Проза

Алёнка улыбнулась. Сползла со стула, протянула к Вере ручки, чтобы обняться. Вера подхватила ее и закружила. Алёнкины длинные ноги взлетели, описывая круги, рискуя смести со стола вазу, угодить по торшеру, перевернуть стул.

Трагично и красиво. Декаданс в духе Лотрека, возведенный в патетическую пошлость. Все равно, как иллюстрировать «Темные аллеи» довоенными порнографическими открытками. «Хотя, — подумал Грамацкий, — теперь это винтаж. Может быть, еще не искусство, но уже точно — эстетика. Как Вертинский».

Бадри предложил зайти куда-нибудь — посидеть, поговорить. Они познакомились лет десять назад на конференции в Праге. Потом несколько раз встречались в Москве. И в каждую встречу обязательно о чем-то спорили, иногда слишком горячо.

Здесь тени застыли, будто стрелки на циферблате, не в силах сдвинуться с места, только время, неумолимое время сдвигает их, проводя четкие линии, уходящие за крыши домов. Во двориках, за сумрачными арками, скрывается вожделенная прохлада, но и туда врывается духота раскаленных улиц

На метеостанции «Восточная» градусник показывал -49С. Зима в этом году была особенно суровая. С октября температура падала, а в декабре и январе ртутный столбик днём не поднимался выше -35С.

Негоже, конечно, в фашиста влюбляться. Придумала, что, на самом деле, он и не фашист вовсе, а секретный советский шпион.

Худощавый школьник умолял очкарика-отца подарить ему гидрокостюм, жилет и баллоны для дайвинга, если получится с первой попытки поступить в университет.

«— А вот представь, — решил Андрей продолжить тему, которая, после того как ее сполоснули водкой, вдруг засверкала перед ним первозданной чистотой. — Вот представь, если бы он, — хозяин квартиры кивком головы указал на летчика, продолжавшего уверенно смотреть в небо, — решил все-таки с нами пообщаться. Допустим, так сказать, недопустимое… И о чем бы ты его спросил? Юрка, почему-то почти отрезвевший, мрачно произнес: — Если бы да кабы… Раз такое невозможно в реальности, чего в это лезть! — Ну, а все-таки…. Ну, ты представь, хотя бы только на минуту… Вот у тебя открылась эта уникальная возможность — и что? Кандидат чуть подумал. — Ну, спросил бы, поступит ли мой сын на следующий год в университет… А может, о конце света. Да что ты прицепился ко мне! Глупость все это, дурацкие фантазии двух нетрезвых интеллигентов! Сам-то ты — о чем бы спросил?..»

«Люблю эту маленькую семью. Глеб и его мама. В этом доме я свой, родной. У них как-то по-особенному хорошо. Спокойно, тихо, уютно. — Что у тебя нового? — негромко спрашивает Глеб. Он курит, сигаретный дым тонкой струйкой течет от его пальцев к приоткрытой форточке. — Да так, ничего. Мелочи... Я отвечаю другу — а сам в это время думаю, что за время, прошедшее с моего прошлого посещения, и впрямь ничего не произошло в жизни. Почти ничего…»

«Два года назад заехала старуха в этот чужой для нее район Москвы, и теперь сложилось так, что единственный человек, кто еще уделял ей внимание, была вот эта работница прокатного пункта, разместившегося в высоком нижнем этаже жилого крупнопанельного дома. По всем статьям приемщица годилась старухе в дочки, а разговаривали они на равных. Может быть, оттого, что старуха не поучала, не кичилась своей старостью, а приемщица не подчеркивала свою сравнительную молодость, а может быть, потому, что женские судьбы их были похожи в главном — приемщица тоже осталась вдовой в двадцать два, едва родив. Старухиного мужа и его поколение выкосила война, а мужа приемщицы и его ровесников — бутылка. Не дай Бог — сравнивать с войной, но и бутылка — оружие массового уничтожения. Из тех, кого она прокатала, как тесто на лапшу, многие живые только по форме, а не по содержанию…»

«Только что Всеволод Крестовский закончил апробацию своего нового технического детища и был сильно удивлен полученным результатом. Классификатор психических состояний зафиксировал у его сослуживца — настоящего фаната науки Аркадия Звездоносцева совсем низкий коэффициент добра. После окончания института Всеволод работал с Аркадием в Научно-конструкторском бюро вычислительных систем и часто обсуждал с ним всевозможные технические вопросы, мечтая сделать грандиозное открытие. Зато у вечного скептика технаря Коли Королева, которого трудно было заподозрить в какой-либо сентиментальности, добра оказалось намного больше…»

«Вся моя предыдущая служба — с нарядами по столовой, по кочегарке, по дивизиону — казалась детской забавой в сравнении с предстоящим испытанием. Я и раньше-то никогда не был в ночном лесу, а тут… Ладно бы просто так ехал, а то везут как барана на заклание. Мысленно я уже попрощался с жизнью: жил, жил восемнадцать лет, и на тебе — ломом по голове, и привезут домой в “цинке”, и памятник со звездой над могилкой поставят…»

Отвертку, плоскогубцы, изоленту и прочую полезную ерунду Мишка носил в карманах рабочей куртки, а в железном чемоданчике у него в два ряда лежали апельсины на закуску.

Жизнь у всех идет в одну сторону, конец известен. Смотреть на него таким ясным взглядом, с полным пониманием происходящего — это дано не каждому.

Я смутно представляю себе этого ребёнка. Ему было шесть лет, и звали его Гришей. Думаю, его мама прижимала его к себе, а он спрашивал: – Дяди, а почему вы хотите меня убить?