Проза

Получив приглашение, я начала готовить документы, заполнять анкеты, нужно было взять характеристику в первом отделе. Начальник первого отдела принял меня на территории профкома завода. Он сказал, что отказывает мне в характеристике, объяснив, что я могу передать секретную информацию, так как контактирую с родителями детей, работников завода.

Касым очень гордится, что зубы ему выбили в лагере, при “Папе Харто”. Никогда челюсть дома не вставит, всегда только на людях. Сосед Сваджрупа облизывается, а еще какой-то с кирпичной рожей жмурит глазки, но всем им надо дождаться модина, чтобы тот всласть побубнил. Ритуал! И повсюду цветы, между прочим.

Если не ставить цель поссориться с будущим патологоанатомом, не следует рассказывать ему анекдот о том, что вскрытие показало, что смерть наступила в результате вскрытия. Если вы не хотите раздружиться с будущим химиком, не надо рассказывать ему, что это пятно на потолке — не результат химических опытов, а сам химик.

Начал день с подвига: умылся и даже побрился. Для закрепления своего нечеловеческого геройства принял холодный душ и пошел искать чистые носки и трусы. Повезло, еще парочка завалялась в углу шкафа. С рубашками дело обстояло хуже. Они постирались, но я их забыл вынуть из стиралки, и они малость затухли и вид имели не сильно привлекательный даже для меня. Решил, что надо их выкинуть и купить новые. А лучше даже не рубашки, а футболки и какой-нибудь худи, чтоб не гладить.

— Эх, — думает вслух Счастливцев, — ушел бы сейчас, да на деревне собак пропасть. Экий народ проклятый, самим есть нечего, а собак развели. Одному страшно. В беседке переночевать? Там библиóтека и наливка остались. Так он не спит еще, такой монолог прочитает — вылетишь в окно. Пойду поброжу по саду, хоть георгины все переломаю. Все-таки легче.

Это был не первый визит иностранных родичей. Еще до Большого Террора в самом конце 1920-х годов приезжали в Москву и побывали в гостях у Миши — так тогда называли Моисея Абрамовича — его двоюродные братья Штейны — Сэм и Натан. Знакомство с ними обернулось не только дружеским братски семейственно-душевным приятельством, но и увлекательно-любознательным общением — как ни кинь, это была ступень в незнаемое.

В этом-то пальте с новыми пуговицами (в самом конце прошлого XX века) я умудрился заблудиться поздно вечером в декабре в Нью-Йорке, в квадратном Манхеттене, среди небоскребов, газового света, шума и ярких витрин. И провел в нем, голубчике моем, почти целую ночь до рассвета в беседах с самим собой в полусонном бреду на скамейке в парке у метро «Юнион сквер», угол Пятой авеню, среди пятерки таких же молчаливых, как и я…

Лето изымает человека из времени, оно перерастает время, оно — большое округлое Всегда. В каком-то смысле оно даже избавляет от биографических координат с их суетными подробностями — в которые осень потом аккуратно нас возвращает.

Немудрено, что Люба проспала. В комнате было тихо, сумрачно и душновато. Небо за окном затянуло тяжёлыми сизыми тучами, разбухшими от влаги и ждущими только дуновения ветерка, чтобы разразиться сильнейшим ливнем над городом. Первым желанием было позвонить на работу, сказаться больной, а потом, заварив крепкого сладкого чая и бросив в чашку прозрачную солнечную дольку лимона, перечитывать, растягивая удовольствие, булгаковские строчки о грозах над древними и великими городами.

Люди всегда были падки до хлеба и зрелищ. Эта истина стара как водопровод, сработанный волонтёрами Древнего Рима. В те времена, о которых пойдёт речь, пакт Молотова - Риббентропа не был ещё обнародован, и из развлечений советскому человеку предстояла только летняя Олимпиада в Сеуле.

Сладости всегда были для меня средством первой помощи. Вроде зелёнки или йода, когда порежешься. Помню, как бабушка приводила меня в кафе, – нет, конечно, мы и с родителями бывали в таких местах, – но то было особенное, наше с бабушкой кафе. Она приводила меня туда, зарёванную, после какого-нибудь происшествия, которое ощущалось моей детской душой как вселенский катаклизм.

Судьба… Судьба… Коварная ты штука. Для праведных людей всегда наука. Я лежал в грязи - разорванный, опустошённый, выкуренный… Мимо мелькали чьи-то сапоги, ботинки, туфли, но никому не было до меня дела.

– Ещё один подъезд, а потом сразу домой. – Хорошо, мамочка! – закивала головой семилетняя Варя. А её сестра – третьеклассница Танюша добавила: – Отлично поколядовали в этом году. Да, мамуль? – Да, отлично, – заулыбалась мама. – Но у нас ещё куча дел. А потом на службу, в храм.

- Отойди с дороги, куда прёшься?! Шастает рвань всякая, так и просится под колёса! И бородатый возница в тулупе и новой лисьей шапке больно ударил плёткой оборванного и грязного пожилого мужчину, который переходил улицу прямо перед повозкой, запряжённой парой холёных лошадей.

Влажный воздух обнимал Лёню, тяжёлым одеялом падая на ссутуленные плечи и прилипшую к спине футболку. Дождь уже закончился, и изрядно похудевшие тучи уходили на запад — туда, где сквозь них пробивались упрямые лучи закатного солнца.