Воспоминания

В 1967 г. Лев Моисеевич организовал в ЛЭИС кафедру Импульсной и вычислительной техники с общеинститутским Вычислительным центром при ней. Более четверти века он возглавлял эту кафедру, а затем отпочковавшуюся от нее кафедру Цифровой обработки сигналов. Поражал диапазон его научных интересов — от теории электромагнитного поля до теории цифровых фильтров.

Не надо обладать большими познаниями в кардиологии, чтобы понять, что у этого человека хорошее сердце и мудрая кровь. Он и сейчас работает, это известный в городе специалист, уважаемый и опытный врач. Его нынешние пациенты — это дети тех, кого он начал лечить в 1992 году, и внуки тех, кого водили и носили к моей маме. Так что как улицу ни назови — добрые дела там продолжаются.

Где-то в эти годы я решил воспользоваться услугами того адвоката, которого мне оставила мама на случай беды. Мне он пока не понадобился, и я решил попросить его помочь семье Фурманов, жизнь которых в коммунальной квартире при Лёвиной сионистской активности и отцовской поддержке её — стала невыносимой. Адвокат этот переселил их ко мне, они заняли освобождённую мною комнату и радостно вздохнули, разделив соседство с единомышленником.

Кофта вновь понадобилась после рождения моего сына. Как многие советские роженицы, я не избежала тяжелого послеродового мастита — и это несмотря на то, что нашим районным родильным домом был знаменитый дом № 7 имени Г.Л. Грауэрмана на Большой Молчановке — известный в Москве просто как «Грауэрман». В конце 50-х — начале 60-х он совсем не считался каким-то привилегированным заведением.

Ну вот, приехал однажды отец в свой подшефный детский сад, узнать, как идут дела и нет ли каких просьб. Заведующая, в припадке преданности начальству, объявляет малышам: Дети, посмотрите, кто к нам пришел?! Дети посмотрели, сразу уловили главную черту внешности посетителя — большую лысину. И хором сказали: Дедушка Ленин. Александр Сергеевич очень был смущен. А уж что творилось с директрисой садика!

Нас поздравляли знакомые, соседи, и прохожие. А те из них, что бурчали вслед что-то злобное, делали это как-то неуверенно и выглядели слегка пришибленно. Слово «еврей», которого желательно было избегать, чтобы не создавать неловкость и не будить «спящих собак», внезапно зазвучало громко и гордо.

Мне приходилось встречать американцев, которые с презрением говорят о людях, выросших в тоталитарных режимах. Дескать, они жили (живут) как рабы. А мы не рабы. Значит, если бы вот этот, гордый своим происхождением свободного человека, американец был пересажен на тоталитарную почву, он повел бы себя иначе? А как именно? Ну, купил бы двустволку, зарядил и пошел в Кремль…

Человек стал рабом общества, а теперь еще и гаджетов. Была бы шея, хомут всегда найдется. Экологическая катастрофа заставит нас пересмотреть отношения с природой? Возможно. Но почему же от «зеленого движения» за версту несет антисемитизмом и ненавистью к Израилю? Почему ХАМАС, опоганивший Газу и создавший на ее территории тюрьму-помойку, природолюбцам-зеленым ближе евреев, напоивших пустыню и превративших свою страну в цветущий сад?

Обкорнать терминологию, вырвать из контекста и вывернуть наизнанку полезно для того, чтобы создать у манипулируемого дурака иллюзию власти, не требующую ни усилий, ни риска. Нетрудно и очень лестно поверить, что уже на грош пятаков купил, имеешь собственное мнение и выступаешь за все хорошее против всего плохого.

Судно приблизилось к противоположному берегу, когда солнце, багровея, перевалило за горизонт, – и фантасмагория стала меркнуть. Последнее, что увидел, – воронов, спланировавших над баркой, после чего… лодка перевернулась.

Встретить такого человека, как Юлий Брук, — большая жизненная удача. С ним было легко общаться, он мог говорить часами, его интересовало множество различных тем. Часто его поддержка была незаметна, он никогда не подчеркивал своё участие, но только с его уходом начинаешь осознавать, какая это большая и невосполнимая потеря.

Ю.М. Брук был необыкновенным энтузиастом просветительства. Мне довелось слушать очень много его замечательных рассказов о юношах и девушках, добивавшихся каких-то неожиданно красивых решений или иных творческих удач. Он изъездил всю страну, агитируя школьников за науку.

Доброта Юлика не знала границ. Он был необыкновенно внимательным, всегда старался сделать приятное своим друзьям. Каждую осень он отправлялся в синагогу, покупал там новые настенные календари и с восторгом их раздаривал. Однажды мы шли вместе после покупки календарей в синагоге на Большой Бронной улице.

Было в нем еще одно свойство, которое, кажется, не только полностью отсутствует среди поздних поколений, но которое даже трудно выразить средствами современного русского языка. Возможно, это качество можно было бы определить как «ревность в служении», и оно проявлялось и в том, как Юлий Менделеевич относился не только к самой науке физике, но и к делу научного просвещения.

В те годы многие призеры Всесоюзных олимпиад пытались поступать в МФТИ. Получив полный балл на экзаменах, владельцы «неподходящих» фамилий получали отказ на собеседованиях. Это вызывало естественное несогласие нашего сообщества. В это время (до конца 60-х) я был одним из лидеров приемной комиссии по физике Новосибирского университета. Юлик посылал нам этих абитуриентов, и — с благословения ректора С.Т. Беляева — мы принимали их на физфак НГУ.