Литературоведение

Стихи он начал писать рано. Сочинял, в основном, блатные песни, беспризорники знали их наизусть. В своём романе «Санька-жид» Пэнн рассказывает, что встреча с отцом была очень драматичной и оказалась решающей в его творческой судьбе. По рассказу младшей сестры поэта Лены (у него были еще сводные сестры и братья – мать поэта была второй женой Йосефа), однажды открылась дверь, и на пороге стоял подросток лет 14, высокий и худой. Отец сидел спиной к двери и что-то писал. Повернувшись, он поднял голову, и они молча смотрели друг на друга, пока отец не сказал: «Иди сюда, Шурка».

Не совсем понимаю, почему многие называют судьбу индейкою, а не какой-либо другою, более похожею на судьбу птицею. Никто не обнимет необъятное! Многие вещи нам непонятны не потому, что наши понятия слабы, но потому, что сии вещи не входят в круг наших понятий. Рассуждай токмо о том, о чём понятия твои тебе сие дозволяют. Так: не зная законов языка ирокезского, можешь ли ты делать такое суждение по сему предмету, которое не было бы неосновательно и глупо? Усердие всё превозмогает! Что скажут о тебе другие, коли ты сам о себе ничего сказать не можешь? Отыщи всему начало, и ты многое поймёшь. Где начало того конца, которым оканчивается начало? Болтун подобен маятнику: того и другого надо остановить. Ещё раз скажу – нельзя объять необъятное. И, наконец: Бросая в воду камешки, смотри на круги, ими образуемые; иначе такое бросание будет пустою забавою. Если у тебя есть фонтан, то заткни его – дай отдохнуть и фонтану.

Из всех мужских образов Достоевского Ставрогин и впрямь порою кажется каким-то бледным, неубедительным и как бы специально назначенным на традиционную в русской литературе роль лишнего человека, который здесь окончательно выродился в некоего беса-искусителя поневоле. Условно говоря, и в романе-то его нет, а все его мнимые жертвы давно искушены, одержимы и действуют в соответствии с логикой развития образов, а отнюдь не под воздействием чьего-то пагубного влияния. Да и какое влияние может оказать на человека пустота? А то, что Ставрогин совершенно и невыносимо пуст, ясно не столько из слов С. Булгакова, сколько из текста романа. Правда, эта внутренняя пустота сродни воздушной воронке, засасывающей в себя близко расположенные предметы. В романе – это запутавшиеся молодые люди, окружающие Верховенского[4] и Ставрогина.

Вот и ушёл мой век двадцатый, Теперь совсем иные даты, Другим весёлая пора Любви, отчаянья, пера. Им жизни плод, а нам огрызки… – ………………………………………. Уйти бы тихо по-английски…

Слова и чувства стольких лет, Из недр ночных встающий свет, Невыразимое, земное, Чью суть не всем дано постичь, И если речь – в ней ключ и клич, А может, самое родное. Давно седеет голова – И если буйною сперва Была, то нынче – наподобье Полыни и плакун-травы, – И очи, зеленью листвы Не выцвев, смотрят исподлобья.

Рубрика «ЛитМузей»

Поэтическое слово - это не просто зримое воплощение красоты, это - сгусток энергии, способной и созидать, и разрушать, а само поэтическое творчество - это таинство. Почему же тогда поэзия многих и многих оставляет равнодушными и чарующе (или хотя бы ощутимо) действует далеко не на всех? Ответ прост: по той же самой причине, по которой и любое таинство (в частности, церковное) не действует на непосвященных, не верующих, равнодушных, не воспринимающих его всерьез. Для того, чтобы поэтическое таинство подействовало нужна вовлеченность в магию поэтического слова, способность и желание «читать» отраженные в этом слове магическое символы и таинственные знаки мира, его созвучий и диссонансов, его скрытых соответствий и его изломов, которым глубоко сопричастны жизнь и сознание человека. Опять вспомним Тютчева: «Поэт всесилен как стихия, // Не властен лишь в себе самом…» Однако, не преувеличиваем ли мы, утверждая генетическую родственность процесса поэтического творчества и акта, таинства творения в магии?

Внешность его была чарующей: широкоплечий, прекрасно сложенный, с живописной копной черных волос, роскошными бакенбардами и выразительными темными глазами, гневного взгляда которых не мог выдержать никто, он как бы самой природой был создан для военной карьеры. Отец хотел, чтобы Федор стал моряком, и отдал его в Морской корпус, но завершив там учебу, он почему-то решил служить на суше и поступил в Преображенский полк, где быстро проявился его своеобразный нрав. Остроумный, темпераментный, страстный, он пользовался успехом у женщин. Тех, кто ему нравились, он очаровывал, а к людям ему несимпатичным относился с надменностью и ледяным холодом. Они его не любили и боялись. Самолюбивый и заносчивый, он не только не прощал обид, но сам мог обидеть любого, просто так, из чистого каприза. Результатом этого были дуэли. Толстой не только не избегал их, но даже искал, ибо чувствовал особое удовольствие, ставя на кон свою жизнь.

Ворох слепых машинописных листов с наименованием „Доктор Живаго” мне дали на два дня и одну ночь. Проглотил, долго переваривал, с неудовольстием слушая снобистскую пронабоковскую критику, не в силах ещё возражать ей. А когда переварил, понял: это же не роман, а свежее целостное мировоззрение, изложенное в романно-стихотворной форме. Это же – философия общего дела, символически преодолевающая смерть, – ну, хотя бы на условных примерах, в беллетристических картинах, как Евангелие в притчах! Конечно, могила на переделкинском кладбище выглядит убедительнее романа, а всё-таки совместный со стихами текст передаёт читательской душе предощущение Пасхи.

Что же касается настоящего вмешательства, то начиная с 1936 года, из одной Конституции в другую переходила чеканная формула: “судьи независимы и подчиняются только закону”. При коммунистах судьи, как шутили они сами, были независимы и подчинялись только райкому. При демократах райкомов не стало, и их на какое-то время оставили в покое. Как только власть встала с колен, судьи вновь стали с опаской поглядывать в ее сторону. По счастью, они успели воспользоваться передышкой и сплотились в довольно-таки замкнутую корпорацию. Замкнутую, по крайней мере, от тех, кто лишен возможности позвонить им по телефону.