Воспоминания

Жил дядя Запуперя в старой бане, дом родной сестре отдал, а что было делать, сестру муж-алкоголик выгнал из городской квартиры с двумя ребятишками. А почему его Запуперей по-уличному звали, есть на то своя легенда. Рассказывают, при рождении бабка-повитуха ему каким-то необычным узлом пуп завязала.

Таня круто развернулась на каблуках и вышла из класса. Уши у нее горели, шея покраснела. Она напоминала себе молодую кобылу, из ноздрей которой валил пар. Наверное, так она и выглядела в глазах классной руководительницы: сноровистая, упрямая, фыркающая. Таня понимала, что надо потерпеть, осталось два месяца до экзаменов и все!

Итак, что там советовала когда-то доброжелательная женщина из крупного издательства? "Попробуйте найти читателей в Интернете!". Вот, и последую ее совету - начну выкладывать тексты в Интернете. Все же лучше, чем ждать у моря погоды, ведь, под лежачий камень вода не течет!

Мышки с кошками играли, Кошек за уши трепали. Кошки добрые попались, Не дрались и не кусались.

А вы когда-нибудь любили, Совсем не ведая о том? А вы когда-нибудь ловили Полночный снег горячим ртом?

Под Новый год к нам в типографию заглянул постоянный клиент Женя Храмской, владелец рекламного агентства «Две обезьяны». Этот приземистый голубоглазый блондин недавно обошёл все крупные организации в городе и насшибал у них заказов на сборный тираж карманных календариков.

Эта история приключилась со мной в детстве. Мне повезло, - детство моё случилось на закате советской эпохи. В ту пору, не было смартфонов, планшетов и компьютеров, но зато были настоящие друзья – весёлые ребята, такие же, как и я, жившие со мной по соседству.

«Соединив свои ладони,/Я взгляд направил в небеса/И прошептал: «Не надо боле/Трепать России паруса…»

"Ещё тепло не разбрелось,/не взвизгнули колёса,/разбрызгивая вкривь и вкось на перекрёстках осень".

«Отчего-то стало весело вдруг./Отчего-то приумолкла печаль./День ли завтрашний желанен, как друг,/Со вчерашним ли расстаться не жаль...»

А страх постоянно шёл по жизни. Не пустят к лошадям… Заберут родители к себе… А вдруг бабушка умрёт? А если — война?.. Сколько себя помню — основной вопрос милитаризации сильных государств и строгий ответ нашей страны — постоянно уравновешивали мир. Но постоянная внутренняя напряжённость, изнуряющая и тягостная, лет с четырнадцати влепилась внутрь и не отпускает. С годами — всё глубже: даже в самые светлые, радостные моменты внезапно болевым смычком чиркнет по сердцу, пронзит нутро, мелькнёт ужасающей пропастью… Особенно в мыслях о детях, внуках. С завистью гляжу, даже оборачиваясь вослед, на беспечных людей: счастливые, неужто свободны от этого неизбывного ощущения зыбкости сущего!?

Ромка и представить себе не мог, что такие поезда ещё где-то бегают по рельсам. С мамой он дважды ездил в Крым, встречал и провожал бабушку, гостившую у них. Там были новенькие вагоны с холщовыми дорожками вдоль проходов, которые злили его, путаясь в чемоданных роликах. А здесь пахло неопрятными людьми и даже на вид всё было липким — и поручни, и столики под окнами, и реечные деревянные диваны. Нет, Ромку ничуть не удручала неряшливая ветхость состава, совсем наоборот. Здесь позволительно было то, чего ни в коем случае не разрешили бы в поезде обихоженном и присмотренном. Например, распахнуть двери в тамбуре и нестись, стоя на подножках, задиристо подставляя себя встречному ветру.

Перед окном квартиры большого города стоит человек. За окном он видит окна таких же квартир, видит спешащих куда-то людей, машины… Но человек ничего этого не видит. Он видит село, село своего детства… Село Печёрка, дымящее в небо печными трубами где-то среди возвышенностей Салаирского кряжа, примечательно было тем, что в нем было сразу три государственных учреждения: детдом, дурдом и курятник. Были, конечно, ещё и сельсовет, и школа, и совхозная контора, и почта, и магазин… Но все эти учреждения к вечеру пустели, жизнь в них прекращалась, и постоянная жизнь была только в этих трёх вышеназванных учреждениях.

Это было солнечным апрелем 1992 года. После распада Советского Союза в моём родном Чимкенте только и разговоров было о том, как теперь будет жить и развиваться Казахстан. Товарный голод надвигался быстро и беспощадно обрушивался на людей. В ходу были ещё советские рубли и копейки. Мой папа работал, как и раньше, слесарем на фабрике, а мама продавцом в хлебном отделе продуктового магазина «Колос». Товарооборот в хорошие времена был в магазине всегда огромен. Но наступили девяностые и всё изменилось. Я только вернулся из института и начал разуваться, как вдруг зазвонил телефон. В трубке зазвучал тревожный голос мамы: — Сынок, приезжай быстрее в магазин. Здесь такое творится!.. Напиши записку папе.

Двухколейная железная дорога шла в их городе вдоль моря, можно сказать, почти по самому его краю. Переходя железнодорожное полотно недалеко от вокзала, Георгий приостановился у рубинового огня семафора на стрелке, залюбовался его ликующим цветом, как вдруг выскочили из-за домов и деревьев встречные поезда, и он застыл, словно приклеенный, на узкой полосе щебенки, между двумя колеями — между двумя жутко летящими друг мимо друга железными стенами. Один поезд был товарный, другой — пассажирский. В пассажирском все окна мелькали черные, только ударил по глазам свет из вагона-ресторана, где, верно, подсчитывали в этот час выручку или мыли посуду. Товарняк был сборный — порожние нефтяные цистерны, груженные песком открытые платформы, белые вагоны холодильников, от которых веяло чем-то мрачно-окончательным, безнадежным. Из-под гудящих колес били мощные вихревые потоки мазутного ветра, гремело и лязгало со всех сторон, больно рябило в глазах: казалось, вот-вот стукнет какой-нибудь железякой и — прощай молодость!