Рассказ

Под Новый год к нам в типографию заглянул постоянный клиент Женя Храмской, владелец рекламного агентства «Две обезьяны». Этот приземистый голубоглазый блондин недавно обошёл все крупные организации в городе и насшибал у них заказов на сборный тираж карманных календариков.

Эта история приключилась со мной в детстве. Мне повезло, - детство моё случилось на закате советской эпохи. В ту пору, не было смартфонов, планшетов и компьютеров, но зато были настоящие друзья – весёлые ребята, такие же, как и я, жившие со мной по соседству.

(рассказ) Увидеть Париж и умереть? Она так и сделала! А началось всё с простуды. Жизнь испытывала Галку постоянно, иногда словно ломая через колено. Непутевый муж, с которым долго возилась, но рассталась, гибель сына, а следом и смерть матери, перестроечная нужда — почти сломали ее. И вот, спустя год, подруги купили ей путевку в Париж. Вернулась другой, каким-то свеченьем светясь, и позвала подруг. Они дружили вшестером. Ещё девчонками им довелось работать в одном отделе проектной организации. Когда началась перестройка, организация тихо умерла, и пути подруг разошлись.

(ироническая проза) В высоком темно-синем небе зернисто дрожал и светился Млечный Путь — зыбкий, раздвоенный, как жало искусителя змия, как белый нерв вселенной, где ничто не дается даром, а только одно за счет другого. Глядя в бездонное небо, Георгий почувствовал себя каплей росы на древесном листе, которую высушит первый же луч солнца, блестящей пылинкой, бездумно танцующей в этом луче, тонкой черточкой между двумя датами. Пытаясь отогнать навеянные небом чувства, он заставил себя переключиться на земное, реальное. Попытался уснуть. Прикрыл глаза: в памяти промелькнула пустая серая клумба у въезда в город... а потом медленно возник и сам город — сахарно-белый, строгий, четкий, точно такой, как на макете у шефа в дальнем углу его огромного кабинета.

(Судовой журнал «Паруса». Запись 24) …Горят морозным немым огнём теплины-костры сугробов. Январь сочный, идешь, как в белоцветном раю: светит, охватывает душу, поёт, что кроме неё, лучше её — и нет; острую, как алмаз, бросил он под ноги с наезженной между колеями блескучей горбовиной дорогу — к ней, к ней на свидание! Пальто — нараспашку, в крови — стаканчик «московской»… Но это было в семнадцать лет: давным-давно. Теперь же идешь спокойно: за чистой водой, на родник. А дорога — та же, продолжающая длинную улицу вдоль Волги. Только в другую сторону.

Судно шло на малых оборотах, чтобы несчастный кит совсем не выбился из сил. Команда несла боевую вахту. Что только не делали научники, отвлекая от жертвы! Кровожадно ухмыляясь, кархародоны глотали мазутные квачи, мотки ржавой проволоки, консервные банки и прочую дурную «снедь», а один наглец не погнушался и старенькой струбциной, которую запустил в гнойно-белые чудовища плотник Гриша Куликов. Пробовали глушить громовыми толовыми шашками. Самая настоящая война получилась: взрывы, десятиметровые горы воды дыбятся, а мерзавцы только хари воротят, будто свиньи от докучливых слепней. Всё они норовят серую, обморочную тушкусейвала снизу цапнуть. Вздёрнут рыла кверху, темные пасти раззявят, да так широко, что чуть глазки оловянные от натуги едва не выскакивают и проявляются треугольные, в зазубринах, клыки и всё подныривают, подныривают под затурканное животное. Ладно кровь на китовой ране свернулась, а то, наверное, в исступлении, в голодном бешенстве вспучили бы акульи полчища море-океан и опрокинули корабль.

Ромка и представить себе не мог, что такие поезда ещё где-то бегают по рельсам. С мамой он дважды ездил в Крым, встречал и провожал бабушку, гостившую у них. Там были новенькие вагоны с холщовыми дорожками вдоль проходов, которые злили его, путаясь в чемоданных роликах. А здесь пахло неопрятными людьми и даже на вид всё было липким — и поручни, и столики под окнами, и реечные деревянные диваны. Нет, Ромку ничуть не удручала неряшливая ветхость состава, совсем наоборот. Здесь позволительно было то, чего ни в коем случае не разрешили бы в поезде обихоженном и присмотренном. Например, распахнуть двери в тамбуре и нестись, стоя на подножках, задиристо подставляя себя встречному ветру.

