Рассказ

Иван вздрогнул, будто к нему подключили ток высокого напряжения. В его мозгу соединились связи памяти. Не тот ли это поезд, о котором он читал в газете, а потом видел в программе «Очевидное - невероятно»? Рассказывалась история (он мог сейчас слово в слово ее повторить) о пропавшем пригородном поезде с тремя вагонами «Симферополь-Севастополь». Поезд, битком набитый пассажирами, ехавшими на отдых, не доехал до конечной остановки - пропал. Но самое интересное, что этот самый поезд видели в Конотопе во время гражданской войны.

В свете мерцающих огоньков он видел лишь удивление на плоских темных лицах; вдобавок вдруг с удивлением обнаружил, что те, кажется, вообще не понимают русского языка, хотя вроде бы внимательно вслушиваются в его речь. А это уж было что-то новенькое, как хотите. Прежде вся эта публика отлично понимала по-русски, хотя, само собой, коверкала родную речь… Что же теперь-то сделалось? Живут, понимаете ли, чуть не в центре города, а по-русски ни бельмеса?!

День клонился к закату. Над лагерем разносились запахи жареной свинины и звуки уже современной музыки. Молодые девушки в набедренных повязках яростно соревновались в танце с обручами. Меж ними носились разгорячённые алкоголем и молодыми полуголыми телами два седовласых джентльмена, забывших о возрасте. И вообще обо всём на свете.

В итоге на пару с Никитой, загорелый до черноты, худой, в дырявой одежде, я сидел у колониальной церкви Святой Лючии, ну а американка, так и не узнав меня, теребила шевелюру своего техасца, который, не оборачиваясь, басил: «O, honey». Это несправедливо, так не должно быть. Если бы я знал, кто меня сдал тогда, словно шавку…

Since that day, their disappointed neighbors had been waiting in vain by the windows to get a glimpse of this loving odd Russian couple, but never again did they see their merging silhouettes, rambling aimlessly through the deserted Parisian streets, slowly drifting into night quietude.

По полю, где сено уже собрано в стога, пыль, слепни и жара, торопливо шли беспорядочной толпой дети и усталые солдаты. Последним брел пьяный и веселый сатир. Когда он подошел ближе, она узнала в нем художника в молодости, но он засмеялся ей в лицо и стал похож на себя нынешнего, с бессильным оскалом черных зубов.

Уже робко забрежил осенний серенький рассвет, и священника в черном долгополом подряснике, с поблескивающим крестом на груди, было хорошо видно. Все напряженно и ожидающе уставились ему в спину. В узкую щель между створками ворот храма, почти на уровне паперти, высовывался вороненый короткий ствол автомата...

«Всю ночь она плавала по морю на белом, блестящем на солнце паруснике, на палубе познакомилась с поэтом. Они сошли к нему в каюту, где она увидала на полу женскую шпильку и спросила игриво: “К вам часто ходят женщины?” “Часто”, — согласился поэт. Тогда она разделась, забралась на кровать и… проснулась...»

«Я вышел со своего двора в 9.55 по московскому времени 20 сентября 2015 года. Так показывали оба моих мобильных телефона. Почему у меня их два? Да потому, что при помощи одного я частенько разыскиваю другой. С удовольствием шагая по чистой асфальтовой дороге, наверное, от хорошей погоды и как бы разлитой в самом воздухе общей радости существования я чувствовал явный прилив сил. За минуту прикинул планы на весь день, а потом вернулся к своему сну — стал вспоминать нашу коммуналку…»

«Старшина протянул мне рубль, я надел шинель и пошел. Дневальный на тумбочке засыпал на ходу, ну то есть стоя, но чувство воинского долга и солдатская совесть не давали ему этого сделать. В последний момент, когда подгибались ноги в коленях, он вздрагивал, задирал башку вверх и зорко смотрел осоловелыми глазами на окружающую действительность. “Не спи — замерзнешь”, — бросил я ему на ходу. Он моргнул мне два раза обоими глазами и открыл было рот, чтобы что-то ответить, но я уже был на лестнице…»

«Катя не любила все на свете: март, погоду, вечер, сумку с бутылкой сухого вина в левой руке и особенно сильно — несправедливость…»

И мы – случайная, организовавшаяся на одно лето, компания из десятка мальчишек, не отвергая, но и не считая своим, назначили Мотла на роль аутсайдера, использовали его, унижая не нарочно, но легко, бездумно и походя. О детской жестокости написано много.

А через полгода Сталин умер, антисемитская компания утихла и новоявленный Арам оказался совсем в глупом положении. Потерянное имя уже не вернешь, на прежней работе не объявишься, со своими надо как-то соединяться, по крайней мере для посторонних войти в семью другом собственной жены и отчимом родным детям.

На подъёме к Авлабару – жуткая пробка. В чём дело – авария? Собственно, и без аварий улицы абсолютно не приспособлены для такого количества машин, все тормозят друг друга. И потом – какие контрасты! Такое впечатление, что жизнь идёт куда-то вбок. Народ голодает, а число машин катастрофически растёт.

Он выпил, поперхнулся и без слез заплакал – так ему стало жаль незаметно ушедшей молодости, так захотелось прожить снова – чище, полнее, интересней. Не писать чепухи, не болтать о пустяках, а прожить в гармонии с природой. Любить многих женщин, а не одну, и ту – со скверным характером, мало ценившую его и рано состарившуюся.