Проза

Получение взятки политиком считается в США серьёзным преступлением. Если он примет, скажем, приглашение на обед от какого-нибудь бизнесмена, заинтересованного в благоприятном решении соответствующего законодательного органа, пресса может обрушить на него ушаты грязи, ФБР откроет расследование. Поэтому фарма, как и многие другие отрасли индустрии, давно перешла на взносы в предвыборные кампании политиков, что по сути является разрешённой взяткой. «Между 2003 и 2009 годами страховой и фармакологический бизнесы внесли 2,2 миллиона долларов в кампании десяти видных федеральных политиков. Главные куши достались сенатору Маккейну (546 тысяч), сенатору Макконеллу (425) и главе финансового комитета Максу Бакусу (413)».9 Законы против монополий заставляют фарму искать обходных путей. «Крупные компании платят конкурентам за то, чтобы они отказались от производства более дешёвого лекарства. Это превращает само понятие конкуренции в фарс. В своё время был раскрыт сговор, связанный с производством витаминов, за который компании заплатили штрафов почти на миллиард».10

Желающие приобрести Morgan или Goldman нашлись, но они предпочитали выжидать. Понимая, что промедление означает не что иное, как банкротство американской инвестиционной системы, Гайтнер решился на обращение этих банков в холдинговые компании, взяв их под зонтик ФРБ и открыв доступ к дешевым государственным кредитам. Можно только догадываться о том, что подумал по этому поводу Дик Фолд, получивший отказ в подобной просьбе от того же Гайтнера всего несколько месяцев назад. Так или иначе, мера возымела действие: самый большой японский банк Mitsubishi UFL Financial Group вложил девять миллиардов долларов в Morgan Stanley, а Уоррен Баффет стал крупнейшим акционером Goldman Sachs. Ситуация была спасена и падение акций инвестиционных банков на фондовом рынке приостановлено.

Неотъемлемой частью истории Катастрофы является судьба еврейских детей. Отсутствие жизненного опыта и физических сил делали их наиболее беззащитными. Дети в полной мере ощутили антисемитизм. Они не могли объяснить его природу, но чувствовали, что их участь предопределена. Гибель грозила "полукровкам" - потомкам от смешанных браков евреев и неевреев, выдачи которых требовали нацисты. В то же время, дети обладали несомненными преимуществами перед взрослыми, скорее реагировали на перемену ситуации. Стремление к выживанию было часто гораздо выше, чем у взрослых, а навыки поведения, которые они усваивали - более действенными. Не случайно партизаны часто использовали детей в качестве проводников, разведчиков, связных, проникавших в гетто и выводивших в лес взрослых.

Работа здесь началась в 1942 году, задолго до прибытия Бургера. Это была операция «Бернхард». Так звали её руководителя, штурмбанфюрера Бернхарда Крюгера, который лично подчинялся Гиммлеру. Главной целью было пошатнуть финансовое могущество Великобритании, вступление которой в войну было для нацистов неприятным сюрпризом. Эта колониальная держава обладала неисчерпаемыми экономическими и военными ресурсами. К 1942 году нацистам стало ясно, что усмирить её не удастся, удушить – тоже. Поэтому оставалось лишь только подорвать её могущество изнутри – с помощью фальсифицированной валюты. Затем на очереди были США.

Кто не читает “надписи на стене” – получает заслуженную расплату позже. За 20 дней до начала Синайской кампании (операция “Кадеш”), 10 октября 1956 года, парашютисты совершили “акцию возмездия” против полицейского участка в Калькилии. Батальону Моты была поручена главная задача – захватить и взорвать здание полиции. В этой операции в опасном положении оказался спецназ парашютистов под командованием Йеhуды Решефа, которому было поручено блокирование дороги Калькилия – Азун, по которой могло подойти иорданское подкрепление. По словам Шарона, он приказал Моте выслать отряд для спасения спецназа. Мота отказался и Арик был вынужден послать туда группу бойцов “Гивати” с заместителем Арика Ицхаком Хофи во главе. Но эта группа была в другом месте и вынуждена была долго идти в обход.

В своем отношении к выходцам из восточных общин он был не одинок. Как-то дочь, смеясь, рассказала мне интересный и очень характерный эпизод. Они проходили мимо скамейки, на которой обосновались выходцы из «бывшего». Оглядывая и обсуждая каждого, они не обошли вниманием и эту «экзотическую пару»: «А девчонка-то из наших, да какая красивая, не могла найти своего, только эфиопа ей не хватало!»

Коммуникация по определению была невозможна – и очень жаль! По сути дела у этих людей было, что сказать друг другу, а предмет дискуссии актуальности не утратил и по сей день. Если бы, например, после процесса Эйхмана Ханна Арендт смогла бы в личной беседе упрекнуть Давида Бен Гуриона за циничное использование юстиции в корыстных целях, за то, что не законность и справедливость была целью столь пышно разрекламированного мероприятия (хотя, конечно, обвиняемый петлю свою заслужил), но только и исключительно укрепление позиций молодого государства Израиль, но и в свою очередь выслушать его возражения. И потому возникла у меня

Рахель была артисткой на все руки – и певицей, и танцовщицей – в ГОСЕТе[9], красавицей с огромными голубыми глазами. Она мгновенно сразила Эфраима, едва лишь он впервые увидел ее на сцене. Он дарил ей цветы, играл перед ней полные страсти и огня пьесы, фантазии и каприччио, но, увы, оказалось, что она замужем, и – недоступна. Она тоже любила его – это Эфраим узнал позже, - но близко к себе не подпускала: боялась совершить грех. Словно блуждающие звезды у Шолом-Алейхема, они расставались много раз, теряли друг друга, виделись лишь изредка издалека. Судьба упорно их разводила. В сорок первом вместе с театром Рахель эвакуировалась в Ташкент и два с лишним года они не виделись. Он и она выступали перед солдатами на фронтах, но так получалось, что все время на разных.

