Воспоминания

«”Воспоминания и размышления о Владимире Григорьевиче Апресове” я задумал давно, но руки не доходили. Куда-то сквозь пальцы просачивалось драгоценное время. Коллеги из Казани посвятили памяти Владимира Григорьевича книжку. Я её почитал и, к моему разочарованию, духа своего учителя не почувствовал. Словно о чужом человеке написано. А это не так. Он был родным не только для родственников, умел передавать пианистическую традицию по роду: родить музыкантов…»

«Конечно, в каждой культуре театр обретает особенные признаки, не мыслю культуру без театра. По моему глубокому убеждению, театр — обязательная часть культуры. Хотя говорить о четких границах театра в культуре крайне сложно. Они не только изменялись с течением исторического времени, но и не определены в силу теоретических разночтений авторских и предметных подходов, а также, вероятно, в силу специфики самого явления. В этой связи целесообразно говорить не о границах даже, а о социокультурном фронтире театра, поскольку это понятие включает в себя как некоторую пограничную определенность, так и динамичность границ, их ландшафтную изменчивость. Существенным здесь является принцип разделения: что является театром, а что составляет окружающую его природу…»

«Весть об экскурсии в Ленинград разнеслась по школе в последний день учебы — перед осенними каникулами. Никто не планировал поездку, но директору предложили “горящие” бесплатные путевки, и он взял (“Откажешься, больше не предложат!”). Меня вызвали и приказали поехать в “Питер”. Группу учащихся нужно было набрать из моего класса. Попытался было отвертеться — дескать, они у меня дети, семиклассники, им еще рано ездить так далеко. Но директор был непреклонен — “решение состоялось”…»

«Как-то с товарищами рискнули мы пойти за ягодами с ночёвкой в лесу. Это был смелый поступок, и мы сами дивились собственной храбрости, когда шли по тёмной лесной тропинке, а кругом таинственно шелестел и потрескивал чёрный лес. А вдруг — волки? А вдруг — разбойники? Мы без надобности смеялись, вздрагивали и озирались. И вдруг впереди блеснул красный отблеск и послышались грубые голоса. Мы замерли на месте — не броситься ли в бегство? Однако любопытство тащило нас вперёд. Осторожно продвинулись мы по извилистой тропе. Открылась небольшая полянка, на ней пламенел костёр, а в освещённом кругу качались головы прикорнувших людей, и сдержанным рокотом шёл какой-то разговор. Разбойники? И всё-таки мы осторожно вышли на освещённое пространство…»

Часто создатели фильма специально идут на нарушение исторической правды, думая усилить художественное воздействие произведения. Горький урок этого сериала состоит в том, что результат такой вольности часто оказывается обратным – отступление от правды истории делает произведение таким же нелепым, как глубокий снег в августе четырнадцатого.

Главная прелесть математики — ее свобода от необходимости проверять свои результаты в земной действительности — может иметь, как и всё на свете, теневую сторону: живя в приятно-прохладном воздушном замке, можно и не выглядывать в окно. А физикам приходится выходить из милого сердцу Замка, чтобы проверить, прочно ли теория стоит на земле.

И вот находится группка людей, совершенно внутренне свободных и абсолютно не признающих авторитеты — даже профессиональные. Столько саркастических замечаний о Колмогорове или Гельфанде я не слышал больше никогда в жизни. Это было некое явление нонконформизма в абсолютно конформистском окружающем мире.

Пораженный трагической смертью Маргарет и выражая восхищение ее личностью, которое он испытывал с момента их знакомства, Ральф Уолдо Эмерсон написал: «До последнего мгновения ее страна отторгала ее… Смелая, красноречивая, утонченная, совершенная, преданная душа! Если бы провидение позволило появиться в Америке многим подобным ей, свобода, честь, литература и искусство были бы в безопасности в этом мире».

Фактически оба документа подстрекали Сталина на выдачу ордера на арест Вавилова, и вскоре им удалось этого добиться. Сейчас, спустя много десятилетий, трудно сказать, что чувствовал в те дни Николай Иванович, был ли он морально приуготовлен к страшному концу. Реалии тех дней не могли оставаться им незамеченными…

Я вышел в соседнюю комнату и нашел там только одну картину: Сезанн «Мальчик в красном жилете». Я долго стоял, не в силах оторвать от нее взгляд, пока наконец не заметил, что Клеменсо и Моне также вошли, и художник сказал глубоким, красивым голосом: «Да, Сезанн — величайший из нас всех…»

Перед отъездом Ростропович заблаговременно отправил свой дом на колесах в Лондон вместе с виолончелями и нотами. Забегая вперед расскажу, что, прибыв в Лондон, Ростропович немедленно его покинул, ибо закон, принятый более 100 лет назад в Британии по поводу собачьего бешенства гласил, что любимый, добрейший, лохматый бело-коричневой масти ньюфаундленд Кузя должен был шесть месяцев находиться в карантине. Ростропович и Кузя уехали во Францию.

Рискну заметить, что мы недостаточно разбираемся в «бессмысленных» детских играх. Нам неведомы их безымянные и бестелесные участники. А они, между тем, реют в детской комнате, как джинны над молчаливой пустыней. В то время как управляющий этой стихией ребенок живет на островке безопасности — естественно, до той минуты, пока дверь в комнату не откроется с той стороны.

Остро вставал вопрос: является ли Хуберт Хуго Банкрофт историком. Когда он тратил свою жизнь, свои деньги и свое здоровье на сбор самого полного для историков источника исторической информации, такой вопрос не возникал. Но после началась вполне обычная в академической среде ревность и зависть. Его обвинили в отсутствии ссылок…

Война в Европе закончилась в мае 1945 года, и Фред стал рваться обратно в Кембридж. Уходили лучшие, самые продуктивные годы. Ему было 30 лет, а толком ещё ничего не сделано — вмешалась проклятая война. «Такой молодой, и уже такой неизвестный».

А поддерживать невесту Бродского Марину Басманову дома выпала честь Бобышеву. Поэтому он пару раз оставлял нас одних и мотался в Ленинград. И однажды сказал, что Марина сама приедет на дачу. Она и приехала. Холодная, молчаливая, красивая, без намека на шарм, чужая. Вечером у печки в разговоре участия почти не принимала, что-то мелкое-мелкое рисовала карандашом в блокноте.