Эссе

За этими телефонами, за перечнем этим скучнейшим, считающимся почему-то ерофеевским дневником, встаёт — для меня, конечно, не знаю — как там для других, — не просто клочок чего-то, обрывок воспоминаний, мозаика некая, что ли, — встаёт былая эпоха.

Второе академическое письмо организовывалось спустя два года — в связи с присуждением Сахарову Нобелевской премии мира. Из тех, кому предложили это письмо подписать, отказались пять человек, а 72 академика послушно встали в строй. Докладывая в ЦК о проделанной работе, организаторы наябедничали на отказавшихся.

В Сочельник 1903 года в Царском Селе в компании друзей Николай Гумилев познакомился с Анной Горенко (Ахматовой). С этого момента начинается мучительный, порою безнадежный роман. Гумилев влюблен как, пожалуй, несмотря на многочисленные влюбленности, с ним больше не случалось.

Кушнеровское высказывание про быт, который «брови бычит», вошло, похоже, в мой речевой обиход. На вопрос подруги, много ли дел у меня сегодня, я вместо подробного перечисления многочисленных домашних дел, сказала как-то: «Быт свои брови бычит». Некоторым строкам из стихов Б.А. предстоит, думаю, долгая жизнь — они станут афоризмами.

Чем хороши неудобные и неприятные обстоятельства? — Они дают прекрасную возможность научиться (обращать внимание на то), что они не навсегда. Учат с благодарностью воспринимать то именно, что обыкновенно вызывает протест: конечность всего сущего.

Ложь, если с ней не бороться, сама не уступит место правде. Она, как опухоль, будет расти, пока не погубит весь организм. И тогда у новых поколений читателей и сомнений не возникнет, что «Валенки» написал не Деген, а Коренев.

Мы стояли на холодном ветру, леденеющими ногами переступая в талом замусоренном сугробе. Шел 1989-й, и Москва давно толком не убиралась: Перестройка. Мы только что вышли из редакции «Иностранки», и после острой и моментами откровенно враждебной там общей дискуссии разговор наш теперь получался какой-то весь рваный, нервный. Но было ясно: я разговариваю с поэтом.

Таким образом, к началу войны в Керчи оставались шесть семей моих близких — дед, бабушка и тетя, двоюродная бабушка Сарра, двоюродная бабушка Люба с дочерью Элей, семья сына Любы Юды, двоюродный дедушка Герш Мирский с женой Хаей-Саррой и семья двоюродной бабушки Жени. Всего пятнадцать человек.

Гитлеровское руководство проявляло заботу о фольксдойч, проживавших на оккупированных территориях СССР. Они получали большую часть одежды, обуви и многих других предметов, оставшихся после уничтожения евреев в лагерях смерти. Об этом свидетельствует февральский 1943 г. «Отчет об имевшем до сих пор место использования старых текстильных изделий из поселков для выселенных евреев».

Как же могло случиться, что большая группа пророков, располагавшая покровительством царского двора и услугами десятков царских писцов, не смогла передать потомкам своё учение, а один-единственный пророк-диссидент — смог? Почему от всей пророческой эпохи осталось не так уж много книг, и почему именно эти книги сохранились, а все другие были безвозвратно утеряны?

По преданию первые поколения обладали иной физиологией, жили почти тысячу лет и безболезненно рожали многочисленных детей, сразу начинавших ходить и разговаривать. Проклятая земля порождала чертополох на обработанных полях, но давала урожай в пустыне. Быстро увеличивающееся человечество стояло на грани голода.

Отвечает Богу Шломо: «Великую милость Ты оказал рабу Своему Давиду, отцу моему, ходившему пред Тобой в верности, праведности, в прямоте сердца, // храня к нему милость великую эту, Ты дал ему сына, ныне на его престоле сидящего».

В 2011 профессор Ричард Линн опубликовал книгу «Избранный народ: исследование интеллекта и достижений евреев». По результатам его исследования, в Израиле «среднее значение коэффициента интеллекта у евреев ашкеназского происхождения составляет 110, у сефардов — 98, у евреев восточного происхождения (не путать с сефардами) — 91, у выходцев из Эфиопии — 68.

Царствование Азаила (Азару, Азиру) должно было оказаться еще более разрушительным для израильского царства, чем правление убитого царя Дамаска. Голод все еще мучил народ Самарии во времена царя Азаила, как и во времена его отца. Самария пребывала в положении почти постоянной осады и за период более пяти лет неоднократно переходила из рук в руки.

Черчилль не был, несмотря на все его порой серьёзные, порой шутливые объяснения в любви к сионизму, таким его идейным сторонником, как его предшественники Ллойд Джордж и Бальфур. Он воевал за свою громадную Империю, частью которой была маленькая Палестина, крошечный сионистский Ишув. Воевал против монстра, поставившего своей чуть ли не главной задачей уничтожить еврейский народ, или как любил говорить Черчилль — еврейскую расу.