все мои, кого нету в живых.
Неприступен их строгий уют.
Каково им? Зачем они тут?
Хоть бы раз на меня посмотрели!
И ни слова, ни стона, ни трели…
По лесам, по горам, по Вселенной –
С этой ношей своей драгоценной –
Безоглядно уходят дубы
В недосказанность общей судьбы…
* * *
Последний выстрел был и впрямь хорош.
Оцепенели ели в оцепленьи.
Он рухнул на передние колени.
От холки по спине промчалась дрожь.
И глаз погас.
И долгий стон, последний брачный рык
Ушел вдогон, за самкой. И за стадом.
Рог ткнулся в землю мягко и устало.
И мертвый разбухающий язык
Упал в траву...
Потом, разрублен скользким топором,
Он был внесен в моторную дрезину,
Он свален был в плетеную корзину
И брошен на клеенку под окном -
Ноздрями в пол.
Мы двинулись. Оленьей шерсти клок
Метался. Падал. Поднимался снова.
Вдруг стало ясно - остро, до озноба,
Что, в сущности, охота лишь предлог,
Чтоб убивать.
...За нами - по вершинам, без дорог –
Бежало солнце рыжим олененком.
И сердце оживало на клеенке,
И билось об охотничий сапог.
* * *
Еще не дозрели марели,
Но ради залетных шмелей
Они на глазах пожелтели,
И стали казаться спелей.
Под синей небесною аркой,
Калитку толкнув наугад,
Вхожу в застоявшийся, жаркий,
Меня ожидающий сад.
Потомок, явившийся к предкам,
Взыскательно глажу кору,
Тревожу колючие ветки
И ягоду в пальцы беру.
Крыжовник излишне подробен,
Как будто скрывает обман.
Он шару земному подобен
Прожилками меридиан.
* * *
Мы с тобой сводить не будем счеты.
Что делить? Обычные дела...
Подойдешь и тихо молвишь: "Что ты,
Я почти всю ночь тебя ждала.
Выстыла под ветром у канала.
Вымокла в туманной ворожбе.
Грязь и лужи льдом заколдовала,
Чтоб в пути не вымокнуть тебе.
Наши звезды снова молчаливы.
Что мне их извечная игра?
У меня в руке - на ветке ивы –
Котики заснули до утра.
До утра в душе умолкли птицы.
До утра - тревога на лице.
Ветка ивы дремлет и дымится
В первородной золотой пыльце.
Ты пришел. Я очень рада. Что ты,
Не сержусь. Я просто не спала".
Мы с Весной сводить не будем счеты.
Что делить? Домашние дела...
* * *
Невероятна вероятность,
что, воскрешая времена,
Всесильным кем-то многократность
существованья нам дана.
Но этой мысли осторожность
стирается из года в год,
и невозможная возможность
вполне возможной предстает.
* * *
Не озадачивай меня -
и без того я озадачен
смешеньем хохота и плача,
смещеньем вечера и дня.
Я так завидую, порой,
рожденным в дальние столетья,
когда героем был герой,
ручьи - чисты, наивны дети.
Был прокаженный - с бубенцом.
Отшельника - ждала пустыня.
Подлец считался подлецом.
И был мужчиною мужчина.
Любовь была - тогда об этом
не говорили, не любя -
любовь была волшебным светом,
мечом, сердцами обогретым,
готовым защитить себя.
И ненависть была открытой
и простодушной, как дитя -
любезностями не прикрытой,
не возникающей шутя.
Теперь же не дела, а речи,
и так постичь их мудрено,
и все сплелись противоречья
в неразрешимое одно.
Не озадачивай меня…
* * *
Не декабрю, весне на страх:
Огней шальная перекличка.
Колдунью, ведьму, еретичку –
Сжигают осень на кострах.
Хвалилась телом золотым?
Теперь терпи до черных пятен!
Что, рыжая, несладок дым
Отечества? И неприятен?
Не ты ли с факелом в руке
Шаталась летними лесами?
Кто сам с огнем накоротке,
Таких всегда в огонь бросали...
Студены ночи в ноябре.
Чумацкий шлях[2] промерз до хруста.
Но как избавиться от чувства,
Что это я сгорел в костре.
* * *
Любимая, рассветная, весенняя,
Ты для меня - веселое везение,
Ты, может быть, последнее спасение.
Губами солнце спелое лови!
Я верю, что распятье, воскресение
И дальше, как в легенде, вознесение -
Вот жизнеописание любви.
Но если суждено мне - пядь за пядью -
Дойти в любви всего лишь до распятья,
Всего лишь до расправы, до проклятья,
До той черты, где не быть нам вдвоем:
Не бойся, все согласен испытать я -
В одной тебе спасение мое.
* * *
Быть может, это часть стиха...
Прохладный луг. Ручей.
На сенокосе - вороха
Солнечных лучей.
Уже июль открыл глаза,
А в них - роса
И медь.
И однокрылая коса
Пытается взлететь.
Но только стебли - ей назло -
Все выше,
Все живей.
Трепещет белое крыло,
Запутавшись в траве.
Земля немыслимо тиха
В космической глуши...
Быть может, это часть стиха.
А может, часть души.
* * *
Не проповеди – исповеди жажду:
Косноязыких выстраданных фраз,
Когда грехи, прощенные однажды,
Грехом прощенья оправдают нас.
Чернеет Пуща под звездою дальней,
И Город по тропинкам бытия
Уходит в лес, в свою исповедальню,
Где ни души. Где только он да я.
Молчат стволы – кто запросто, кто важно,
Держа в корнях терпенье, про запас.
Не проповеди – исповеди страшно:
Косноязыких выстраданных фраз.
Примечания
[1] Блютер - спортивная лошадь с повышенной ломкостью кровеносных сосудов, не выдерживающих кровяного давления во время скачки.
[2] Чумацкий шлях (укр.) – Млечный путь.
Напечатано в журнале «Семь искусств» #5(52)май2014
7iskusstv.com/nomer.php?srce=52
Адрес оригинальной публикации — 7iskusstv.com/2014/Nomer5/Falkovich1.php
