Поэзия

Шуми, мой ясень, на ветру И в небеса стремись. Шуми и пой, когда умру, Могиле поклонись...

Грибы надгробий, папоротники, и небо над ними, как сплошной кенотаф, гекатомба без имени; с тобою случится то же, что и с другими. Гаргульи и прочие прощальные аллегории; небесных ангелов сдали в химчистку, как на вакации войско; без них тоже можно полёживать с миром, свисая над бездной.

Нам не найти друг друга, пленных, От света звёзд происходящих, В раздувшемся мешке Вселенной, Не умещающейся в ящик. Что ядра звёзд без электронов, Что распадающийся сон, мы Друг другу даже не Хароны, А только Вояджеров сонмы, На все четыреста четыре Безвестных стороны летящих В мертворождённом чёрном мире, Казавшемся живородящим.

Уходил я и вновь приходил домой, Путь куда б ни вёл, а приходишь сам: Храм на дом похож – дом такой же храм. Вот бы тело сдать, как ручную кладь! Но звенит будильник – пора вставать. Вновь гордится улица мостовой, И от ветки кривой будет тень кривой, И купаются воробьи в пыли, Где сошлись край неба и край земли.

По палубе съезжают звёзды Под взлётами волны лихой, И пароходу ох не просто, И капитану нелегко. И только ты ему в подспорье, И дом-корабль тобою жив. А лестница растёт из моря. А море – из твоей души.

Мы снами окорачиваем дни, нас много, только мы всегда одни, а общество себе подобных мнимо, как следствие бессонницы ночной, когда кричишь душе – побудь со мной, побудь хотя бы в роли анонима.

Вот ползёт улитка, и будет толк: Для гурманов нагуливает жирок. Собирать улиток в большой лоток – Это участь тех, кто собрать не смог Вече, не перекричал белый шум ассамблей, От убийц не прикрыл людей.

С переводом Иванэ Ментешашвили на грузинский язык

Когда ты пропадаешь надолго я задерживаю дыханье ныряя на дно на самое дно неумолимых буден где бирюзовопрозрачна вода околоплодная печальной души и в трюме затонувшего июня листаю книгу поющую книгу… с мерцающих страниц осыпаются звёзды стихи цветы и зёрна граната

где-то там полынья сквозь туман и туман и туман изумлённое солнце глядит и не видит ни зги это ты, это я наш петляющий аэроплан распадается, наконец, на куски ты летишь, я лечу сквозь туман и туман и туман хорошо что хоть кто-то знает что где когда и зачем и уж раз оно надо – то сверх ожиданий и чувств сквозь и туман и туман и туман оно рядом и более чем

но это завтра а сегодня, здесь любовью прежней догорает август и маешься как пережить, бог весть хоть, в сущности, на донышке осталось

Вот колокол, стоящий на земле… И мёртвый звон в его утробной мгле не воскресишь ты напряженьем слуха. Кустарником заросший и травой, он слышит голос глубины земной, он – медное надтреснутое ухо.

Чернозём бессарабский (щепку воткни – цветёт) обращается в пыль, и несёт её дальше ветер. Урожай гниёт, кручина гнёт, глаза покрывает лёд.

Наплывающий хмель, одинокая трель… Это даже не ветер, а ночи дыханье, это лепет садов, это новый апрель, полусонное листьев и неба коханье. И качается сумрака лёгкая зыбка, и весна, примиряя со мной бытиё, неоправданно щедро, за так, за улыбку наполняет усталое сердце моё.

Песнь степного зайца с точки зрения бинарности Туула: заяц (по-калмыцки) vs ветер (по-фински) восходит к мифу о зайце, принесшему с луны человечеству весть о бессмертии. Парадокс зайца заключается в том, что ни одно движущееся существо не обгонит друг друга: ни Ахиллес черепаху, ни заяц улитку с точки зрения движения самой Земли относительно движения других планет Солнечной системы.