Критика

Можете обвинить меня в том, что я слегка перемудрил… Но там и «мудрить» не надо. Там все и так и мудро, и глубоко, просто… Только немногие могут всё это гармонично соединять и смешивать! Всё в цель бьет в этом романе! Филигранное воссоздание давно ушедших времён! Мысли! Образы! Сравнения! А какое наслаждение получаешь от красоты и легкости грамотного и простого языка… И это высшая степень моей похвалы! Ибо я согласен с Пушкиным, справедливо заметившим: “Первый признак ума есть просторечие!” А кто ясно мыслит, тот ясно излагает, а всё остальное – понты «и томление духа».

«О Тютчеве до сих пор бытует представление как о “певце природы” и поэте любви, в лучшем случае он воспринимается как поэт-философ. И это вполне отвечает реальности. Неправомерность подобных ограничений заключается в том, что Тютчева продолжают упорно включать в полуязыческую мировоззренческую “традицию”, тогда как он сознательно и настойчиво порывался в направлении от философского пантеизма к евангельскому поэтическому мироощущению. Были в этом трудном восхождении свои падения и “рецидивы” гностического характера, но судить все же резонней по высоте духовного и поэтического парения».

Вообще-то большинство воспоминаний о Надежде Яковлевне возникли как реакция на книги ее собственных воспоминаний, в особенности на «Вторую». Среди них немало «мемуаров–ответов», написанных теми, кого Н.Я. несправедливо, по их мнению, задела или обидела (например, Лариса Глазунова, Наталья Эфрос и др.). Выделяются – и объемом, и тоном, и пафосом – воспоминания Эммы Герштейн и Лидии Чуковской: обе оппонентки вступаются не только за себя (а Чуковская – и вовсе не за себя), но и за других «фигурантов». Часть мемуаристов (например, Эдуард Бабаев, Валентин Берестов и др.) стараются проявить максимум понимания обеих сторон диалога и, по возможности, уклониться от необходимости определиться в нем и давать оценки. А некоторые (и в первую очередь - Иосиф Бродский) бросаются на защиту уже самой Надежды Яковлевны от несправедливостей уже в ее адрес. Маятник, гирьку которого Н.Я. сама завела в сторону, разогнался, качнулся и с тех пор – не хочет останавливаться.

Прошлое предшествует настоящему и несёт в себе его причины, но существует синхронно с ним и причиняет ему себя, так что сюрреальности настоящего любой сюрреалист позавидует: Маркс-Энгельс с „Декамероном“ подмышкой, аккуратист-педант в засаленном халате и закапанными шоколадом бриджами под ним, всплывающий из глубины тьмы по сигналу сверенных часов волшебный Китеж кителя, обрушивающийся на Звезду... счастье... клиника... В стихотворении Владимира Строчкова аллюзии – „Вынесем всё... Товарищ, верь! Взойдёт она... звезда пленительного счастья... И вечный бой...“ – отсылают к безошибочно определяемым месту-времени.

«...Впервые в отечественной беллетристике приоткрыт занавес таинственности над самой закрытой из советских спецслужб – Главным разведывательным управлением Генерального штаба Вооружённых сил СССР. Мы видим офицеров, которые с достоинством в самых экстремальных ситуациях выполняли воинский долг. Авторы с любовью рассказывают о закрытом элитарном вузе СССР, который назывался Военным институтом иностранных языков...»

Об исторической трилогии Дмитрия Коржова "Мурманцы".

О «военной страде в тылу» в тетралогии Ф. А. Абрамова «Пряслины» и о нравственной высоте сельских тружеников. Поэтика прозы.