Воспоминания

Аресту подлежали лица, сотрудничавшие с немцами, и дезертиры. Суд проходил следующим образом: судья, офицер в звании майора, приезжал в Несвиж один раз в две-три недели, занимал самое большое помещение и начинал «присуждать» от 7 до 10 лет, пять лет минимум, и так за пару часов он «раздавал» сотни лет.

Мать часто повторяла: «В молодости отец писал стихи. Издал книжку». Никто ту книжку не видел, и постепенно слова матери начали встречать полуироническими, полупонимающими улыбками — блажь, старческие причуды.

Интересно, что у прадеда было 6 детей, 12 внуков, у его брата Залмана — 6 детей (в сумме у этих двух братьев — 12 детей), все время магическое для еврейской истории число 12.

Почему же Н.М. Осипович прекратил издание «Колосьев»? Гадать о причинах дело неблагодарное, но кое-какие предположения выдвинуть можно. В 1918 году власть в Одессе менялась четыре раза: в конце января Временное правительство сменили Советы, их, в свою очередь, австро-венгерские оккупанты, при которых фактическая власть в Одессе принадлежала Центральной Раде и Гетманату, а затем Директории, в середине декабря началась французская интервенция.

Встречая редкие печальные могилы, разбросанные по городам, сёлам и лесам Беларуси, стоя над этими скорбными надгробными камнями, зная трагедии поголовно истребленных семей, вдумываясь в ужасающие цифры безвинно уничтоженных целыми улицами, местечками, городами, в голове возникает мысль, что вся территория республики является огромным еврейским кладбищем, пропитанным кровью безвинных жертв.

Тарас Бульба, при всей средневековой жестокости этого персонажа, — размашистая, как и его шаровары, натура — с нелюбовью ко всяким утеснениям цивилизации, отважный эпикуреец, любитель горилки, ватрушек и пундиков, наделённый юмором и хитрецой. Нет народных героев «белых и пушистых». Трудно оценивать их поведение, пользуясь сегодняшними канонами.

Я не склонна считать его растерянным и слабым. С автопортретов и фотографий смотрит умный, мужественный человек. Возможно, ощущая себя жертвой бессмысленного террора, он испытывал страх, возможно — гнев. Но, скорее всего — недоумение, ввиду нелепости и абсурда творимого людьми злодейства.

Чтобы у меня не возникло искушение вернуться в евреи, я, работая на военном заводе в городе Энгельсе, решил вступить в КПСС и получить 2 форму допуска по секретности. Оба эти обстоятельства делали меня абсолютно невыездным из СССР и навечно закрывали возможность отъезда в Израиль.

Вместе с тем Бабель стремился завоевать читательское доверие. Отсюда такой художественный прием, как «автобиографизм». Повествование чаще всего ведется от первого лица — даже тогда, когда между автором и тем персонажем, от лица которого ведется повествование, существует дистанция (например, рассказ «Нефть»). Но «автобиографизм» является и основной темой его творчества.

Мое неприятие Ленина, Плеханова и высокомерного Троцкого было вызвано тем презрением, с каким они смотрели на любого еврея, которого волновала судьба его народа и воодушевляла еврейская история и традиции. Они не могли понять, как это русскому еврею может хотеться быть евреем, а не русским. Они считали недостойным, интеллектуально отсталым, шовинистическим и аморальным желание еврея посвятить себя решению еврейской проблемы.

Появились тысячи отказников и сотни «узников совести» — желание эмигрировать трактовалось советским режимом как измена. Все организации в защиту советских евреев боролись за свободу эмиграции из СССР и за каждого отказника и узника, но немногие вкладывали в эту борьбу столько души, сил и выдумки, сколько Яаков Бирнбаум.

Я категорически не принимаю все эти вольные переложения, считаю их издевательством над еврейскими песнями, а значит — и над еврейской культурой. Странно — никто не “перелагает” украинские, молдавские, казахские и т.д. песни, этого счастья удостоены только песни еврейские. В Интернете эти издевательства представлены довольно широко.

Кажется, наиболее привлекательным и даже чарующим элементом марксистско-ленинской философии является пресловутая диалектика объекта и субъекта. Их сосуществование напоминает семейную историю скандальной пары, то милующейся, то подающей на развод. Тут можно выделить несколько этапов развития.

Конечно, только человек, выросший в английской атмосфере, мог принять, как я после 1968 года, что политической альтернативой революционному социализму является консерватизм. Но, начав преподавать в Лондонском университете, я обнаружил, что все мои коллеги выступают против того, что они называют этим словом.

Замеченные мной проблемы не только не решены: они усугубились. Заострились до опасного предела. И я решил снова взглянуть на то, что удивляло меня и тревожило в прежней Америке, но на сей раз — более пристально. И непременно через призму сегодняшнего дня. Для чего? Чтобы лучше понять, как назревала, как складывалась буря, разгулявшаяся нынче на наших просторах.