— Ух, ну и ветрюга там, — сказал весело отец, переступив порог дома. Потирая озябшие руки, он подмигнул мне и широко улыбнулся. Глаза его блестели задорным огоньком, он радовался, что отныне его жизнь будет протекать здесь, в деревне, куда мы пару дней назад переехали с ним из Петербурга по той причине, что его сократили на работе. А новую работу, такую, где платили бы достаточно денег, было найти почти невозможно. В центре занятости папе предлагали работу грузчиком, водителем, дворником, а заодно и смешную зарплату, которой не хватило бы даже на оплату проживания в нашей съемной квартире. А в деревне у нас был шанс зажить нормальной жизнью. Здесь у отца был собственный дом, доставшийся в наследство от родителей. Папа планировал заняться разведением крупного рогатого скота, а пока мы жили на те скромные сбережения, что у нас остались.

Это было солнечным апрелем 1992 года. После распада Советского Союза в моём родном Чимкенте только и разговоров было о том, как теперь будет жить и развиваться Казахстан. Товарный голод надвигался быстро и беспощадно обрушивался на людей. В ходу были ещё советские рубли и копейки. Мой папа работал, как и раньше, слесарем на фабрике, а мама продавцом в хлебном отделе продуктового магазина «Колос». Товарооборот в хорошие времена был в магазине всегда огромен. Но наступили девяностые и всё изменилось. Я только вернулся из института и начал разуваться, как вдруг зазвонил телефон. В трубке зазвучал тревожный голос мамы: — Сынок, приезжай быстрее в магазин. Здесь такое творится!.. Напиши записку папе.

Двухколейная железная дорога шла в их городе вдоль моря, можно сказать, почти по самому его краю. Переходя железнодорожное полотно недалеко от вокзала, Георгий приостановился у рубинового огня семафора на стрелке, залюбовался его ликующим цветом, как вдруг выскочили из-за домов и деревьев встречные поезда, и он застыл, словно приклеенный, на узкой полосе щебенки, между двумя колеями — между двумя жутко летящими друг мимо друга железными стенами. Один поезд был товарный, другой — пассажирский. В пассажирском все окна мелькали черные, только ударил по глазам свет из вагона-ресторана, где, верно, подсчитывали в этот час выручку или мыли посуду. Товарняк был сборный — порожние нефтяные цистерны, груженные песком открытые платформы, белые вагоны холодильников, от которых веяло чем-то мрачно-окончательным, безнадежным. Из-под гудящих колес били мощные вихревые потоки мазутного ветра, гремело и лязгало со всех сторон, больно рябило в глазах: казалось, вот-вот стукнет какой-нибудь железякой и — прощай молодость!

Серёнька, готовившийся в это время служить в армии, к бабушке заходил раз в неделю. Тогда она вытягивала из-под подушки носовой платок с завёрнутыми в нём пятёрками. Он, пока никого из посторонних не было, сгребал их к себе в карман, и, сказав два-три слова, уходил домой. Жил он один, в однокомнатной квартире. Её получала в очереди на жильё мать, работавшая лет тридцать в швейной мастерской. Порадоваться новой жизни она не успела, умерла от рака ещё не старой женщиной. Отец Сергея покинул бренный мир ещё раньше, задавившись в платяном шкафу поясом от халата своей жены. Странный человек, вбил себе в голову, что болен неизлечимой болезнью, но при вскрытии оказалось — здоров, жить бы и жить ещё!

Решил старший брат жене соболью шубу купить. Будет жена зимой в обновке красоваться, точно барыня, всем на загляденье. И ей хорошо, и мужу приятно.Среднему брату вороной жеребец приглянулся, молодой да сильный, на всем базаре один такой был. Не долго думал мужик, достал деньги и купил. Хороший конь и в хозяйстве, опять же, первый помощник.

Сейчас много говорят о повышении цен на водку. К черту под хвостик эту водку!.. Нужно повышать цены на стаканы. Я даже сейчас вижу деревенский свадебный стол: гостей еще нет, но на столе стройными рядами стоят стаканы. Их рыцарский строй строг, глубоко продуман и стратегически оправдан. Стаканы — как безжалостные крестоносцы-захватчики в сверкающих латах. Стаканы-злодеи уже продумывают те маневры на столе, с помощью которых даже трезвый ум быстро потеряет им счет.

Мать, сильная властная женщина с замечательной очень нужной в жизни профессией, служившая на позорной должности, исключила его из числа близких родственников. Она оставила мысль отговорить его от отъезда и проходила мимо него как будто бы ее любимый талантливейший сын Витя не существовал в природе и даже в дизайне квартиры. Она уже не спрашивала себя, «в кого он такой пошел?», ответ знала давно. Ее истерическая любовь к родному ребенку жила в ее сердце всегда.

Умом понимаю, что три и даже десяток таких понтов против сотен нормальных среднестатистических абитуриентов — это капля в море, но сразу представляю наихудшее: как такой «капля» с маникюром, в джинсах со стразами и розовой футболке с Мэрилин Монро, завтракающий в Риме, а ужинающий в Париже, вдруг окажется в моей группе за соседней партой — и всё, на всю оставшуюся жизнь заработаешь комплекс Золушки без тыквы.