Проза

Возможно, разговоры до глубокой ночи – это единственный способ убежать от хтонического ужаса ночи, стремительно падающей темноты, когда полный жизни, цвета и радости остров вдруг становится почти чёрным, а море – пугающим, никогда ведь не знаешь, что оно может принести под покровом темноты. И летом, и зимой вечерние часы тут для меня – самые тоскливые, тягучие, несущие скрытую угрозу; этого нет ни в Праге, ни в Одессе, где – особенно в Одессе – закаты плавны, мягки, где над морем долго держится свет, а в городе продолжает бурлить жизнь. На Кипре – тишина, пустота, тревога, и киприоты держатся группами, сидят в тавернах и барах, танцуют в ночных клубах до глубокой ночи и приходят домой лишь для того, чтобы рухнуть в постель, зная, что утро придёт совсем скоро, и в шесть утра жаркое солнце моментально растопит все страхи.

Александр Михайлович Гликберг, писавший под литературным псевдонимом Саша Чёрный, ещё в самом начале своей журналистской и литературной карьеры, летом 1909 года, лечился в Уфимской губернии кумысом.

Арсений Тарковский почти наш современник, во всяком случае для людей моего поколения. Не вдаваясь подробно в его биографию, мне хотелось бы здесь подчеркнуть отдельные её моменты и привести лично услышанные мною впечатления двух поэтов и писателей: киевского – Ларисы Пастух и московского – Станислава Айдиняна.

Местный начальник республиканских лагерей и тюрем, человек столь же авторитетный, сколь отзывчивый на дружбу, после очередной теплой встречи в порыве откровенности выразил свою к Вите симпатию доступным ему образом, что в пересказе на простой человеческий язык прозвучало примерно так: «Виктор, мы друзья. Знай, что тебя всегда ждет лучшая в республике камера».

С того вечера Семён бил старика почти каждый день. Несильно — чтобы не оставлять следов — мог ткнуть в живот, мог дать лёгкого пинка, шлёпнуть ладонью по лысине, сделать «смазь». Отбиваться старик не пытался. Силы были не равны. Он только закрывался и молчал. Старался не выходить из своей комнаты, когда Семён был дома.