Публицистика

...От литературы он был очевидно весьма далек, поскольку не узнал даже Есенина... Как бы то ни было, но, выслушав пивных ораторов, он вызвал милицию и поведал двум подоспевшим милиционерам только что услышанное. После чего поэтов увели в отделение, где они провели ночь, но не успокоились даже за решеткой: например, пели “Интернационал” с поддельным еврейским акцентом, сознательно не выговаривая при пении букву «р» (это уже из рапорта участкового, проводившего четверку в отделение).

Почему люди пугаются самого этого слова: смерть? «Я еще не готов читать вашу книгу», - говорит мне нью-йоркский писатель Б.Н. В одном из известных российских издательств готовы напечатать «Долгие беседы в ожидании счастливой смерти», но при одном условии: нужно изменить название. Это условие принять не могу.

Вторая (послевоенная) волна эмиграции, в отличие от Первой, вынесла на Запад не так уж много людей искусства, но и они замалчивались, недооценивались. В метрополии о них в целом судили с окопной беспощадностью как о предателях, подлежащих насильственной депортации и суду на родине. Да и Запад с его союзнической философией видел в них только пособников, а не жертв фашизма. Многим приходилось скрываться под псевдонимами, сознательно оставаясь в тени. Годы шли, поколение стало редеть, но вот в России наступили перемены, и лёд замалчивания начал подтаивать и крошиться. Валентина Синкевич решила его взломать, выпустив итоговую для всего поколения антологию «Берега».

Вкусив в молодости славы в качестве автора самых популярных советских песен и подающего большие надежды прозаика, он попал в опалу после того, как на Западе была издана первая часть «Чонкина». Но поскольку не сдался и не скурвился, то был сначала исключен из Союза писателей СССР, потом лишен регалий, наград , возможностей печататься и, в конце концов, советского гражданства.

Никакой драматург не выдумает более эффектной сцены: ночь озарения на Гельголанде завершается восходом солнца над морем, и встречает рассвет, сидя на вершине скалы, возвышающейся над морским простором, юный автор, ставший сегодня основоположником новой науки.

Ещё в апреле на страницах «Накануне» разразился первый политический скандал, связанный с именем Толстого. Председатель эмигрантского Комитета помощи писателям Н.В. Чайковский обратился к Толстому с открытым письмом, которое было помещено на второй странице 17-го номера газеты 14 апреля 1922 года.

Почему — легенда, ведь там всё правда? А вот и нет — документы лгут не хуже людей, ибо людьми писаны, и кое-какие аспекты произошедшего навсегда останутся непонятными и открытыми для множества интерпретаций.

Нейгауз как музыкант не мог не видеть (не слышать) гениальности Гилельса, его подлинной величины, но по каким-то причинам не хотел, чтобы об этом знал широкий круг людей, чтобы это было зафиксировано на уровне общественного мнения.

Изначально в голландском написании имени Рембрандта отсутствовала буква «d». Имя, полученное художником при рождении, писалась как «Rembrant». Однако, после 1633 года, он начинает добавлять букву «d» к своей подписи, на картинах, рисунках и офортах.

Сезанн опередил свое время, и его начали признавать, вне очень узкого круга, лишь в 1904 г., за два года до смерти, когда его работам был отведен целый зал в Осеннем салоне в Париже. Его большая персональная выставка состоялась в Париже уже посмертно, в 1907 г. А до 1904 г. его работы почти никто не видел.

Услуги Стаховича в этих условиях были уже не нужны. Станиславский и Немирович-Данченко сами нашли оптимальный способ сотрудничества — в жестком разделении сфер жизнедеятельности. Миссия Стаховича была выполнена.

Долго считалось, что у американского большинства есть иммунитет к социалистическим идеям: там никогда не приживались сколь-нибудь заметные соц- или компартии (существовавшие на деньги НКВД-КГБ группки с такими названиями, по численности уступавшие местным психушкам, считать партиями мы не будем). Вместе с тем не все знают, что практический опыт социализма в Америке есть, и не такой уж малый.

Более двух лет затворничества мало сблизили сестёр Франк: очевидно, они были слишком разными, чтобы понять друг друга. Спонтанная, открытая, увлекающаяся, вспыльчивая, общительная Анна и замкнутая, покладистая и спокойная Марго. Её не так легко вывести из себя. Лишь один раз Анна упоминает в своём дневнике, что Марго рассердилась.

Самопожертвование обретает свою истинную ценность, когда мученик не просто слепо следует за неким набором заученных догм, пусть даже и «научно доказанных», или же санкционированных древней традицией, облечённых в тогу Б-жественного Откровения. В решающий момент он обязательно должен услышать некий внутренний голос, голос своей совести, неподвластный, как известно, ни подавляющему большинству голосов, ни самому священному авторитету.

Не каждый поэт — пророк, но каждый пророк — поэт. Поэтому не надо искать в его провидческом тексте конкретных фактов и дат. Гадание на святом тексте ничем не отлично от гадания на картах. Решили гадать — на картах лучше: избежите греха профанации святого текста. Пророк — не гадалка, не предсказатель, не футуролог. Те — полагают, он — ведает, знает.