Литературоведение

«В Первой мировой войне участвовали многие русские писатели, такие как А. Куприн, В. Вересаев, С. Серафимович, В. Маяковский, Н. Гумилев, А. Блок, С. Есенин, С. Городецкий, В. Катаев, Н. Тихонов, М. Пришвин, К. Паустовский и др. Примечательно, что довольно разные в своих идейно-эстетических воззрениях русские поэты, писатели и философы были едины в своем патриотическом отношении к Великой или, как ее тогда называли в России, Второй Отечественной войне. Важно отметить, что во многом благодаря патриотическим настроениям, которые охватили население России в этот период и которые соответствовали евангельскому учению о войне, произведения военного времени были проникнуты “духом писания” и наполнены евангельскими мотивами…»

Фантастика в песнях Галича… Ладно уж, не будем пародировать и насмешничать. Но как странно! Стóит переставить слова в одной строчке, и меняются ритмика и стилистика всего стиха, меняется его авторство — и социальный адресат.

Достоевский шаржировал Тургенева не случайно. Он со всей возможной страстностью обвинял его в атеизме, ненависти к России и преклонении перед Западом, упустив из виду, что «либералишка», как ещё он называл Тургенева, написавший «западнический» «Дым», являлся ещё и автором «Дворянского гнезда», и «Записок охотника», над которыми, согласно преданию, плакал Александр II, впоследствии отменивший крепостное право.

К 110-летию со дня рождения Арсения Тарковского

Оппонент мой не даст мне соврать: я в своих возражениях на его статью признал, что он провёл большую работу в пользу своей (да пока и моей!) версии авторства, то есть что его, ставшее спорным, мы оба признаём за Дегеном. Другое дело, что и мнения М.М. Красикова пока начисто не опровергнуты.

Но если «Вьюгу. Ночь…» написал не Коренев, то кто мог написать это стихотворение после его смерти? Если это окажется неизвестным, то могут появиться подозреваемые. Поэтому Рахлин прав в том, что Красиков должен был доказать авторство Коренева, а пока он считает, что Красиков этого не доказал.

А после смерти Сталина — повесть «Оттепель», давшая название целому периоду советской истории, усилия по развенчанию культа личности, мемуары «Люди. Годы. Жизнь», впервые хоть что-то рассказавшие о Мандельштаме, Цветаевой, Бабеле и других погибших писателях… И, в самом конце жизни — выступления в поддержку диссидентов. Все-таки — широкий был человек, как его ни суживай…

Сложившаяся дискриминация в отношении евреев породила своеобразный феномен: стало неприлично употреблять слово «еврей». Ведь оно свидетельствовало о людях второго сорта, о врожденной ущербности. Возник вакуум, который наполнился разного рода заменами.

«Я посвящу свое выступление Юрию Ивановичу Селезневу. Это был очень красивый человек: красивый не только буквально — синеглазый, высокий, статный, — но и душевно, внутренне. Он очень богатый, богатый душою человек был… Я с ним познакомился в 1971 году и до 1984-го мы дружили. А сдружились мы сразу, потому что почувствовали родственные души, что любим одно и то же, по крайней мере, в литературе, в искусстве, в старине русской…»

«Писатели могут сражаться с христианской традицией, но, чтобы сражаться, нужно все-таки знать, с чем сражаться. Маяковский, например, составляет свою “змею двухметроворостую”, и в этом сочетании-абракадабре мерцает православная церковнославянская традиция, проявляется посредничество между греческими (православными) языковыми конструкциями и русскими словесными формами. Даже у этого революционного автора была такая модель культурного сознания. И как это игнорировать в научном отношении? Я всячески пытался, по крайней мере раньше, подчеркнуть, что мой подход не является единственно возможным, он не уничтожает другие подходы. Но чем больше я произносил извинительных слов, тем ожесточеннее была противная сторона. Наконец, мне надоело извиняться за то, что я пытаюсь напомнить или показать какие-то достаточно очевидные для любого непредвзятого человека вещи, а если кому и неприятна эта очевидность, то это его проблемы, а не проблемы русской культуры…»

«Плоскость — не только поле дислокации художественных текстов, но и отсутствие глубины, предполагающее обыденную эксплуатацию словесной поверхности, без образа, без символа, без подтекста. Плоскость — это отсутствие тайны...»

Здесь начинает проступать абсурдистский характер сюжета. Вызвать на дом портного — традиционная привилегия богатства. При этом у героя, очевидно, дружеские отношения с портным, поскольку он может его «позвать» к себе, а не «пригласить», как было бы с малознакомым человеком. С другой стороны, состоятельный человек заказал бы себе новый пиджак вместо старого. В период, когда появилась песня, у Окуджавы не было даже своего жилья.