Эссе

Володя не стал великим математиком. Но блестящим был, несомненно. В эти годы — конец семидесятых, начало восьмидесятых — вошли в моду постановки оптимальных экономических задач. Решение этих сложнейших задач было доступно, естественно, только компьютерам. И вот тогда в СССР стали вовсю обхаживать «продажную девку загнивающего империализма» — кибернетику. И математики такого класса, как Володя, стали одним из самых дефицитных товаров.

Жизнелюбие, граничащее с эгоизмом, жажда любви и признания наперекор логике конца, бесстрашие в преодолении препятствий, непредсказуемость поступков в ситуации полного отчаяния — даже тогда, когда бороться бессмысленно, — это черты не только героя Б. Аханова, но и самого Е. Арье.

В тот день незадолго перед собранием они с Эллочкой Шибер стояли в очереди в миитовском буфете, и тут появился Толик, то ли куда-то очень спешащий, то ли чрезмерно голодный, и посему — пролезший без очереди. Столь вызывающее поведение, естественно, не могло пройти даром: в наказание за свой возмутительный поступок, несовместимый со званием советского студента, Толик был предложен в комсорги, единогласно избран и исполнял эту повинность в течение всех пяти лет.

Обсуждая традиции, мы не обсуждаем произвольные правила и условности. Мы обсуждаем найденные ответы на вновь и вновь возникающие вопросы. Эти ответы являются подразумеваемыми, общими, воплощенными в социальных практиках и в неписанных ожиданиях. Те, кто их принимают, не обязательно способны их объяснить, а тем более оправдать.

То-то нынче – достаточно снова мне увидеть нас, молодых, четверых – себя самого, глаза свои полузакрывшего, словно внутренним верным зрением увидавшего наперёд всё, что будет с нами потом, обнимающего за плечи друзей своих – Лёню Губанова, глядящего вдаль обиженно и отчаянно, – будь, мол, что будет, – и, с растерянной полуулыбкой на лице Пьеро, или нет, Арлекина, скорее, – Юру Кублановского, а за нами, вместе с нами – и чуть в стороне, со склонённою головой удалой, – Аркашу Пахомова, – на старой, чудом, наверное, сохранившейся фотографии, – чтобы вспыхнуло – или в сознании, небывалым, дивным сиянием, или в небе, ярким созвездием, – незабвенное слово СМОГ.

Постельный клоп (лат. Cimex lectularius, отряд Hemiptera) традиционно населяет многие страницы русской литературы — от «Евгения Онегина», где «на станциях клопы да блохи заснуть минуты не дают», до пьесы Маяковского.

Сима был удивительно светлым и добрым человеком. Общение с ним оставляло какое-то чувство мудрой благожелательности и в то же время достоинства, к которому невольно приобщались собеседники. Тут не надо было настраивать душу на любовь, как пел Окуджава, она сама на нее настраивалась.

Комплекс Цзиньпин включает две электростанции Цзиньпин I и Цзиньпин II. Взаимное расположение станций уникально, потому что они расположены на естественном изгибе реки, огибающем гору Цзиньпин на расстоянии 150 км, но создающем расстояние между ветвями изгиба всего 16 км.

Современные ведьмы — те самые, что существуют и в обычной, и в виртуальной реальности — не любят привычного нам слова «ведьма» (witch по-английски) и пользуются вместо него староанглийским словом того же корня — wiccan, что лучше всего перевести как «ведунья» (а также и «ведун», потому что современные ведьмы бывают и мужского пола).

Но нет — упорно и неизменно королева Елизавета отказывала в своей руке всем и каждому, а Парламенту было сказано, что вопрос о своем браке королева решит сама. К чему был добавлен риторический вопрос — неужто члены Парламента думают, что у последней молочницы в королевстве больше свободы в выборе супруга, чем у Елизаветы I, их коронованной монархини?

Февраль 1939 года, И.Е. Тамм ведет семинарские занятия по теоретической физике. Сообщает о последней статье Штрассмана и Гана о возможности цепной реакции на нейтронах. Делает от себя расчеты на доске и заключает: «Чтобы построить атомную бомбу нужно урана больше, чем объем этой комнаты. Такого количества урана на земле нет, да и как перевезти такую бомбу? Можете спать спокойно». Через 9 лет взорвалась советская атомная бомба, одним из творцов которой был И.Е. Тамм.

На пороге стоял невысокого роста старичок. Большие очки. В руках портфель. Он показался мне очень старым, но голос его зазвучал неожиданно громко и басовито, а движения — он снял пальто, шляпу, нагнулся за поставленным на пол портфелем, поцеловал Матери к ее неудовольствию руку — были молодыми, энергичными и свидетельствовали о том, что этот человек активен, бодр, и что старость не одержала над ним свою окончательную победу.

Это свет души человеческой, распахнутой миру, обескураживающе доверчивой, поразительно чуткой, слишком ранимой, пусть порою по-детски наивной, зачастую беззащитной, нередко тревожной, мятущейся, но неизменно возвышенной, чистой, свет души созидающей, провидческой, творческой, труженицы и скиталицы в хаосе повседневности, юдольной соратницы и небесной вестницы, совершившей свой, не для всех, разумеется, заметный и далеко не всем, само собой, понятный подвиг во имя космической гармонии бытия.

А ведь музыку придумали не люди. Ее изобрели птицы. Соловья по части музыки — никто до сих пор превзойти не может. А птицы — прямые потомки динозавров. Они научились петь эти песни очень давно. Представим себе ранний четвертичный период. Средний плейстоцен. Лет, этак, триста тысяч назад. Людей еще нет. В Африке выживают какие-то питекантропы.

Вообще чувствуется, что по-настоящему человек растёт, внутренне дифференцируется и усложняется, наращивает себе дополнительные измерения, — (исключительно? По преимуществу?) тогда, когда отвлекается и занимается необязательным.