Публицистика

Какое же страдание и горечь обременяли мысли матери, если в собственном сыне она видела черты характера и мировоззрения, которые она сама в своих произведениях «Макарка», «Мечтатель», «Не ко двору», «Устроились», «Феномен» изобличала, отвергала, не принимала, страстно боролась, описывая и всесторонне анализируя проклятие антисемитизма на Руси.

А если бы с нами был сегодня Александр Исаевич Солженицын, глубоко верующий, православный человек? Что бы сказал он об РПЦ, о патриархе нашем Кирилле? О том, как беспардонно лезет церковь в школы (даже в детские сады!), в искусство, как нагло пытается сейчас лишить Петербург Исаакиевского собора с его замечательным музеем.

Всё вышесказанное позволяет сделать следующую реконструкцию: «малый теракт» против А. Толстого послужил триггером, активировавшим положенное на время под сукно (по указанию вождя?) дело о «большом теракте».

Почти оставив свою религию, В. Франкл не смог заметить, что у еврейского народа сохранены его еврейские универсальные ценности, и внутри них можно и нужно найти тропинку индивидуальных действий.

Но далеко не все евреи видят в ассимиляции трагедию, считая ее естественно текущим процессом в современном мире. Сторонники такого взгляда убеждены, что главное для еврея — благополучие и счастье его семьи, родных и близких, даже если это сопряжено с отходом от еврейства.

При дворе Карла Великого, сумевшего к началу IX века объединить в единое государство большую часть Европы, собралось немало представителей разных народов. Упомянут в исторических хрониках и один из евреев. В 797 г. Карл снарядил посольство к халифу Багдада Харун ар-Рашиду (идеализированному в «Книге тысячи и одной ночи»). Двум доверенным лицам Карла и сопровождавшему их толмачу, еврею Исааку, официально было велено привезти слона.

Человек умирает, проходит совсем немного поколений, и память о нем исчезает бесследно. Над ним смыкаются воды забвения. Нам остается скорбь сознания, что самое ценное, бесконечно ценное – вот эта уникальная, неповторимая жизнь обречена на уход из памяти людей. И эта скорбь в той или иной форме всегда в человеке.

Референдум 2002 года показал, что большинство населения Швейцарии, принявшего участие в голосовании, несмотря на наличие документально доказанных разоблачений, высказалось против идеи выплаты денег еврейским организациям.

В одном лишь 62-м году, с введением карательных законов против экономических преступлений (робкие попытки отдельных предпринимателей как-то изменить структуру экономики), было расстреляно около трех тысяч человек. Восемь убийств в день!

«Образ маленькой птицы, мечущейся на багровом фоне закатывающейся советской эпохи, — не только мой автопортрет того времени, но и отражение душевного состояния многих моих соотечественников. Мы не знали, что нас ждет впереди, наши сердца сжимались в смятении. Между тем закатное небо наливалось кровью и черные стрижи с криком метались в воздухе…»

«Монография написана в откровенно боевом и победительном духе. Автор верит в наши ценности, живет ими сам, а не только предлагает воодушевляться ими другим. Никакого комфортного брехтовского отстранения от культурной реальности наших дней критик себе не позволяет. Встань, смотри, думай, умей говорить “нет”, умей не идти за толпой, умей отстоять подлинные русские смыслы и умей различать — именно эти важные действия в повелительном наклонении предлагает критик совершать всем нам. Общий вектор книги, нацеленной на сопряжение русского духа, смысла и традиции с современностью, возвышает личность читателя, но в то же время вооружает его культурой понимания-различения…»

«Заданность героев Достоевского и Тютчева не имитирует Христа. Их творчество предстает в ежечасном ответственном выборе пути, а истинность выбора определяется мощью напряжения духа, полнотой сердца, зависящих, от истинности же выбора. Применяемый для создания образа Христа прием, соединяющий мощь психологического воздействия с целомудренностью взгляда автора, рожден из глубин религиозного чувства, но литературой использовался утилитарно. Магнетизм, притягательность личности Христа объясняется Его всепобеждающей любовью, источником которой является Отец...»

«Селезневу и Кузнецову требуются Евангелие и Апокалипсис. Они дают их творчеству центростремительные возможности, шанс на постоянно возрастающую динамику, на миф и апокриф — оружие в русской борьбе. Лихоносов — с Экклезиастом. В его русской ветхозаветности нет того бога закона и тоталитарной рациональности, который воспринимался Селезневым как один из главных врагов человеческой души. С селезневским и кузнецовским христианством — так кажется мне — легко совершать вылет из храма, из всей нашей привычной обрядности. С Экклезиастом Лихоносова, наоборот, хочется уменьшить вихревый эсхатологизм, прекратить подгонять время и вернуться в жаркие объятия православной повседневности — со святыми, иконами, литургиями, близкими и дальними святынями…»

«Герой рассказа, казалось бы, дошел до крайней степени безразличия, отверг все, приобрел револьвер, но ощутил внезапную жалость к плачущей девочке, бегущей навстречу ему. Тем не менее он подчиняется воле рассудка, который твердит, что никакой жалости он не может испытывать, ведь скоро он умрет и все исчезнет…»

«Для меня литература — параллель с конным делом, которое выбрала на всю жизнь, и навершие моих десятилетий в журналистике. Интересно, что многие темы, сюжеты, стихотворные строчки и строфы “набегают” на верховых проездках (в автомобиле — нет!); тут же записываю в телефон, а дома переношу на бумагу…»