Эссе

Когда-то в долине было большое пресное озеро, но сегодня на его месте осталась только роща и сочная зелень. Еще во времена английского мандата над главным источником Эйн Самия построили насосную станцию, которая стала откачивать воду и гнать ее по трубам в деревни на горах. Трудно поверить, но вплоть до ХХ века, то есть до периода английского мандата, для сбора и хранения воды здесь использовали те же средства, что и во времена праотцев — каменные ямы.

Советская пропаганда дала залп в полную силу. Израиль был обвинен, во‑первых, в «геноциде», а во‑вторых, в «заговоре, имеющем целью достичь мирового господства». Приписать такое намерение стране с населением, не достигавшим и двух с половиной миллионов человек, было поистине смелым полетом фантазии, но в горячке происходящих событий о правдоподобии думать было некогда.

Нет причин идеализировать систему. Но, во-первых, где, при которой из систем и властей, блага распределялись по справедливости? Во-вторых же, то, что получали эти — очень немногие, — высокопоставленные люди, было ничтожной каплей по сравнению с тем количеством продовольствия, которое требовалось городу, и, даже не будь этих привилегий, миллионам граждан не стало бы легче.

Можно спорить с Солониным по поводу оптимального использования лошадей: в качестве тягловой силы или съедобного мяса, но… невозможно отрицать, что с весны 42-го голод ликвидировали без широкого использования конины, значит, главная проблема все же была не в этом.

То есть, идиш, условно, уже существовал около 801 года, в то время как немецкий язык начал формироваться, также условно, только к 842 году. А это означает, что идиш никак не мог быть простым диалектом немецкого языка. Все три языка: немецкий, французский и идиш возникли почти одновременно — из старофранкского языка, языка салических франков, в течение IX века новой эры.

Выбор самой умеренной и «облегчённой» версии религиозного образа жизни продиктован не только и не столько идеологическими соображениями, но представляет из себя компромисс между «правильным» (по моему разумению) уровнем соблюдения заповедей и моими реальными сегодняшними возможностями, учитывая груз прошлого. Но в настоящий момент я нахожусь в состоянии душевного равновесия между своим мировоззрением и образом жизни.

Я нарисовал языки пламени, вырывающиеся из окон, они закручивались вокруг крыши и пожирали мрамор. Мама спросила меня, что это, и я сказал, что это библиотека в Александрии, которую мусульмане приказали сжечь, потому что по сравнению с Кораном никакие книги не важны. Разве мама не помнит, что рассказывала мне эту историю? Мама помнила. Но почему я нарисовал это? Я не знал. Что я хотел сказать этим рисунком? Я пожал плечами.

В аудитории Шатуновский несколько минут отдыхал (этажи были высокие), потом медленно поднимался на кафедру или подходил к доске, говорил несколько тусклых слов — и преображался. Все в нем менялось: голос становился сильным и по-молодому звучным, тело — подвижным, руки быстро выводили на доске формулы. Он рассказывал так ясно, переходил от факта к факту так логично, что его понимали даже самые непонятливые.

У входа в главпочтамт возникла стела, окружённая у подножия россыпью имён областных центров. С указанием расстояния в километрах от Киева. Остолбенел. Гляжу — что такое? Оказывается, центр республики Крым отстоит от столицы ровно на 666 км… Сатанинское число… Не успел досказать Владимиру Натановичу, как из трубки — очередь нелицеприятных слов. Будто это я, а не украшатель моего родного города, всобачил потустороннюю цифру.

«В книжице», «старался, как мог» — здесь нет рисовки и демонстрации скромности. Здесь душевный трепет перед божеством по имени Поэзия. «И приглашая заглянуть в свою «исповедальню», — пишет автор в конце предисловия, — я тайно рассчитываю…» Дорогой мой друг Борис, ты тайно рассчитывал, а я явно свидетельствую, что твоя поэзия в лучших твоих стихах заслуживает высочайшей оценки.

Чья версия ближе к истине — та, которую Лейба рассказывал своему племяннику, моему отцу, или та, которую рассказывал своей дочери Яша — установить сегодня сложно, да и нужно ли? Тем более, что версии эти, в принципе, не являются взаимоисключающими.

До защиты оставалась неделя. Я бросился искать дополнительного оппонента. Ни о каком оппоненте из другого города уже не могло быть речи. И тут мне повезло: стать дополнительным оппонентом согласился д.т.н, профессор, зав. кафедрой Рижского института инженеров гражданской авиации Хаим Борисович Кордонский. Он был выдающимся ученым, специалистом по надежности технических систем, и его участие в защите должно было укрепить мою позицию.

В нашей квартире в темной, не освещенной прихожей была дверь, которая никогда не открывалась, была наглухо заперта. Нам, детям, было, конечно, любопытно: а что там за этой таинственной дверью? Но прошло несколько лет, прежде чем случилось, можно сказать, историческое событие: дверь оказалась приоткрытой, не знаю, по какой причине.

Но, Б-же мой, до чего западная интеллигенция вставала перед Сталиным на задние лапки! В книге Окунева есть глава про Леона Фейхтвангера, обласканного Сталиным и написавшего позорную апологетичную книгу «Москва — 1937» в разгар года, ставшего символом самой большой жестокости в истории человечества. Так если он настолько ничего не понял из того, что происходило перед его глазами, как можно доверять ему, когда он пишет об истории далёкого прошлого?

Судьба безвестного дедушки, которому не посчастливилось дожить до того дня, когда его многолетний, заветный труд выйдет из печати, стала для меня неотделимой от судьбы великого произведения русской литературы, которое тоже долгие годы было запрещено к публикации, передавалось только из рук в руки, оставаясь Самиздатом, употребляя сегодняшний термин.