Проза

«Но он действительно пришел в субботу вечером. Это был высокий, стройный и красивый мужчина с многозначительным лицом. Сережа галантно поцеловал хозяйке руку и сказал вполне уместный комплимент. Потом они ели торт и пили вино, которые принес с собой Сережа, и гость рассказывал ей о театральном мире, который неплохо знал. Ближе к десяти вечера, когда бутылка опустела, Сережа вдруг заговорил об эротике в искусстве. Он обнял Женю и попытался опрокинуть ее на диван. Дыхание гостя стало жарким, а слова маловразумительными. Женя оттолкнула Сережу, они упали на пол, и борьба продолжилась уже на ковре…»

Не в Индии и не в Африке это случилось. Да и не так всё было бы там. И уж наверняка лазать у слоновьих ног не удалось бы! Но вначале о самой первой, бок о бок со слоном, вернее — слонёнком, встрече. В московском цирке на Вернадского. Дочери моей было тогда немногим за десять лет, и мы по приглашению своих питерских друзей Карпинских, работавших несколько сезонов в конно-балетном театре “Горская легенда” Тамерлана Нугзарова, приехали посмотреть закулисный цирк. Это совершенно не то, что видеть спектакль на арене из зрительного зала…»

«Мы тоже когда-то уходили от родителей, а они — от своих родителей. Всё идёт по жизненному сценарию, по спирали, и женитьба сына — это очередной виток. Но душа почему-то не хотела смириться, и не было ей покоя, пока я не стал рыться в своих старых записях и не нашёл тетрадку с названием “Детские ляпы”. В ней я записывал “ляпы” своих сыновей, когда они ещё были маленькими, и оформлял в виде баек. Закурил, стал читать, и потихоньку всё встало на место — былого, конечно, не вернуть, но хоть вспомнить будет что...»

«Рассказывая, Динара шла дальше, вдоль сада, а Люся в этот момент вдруг подумала, что ужасно торопится на работу, вот несмотря ни на что — как бес внутри. И не может она так мирно, так долго и спокойно идти вдоль сада. Ей вдруг так ясно и очевидно показалось, что она никогда бы не могла работать медсестрой, не могла бы так любить, с такой радостью выносить людей, незнакомых людей… Она смотрела на Динару, ощущала ее присутствие и не верила, что обыкновенный человек может быть настолько добрым, настолько сердечным и бескорыстным…»

«Бежать нужно было по его сигналу, когда он махнёт перчаткой. И я стоял и ждал, что же будет дальше. Немец махнул перчаткой, и я, сорвавшись с места, побежал к палке. Бежал и всё время прислушивался к тому, что делалось сзади. И вдруг услышал у себя за спиной тяжёлое собачье сопение и топот. Быстро глянул и увидел, что в нескольких метрах позади — овчарка…»

Это было в общем несложно: за две тысячи лет существования без родины искусство оставаться евреем превратилось в умение приспосабливаться к любым условиям жизни, приняв внешние правила общества, куда судьба закидывала сынов Израиля. Но внутри хранить иудейскую веру, то есть саму сущность еврейской нации.

На размышления претендент на королевский трон выделил Мееру и прочим своим будущим подданным три дня — и это было очередной ошибкой. За три дня Всевышний успел создать и землю, и небо, и даже сушу с морями и растениями. Старикам хватило и двух.

«Теперь, пока могущественные люди, отчаявшись получить Лёшино согласие, не решились на что-то для него непоправимое, надо поскорее возобновить переговоры. К тому же им будет очень полезно узнать, что он знает. Ведь их собственность способна сгореть, если что, ничуть не менее ярко, чем собственность его. Нет, сам он, понятное дело, никогда не отважился бы на поджог. Но это известно только ему, уж никак не Алене Павловне…»

«Москва была вся в праздниках и блистала новогодним убранством. Там, в окопах, мы молились на эту Москву, пусть сыто-барскую, пусть насмешливую, пусть равнодушную, но всё равно нашу Москву, вечную Москву, настоящую Москву, преданную Москву, представляя её чем-то единственно ценным в этом мире, дальше которой отступать было некуда — даже когда мокли под дождями, даже когда тряслись и глохли под обстрелами, даже когда не спали, не ели сутками, умирали на госпитальных койках или в лапах врага. Человек обязательно должен во что-то верить. И я верил, и мои товарищи по оружию тоже верили, иначе умирать не имело никого смысла, а надо было сдаться на милость “укропам”, разбежаться по степям и дубравам и выть от бессилия на луну и звёзды…»

«Про многое я уже не мог сказать — позавчера ли оно было, или месяц назад — дни идут одинаковые, а, точнее говоря, всё один хмурый, осенний, с низким небом денек стоит, и только мигает на улице под тем небом со столба огонек светофора: темный свет — надо спать, белый свет — надо вставать и к автобусу бежать, и делать то, что делать не хочется…»

«Каждое утро Мишка вставал в пять часов. Лена, сонная и, как говорила она сама, “какая-то сырая”, плелась следом, чтобы приготовить завтрак. Она частенько пережаривала яичницу, вместо сахара сыпала в кофе перец, а однажды едва не обварила Мишке ноги кипятком из чайника. Мишка не раз пытался объяснить Лене, что он и сам может приготовить себе завтрак, но молодой женщине было стыдно. Во-первых, она действительно не любила Мишку, во-вторых, страдала, вспоминая совершенно правдивые комментарии Наташки, и по утрам все это мучило ее особенно сильно…»

«— Все, можно ехать. Сейчас спустимся с насыпи самоходом, а потом заведем двигатель, — Саша вытер руки о носовой платок и бросил его в костер. Испачканный машинным маслом, платок весело вспыхнул, далеко осветив место непредвиденной стоянки. В соломенных отблесках пламени длинный земляной холм волнистой таинственной рептилией тянулся к городу. — Может, и лучше, что сейчас в Украине не строят железных дорог. — Саша задумчиво посмотрел на меня. — Поговаривают, что к футбольному Евро-2012 на этом месте планировали построить автобан. Хорошо, что не построили, как бы чего не случилось…»

«Горец властно держит ее за запястье, хотя она не сопротивляется. Судя по его виду, именно он ее избивает. Старики смотрят с одобрением — “какой молодец, какой джигит”! Асхат мне с улыбкой: — Зачем тебе эта проститутка? Здесь война. С тобой согласится улететь любая красавица. — Влечет. И мама просила привести. — Хорошо, забирай. Родителей надо почитать. Старики одобрительно закивали. — Пусть подпишет дарственную на часть домика, которой владеет, — в пользу защитников Абхазии…»

«В этот лагерь по воскресеньям приезжали развлекаться офицеры и богатые немцы. Пленных выстраивали, а приехавшие шли вдоль строя с плётками в руках. Плётками они били каждого, а потом из строя выбирали несколько человек, выводили их на свободную площадку и поодиночке заставляли бежать. Бегущего затравливали овчарками. Затем заставляли бежать других. По отбежавшему метров на сто начинали стрелять, как по мишени, состязаясь в стрельбе. При этом немцы так весело смеялись, как будто были в цирке на представлении или смотрели весёлую комедию в кино. Так было каждое воскресенье…»

Начало восьмидесятых было временем расцвета металла. Он был тогда на пике моды. Конечно, не только он — большинство как раз слушало в те годы Modern Talking и прочих Сабрин, лишь иногда имитируя любовь к металлу — для крутизны. Так что мы были в меньшинстве. Мы были элитой — по крайней мере, так нам хотелось думать.