Проза

До политических споров дело не дошло, потому что Жора Финкель вовремя схватил гитару, и все запели “Броня крепка и танки наши быстры”. Потом пели “Ой, рябина кудрявая” и “Огней так много золотых на улицах Саратова”. Вера Блейзер с чувством подпевала, игнорируя боль в пояснице. Под конец вечера Володя Зайдман рассказал два матерных анекдота, и все хохотали до слёз.

Сын может даже и не говорить матери ничего: она, которая его родила и видела, как он растёт, понимает его уже по одному взгляду и молча, не говоря ни слова, заботится о нём – и сын без лишних слов принимает эту заботу, так как знает, что они с матерью понимают друг друга и без слов.

Сенатора от Нью-Йорка миссис Клинтон встречали в главном аэропорту штата. Располневшая и потяжелевшая, Хиллари спускалась по трапу навстречу Эвансам, показывая всем своим видом, что она в порядке и не нуждается ни в каком сочувствии. Наоборот, это они – Лиза и Джон, нуждаются в ее помощи. Глядя на нее, трудно было представить ее молоденькой и тоненькой девочкой в джинсах, с копной рыжеватых волос, всегда готовой расхохотаться над шутками Билла. Когда-то они были красивой парой.

Жизнь – это лес, потому что в ней полно деревьев. И каждое дерево особенное, на другое непохожее. Но когда идешь дальше – все они сливаются в одну картинку: ствол шершавый, ветки кривые царапают небо, а на верхушке – ворона. И потому в лесу легко заблудиться, а в жизни – еще легче.

В библиотеку Британского Совета, что на Подоле, может прийти каждый. Хотя бы, чтобы воспользоваться туалетом или дождь переждать. Никто не спросит, зачем. Читательский у меня, конечно, есть, но меня еще ни разу не попросили его предъявить. Если только я не беру книги домой. А домой я их не беру, потому что давно перестал дочитывать книгу до конца, – только первые страницы.

Человеческая жизнь – пергамент, на одной стороне которого пишет Бог, а на другой – дьявол. Письмена часто пересекаются между собой, особенно когда слой становится настолько тонким, что через одни слова проступают другие. Тогда в жизни все смешивается, и ты ничего не можешь разобрать. Пытаешься уловить, вчитаться в написанное, но... знакомые буквы превращаются в иероглифы, в странные знаки чужой речи.

Мать любила стирать на улице. Говорила хозяйке: «Дайте т-т-тубарет, а к-к-корыто не надо, к-к-корыто у меня свое». «Стирайте в кухне», – краснела хозяйка. – «В кухне печь…» Мать мотала головой. Хозяйка краснела еще гуще. Ей от материной стирки на людях, во дворе, было стыдно. Она была молодая, сопливая и уверенная в том, что все люди – братья, и эксплуатация человека человеком невозможна и даже запрещена. И муж хозяйки, райкомовский работник, всегда подчеркивал: не может быть в нашей стране социального неравенства, потому что власть наша – народная и коммунистическая. И нет таких, которым бы она не дала… А кто не взял, тот, стало быть, не по пути шел, а вкось, в сторону. Не видел тот своего счастья в служении идеалам человечества.

Дни идут, как чужие войска, наступают. Непрерывно захватывают территорию твоего тела. Дыхание рвется. Смыкаются связки. Что это? Экстаз? Оргазм? Кислородный коктейль экстази? Тебя сжимает неотвратимая Любовь Бога.

Ночь на двадцать седьмое декабря выдалась снежной и морозной. Федор Иванович приехал в поселок последним автобусом. Постоял, огляделся и, расспросив попутчиков, двинулся по темной улице в гору. Идти было тяжело: в одной руке чемодан, в другой сверток, а под мышкой торчал зачехленный шест. Но Федор Иванович шел быстро, поеживаясь от встречного лобового ветра. Миновав два переулка, он увидел по левую сторону большой двор с качелями и ледяной горкой. «Сюда», – подумал Федор Иванович и, отодвинув калитку, стал пробираться по заметенной тропке к крыльцу особняка. Поднявшись на ступеньки, он вздохнул с облегчением, нажал кнопку звонка, прислушался – никто не отзывался. Тогда он позвонил несколько раз подряд. Никаких признаков жизни. Странно. Федор Иванович стал ходить вокруг дома, заглядывать и стучать в обледенелые окна.

Александр Исаакович Левитин родился 24 сентября 1932 года в Ленинграде. Отец его был служащим Госстраха, мать преподавала физику в профтехучилище. В его роду не было душевнобольных. История этого человека настолько необычна сама по себе, что достоверность всего пережитого им не нуждается в подтверждении для того, чтобы оправдать факт появления этой статьи в печати. В моих глазах трагедия единицы ничуть не уступает в масштабе трагедии всеобщей, тем более при данных конкретных обстоятельствах трудно было бы определить границу, отделяя первое от второго.