В голую степь под Челябинском разгружали эвакуированное оборудование металлургических заводов. Запустить их нужно было срочно. Станки начинали работать раньше, чем возводили стены. Зима. Не польская, мягкая зима, а настоящий мороз. Брезентовые палатки, в них не согреешься. Перед выходом на работу объявляли наказания за нарушения правил внутреннего распорядка, за невыполненные нормы, которые называли саботажем. А саботаж в военное время — расстрел.

В сущности, перемена фамилии была весьма кстати. Дима замечал, что некоторые его четырёхлетние сверстники как-то странно реагируют на его фамилию «Вельковский»: безусловно, проявление детского антисемитизма. Может быть, в семьях этих детей плохо говорили о евреях. С фамилией «Гаранин» (и национальностью «русский» в паспорте!) проблемы сразу исчезли. Не было трудностей в школе и при поступлении в институт. Только очень редко на улице проходившие мимо особо опытные физиономисты задавали Диме неприятные вопросы.

Убеждения атеистов тоже различны как их отпечатки пальцев. Спектор этих убеждений широк: от крутых безбожников, эдаких воинствующих борцов с поповщиной до агностиков, которые не верят в сотворение мира Богом, но не имеют доказательств его отсутствия (Дарвин, Кант, Рассел, Эйнштейн), и даже до взглядов деистов, признающих существование Бога, как первичного творца, но отрицающих религию и божественность священных писаний и считающих, что Бог после сотворения не вмешивается в развитие природы и общества (Вольтер, Джефферсон, Ломоносов, Ньютон, Радищев, Русо, Бенджамин Франклин).

Один из жильцов дома, по понятным соображениям возможных гонений не назвавший себя, сказал газете «Берлинский наблюдатель», что хозяин дома бывший нацист, член НСДАП и тайный антисемит, долгое время скрывавший свое истинное подлое лицо, и только теперь проявил себя, чтобы отомстить жертвам Холокоста за жидо-большевистский заговор и поражение в войне. Несмотря на то, что господин Блюме родился в 1956 году и его членство в партии весьма сомнительно, в «наблюдателе» вышла статья, полностью повторившая слова анонима.

Создав дизельный двигатель для серийного легкового автомобиля, ганноверские конструкторы решили окончательно развеять предубеждение о дизельном двигателе как моторе только для тяжелых транспортных средств. В связи с этим они предложили руководству Hanomag создать гоночный автомобиль и доказать, что рекорды скорости могут быть установлены на машине не только с бензиновым, но и с дизельным двигателем.

Те, кого в литературе и в разговорах старших назывались «уличные мальчишки», в моём дворе выходили утром во двор и возвращались вечером. От нашего дома до знаменитого одесского пляжа Лонжерон было недалеко, и летом они обычно гурьбой, отправлялись «на море». Чуть влево от главного пляжа был участок берега, укреплённый железобетонными блоками. Мы почему-то называли его «массивом». Именно здесь купалась компания нашего двора. Это место имело ряд преимуществ: сразу от берега было глубоко и можно было прыгать в воду, преодолевая страх и демонстрируя свою удаль, не нужно было проталкиваться через частокол стоящих на мелководье теток и малышни, да и вода была чище. Почти ежедневная практика сделала из многих отличных пловцов. Плавали они «на размашку» - это кроль без погружения головы и «по-морскому» - брасс тоже без погружения головы. Меня учил мой старший брат, и к седьмому классу я мог проплывать несколько сот метров и нырять примерно на два метра. Старший брат в Одессе стал моим главным наставником. Многим умениям и мальчишеским доблестям я обязан ему.

Теперь я хочу сделать несколько общих замечаний. Ученый, как правило, стремится к объективности. Это означает, что он отделяет себя от объекта исследования, старается отвлечься в нем от собственной личности. Он также старается отделить объект исследования от его субъекта. Но у этой тенденции есть границы. В физике граница установлена квантовой механикой: проведение эксперимента влияет на объект исследования самим экспериментом. Невозможно отвлечься от влияния измерения на измеряемый объект. Объективность соблюдается, если ученый отделяет себя от измерительного прибора. Как отметил один из величайших ученых двадцатого века Эрвин Шредингер, атеизм науки в большой степени связан с ее стремлением к объективности. Ученый стремится поставить барьер между исследованием и своим духом, душой, своим «я». Разум ученого стремится построить объективную модель окружающего его мира. Он не сможет справиться с этой грандиозной задачей, если не отстранит самого себя от своего построения. Поэтому его построение не содержит в себе ни строителя, ни Творца. Это - цена объективности.