я во сне тебя видел по пояс в доннике, / медоносном, за быстрой рекой. / цветы суть невинность во фрейдовом соннике, / а приличнее нет ничего под рукой. / уходила все глубже ты в желтое марево, / разметая подолом пыльцу. / над землей разрасталось медовое зарево. / цвет измены тебе был к лицу.

Поэт, придающий глубину в две тысячи лет моим виршам, / Пограничным камнем стоящий на рубеже румынского языка, / Чайки выбрали тебя главой над нашими дойнами, / Которые ты переложил на латынь и с ветром отправил В Рим, / Надписью, выбитой на колонне, поджидать дакийских пленных.

...писатель настойчиво читал лекции генералу о значении евреев в русской жизни. После чего при упоминании самим Набоковым имени французского писателя Андре Жида генерал строго отчитал своего постояльца: «В моем доме прошу не выражаться».

Алексей Капитонович Гастев ещё и полузабытый поэт. Стихотворения в прозе, версэ — формы, без которых немыслима современная литература, вышли за свои границы в его произведениях и стали руководством к действию не одного поколения...

В этой книге известный востоковед Андрей Ланьков описывает, как изменилась повседневная жизнь Кореи за последние несколько веков, которые для этой страны были временем бурных событий и гигантских перемен. Книга состоит из очерков, каждый из которых посвящён определённому аспекту корейской повседневности. За эти три столетия маленькое королевство на дальней окраине Евразии вступило в первые контакты с Западом, превратилось в колонию Японии, затем вернуло себе независимость и, наконец, пережив раздел между Югом и Севером и пройдя через годы кровавой междоусобицы, превратилось в одну из самых богатых и своеобразных стран мира. В книге рассказывается, как все эти события влияли на жизнь простых корейцев: как менялись еда и одежда, как появились газеты и поезда, как делали свои первые миллионы корейские олигархи, как корейцы пристрастились к пиву и кофе, как с ростом благосостояния в Республике Корея менялась рождаемость и как на Юге сейчас относятся к Северу.

Пластинок было несколько, их ставили довольно часто, и я быстренько запомнила слова всех песен. Вот только не всё я понимала. Например, высокий женский голос выводил: «И самааа я вееерила сееердцу выпь рекииии». Я, конечно, знала про такую птицу: выпь, живущую у реки. Но почему эта тётка верила сердцу выпи, оставалось для меня загадкой.

Вы просите, Господин Писатель, / чтоб я некую черту подвел, как пойму. / Я на фронте поджарен — поэт-мечтатель / и командир роты в дополненье к тому.

Небо, дай мне длани / Мощного титана! / Я схвачу природу / В пламенных объятьях; / Я прижму природу / К трепетному сердцу, / И она желанью / Сердца отзовётся / Юною любовью.

Если и море, что оно выплеснет на живых? / Сколько внезапных пар по-рыбьи откроют рты, / Чтобы, нашарив шею, съехать в тепло ключиц, /Слизывать жар и холод старой любви чужой.

...Я всегда знал, что в душах кладбищенских сторожей таятся неизведанные глубины. Прошу вас, Константин Петрович, не тяните, рассказывайте, – заявил историк, поудобнее усаживаясь на скамье и в то же время наполняя быстро пустеющий стакан собеседника.

Кровать, постель, любое спальное место — это то, что сопровождает человека на протяжении всей его жизни, от момента рождения до смерти. В кровати мы спим, занимаемся сексом, болеем, отдыхаем, а некоторые правители когда-то принимали послов и решали государственные проблемы. Историк и археолог с мировым именем Брайан Фейган и автор нескольких учебников по археологии Надя Дуррани собрали огромный исследовательский материал о том, как менялось спальное место на протяжении тысячелетий. Многочисленные факты, свидетельства, легенды, упоминания в самых разных источниках дают представление о кровати не только как о предмете мебели, который во все времена обязательно находился в жилище человека, но и как о явлении, через которое можно изучать традиции и обычаи сна у разных народов мира, а также трансформацию этих традиций в последние столетия.

Гёте трудился над «Фаустом» 60 лет: начал его в XVIII веке, а закончил в XIX-м. Это, пожалуй, первый случай в литературе, когда автор написал гениальную масскультурную вещь. Первая часть «Фауста» выглядит как женский роман и понятна любой девушке: несчастная любовь, обман, аборт и т.д. Первую часть читали взахлёб, в независимости от степени образованности читателя. Это была массовая литература, которая принесла Гёте неслыханную популярность.

Их общий голос и точёный овал иконных лиц вкупе со стальным характером – всё ушло в песок, их нет уже, но я знаю теперь, что никто ни у кого просто так не рождается, даже если доктор посоветовал. О зачатии звука говорю, и никто не подумай, будто люди появляются из удачливой зиготы. Мир звучит; человеку звучать – естественно.

чёрной реки поднимается сон дым над тюрьмой тыгыдым и зека брат у костра и зануда антон рыбу торопят малька смертная рыба на зецких зубах рыба огня уходящая жизнь в страх микрофона торопится в ах ах с кутенковым совсем не водись нет не водись не вода не шитьё кройка его не вода не гранит пьяная речь поднимается в «ё» свет говорит

Беседка, плотно увитая виноградом, расположилась под углом к летней кухне, и мне было отлично видно, как мой сосед вошёл туда, трепетно прижав к животу маленькую кастрюльку с подгоревшим дном. Что он там делал, я не видела, но минут через пять или даже меньше сосед снова вошёл в летнюю кухню с той же кастрюлькой… Я офигела. Выхода со слепой для меня стороны там не было, на лицо, что называется, имел место, что называется, сбой матрицы.

Повесть в рассказах

Центральная Азия до сих пор нередко воспринимается как отдаленная территория, находящаяся «на периферии» современной истории. Но на деле этот регион, в котором расположены Узбекистан, Таджикистан, Туркменистан, Кыргызстан, Казахстан, а также китайская провинция Синьцзян, стоит на перекрестке мировых событий. Адиб Халид представляет первую всеобъемлющую историю Центральной Азии с середины XVIII века до наших дней. После 1700-х годов народы региона попали под власть России и Китая. Американский ученый-историк пакистанского происхождения, Халид показывает, как иностранное завоевание вовлекло жителей Центральной Азии в глобальный обмен товарами и идеями и привело к установлению более тесных связей с остальным миром. В фокусе его исследования и то, как империи-завоевательницы, а потом коммунистические государства СССР и КНР справлялись с этнической неоднородностью региона, с присущими ему национальными и культурными различиями, а также то, как исторические силы и тренды, от колониализма и социальных революций до национализма и государственной политики модернизации, сформировали современный облик Центральной Азии.

Стоило ли писателю, обладающим опытом человека, прожившего долгую жизнь, высказывать свою неустойчивую точку зрения таким одесским методом? И уподобляться женщинам и старикам военного тыла, которые хватались за гимнастёрки наших отступающих бойцов, выходящих из окружения в начале второй мировой...

Пушок открыл глаза. Его держала рука древней старухи в залатанной одежде и красном платке, замысловато закрученном на голове. Из-под платка торчали седые космы. Сидела она в ступе, в другой руке держала метлу.

Кого строка его коснётся - ей - Богу, млад, ни в коем - стар, неверящий, что Пушкин - солнце, открой стихи свои - загар!..

Егора охватило чувство, похожее на тоску, – ноющее, гнетущее: вот он, пример для подражания у современной молодёжи. Талантливый, взрослый парень, ему бы в театре играть или в кино, или другим чем-нибудь полезным заниматься, а он ерундой страдает, кривляется перед камерой… И ведь смотрят. Подписчиков уже несколько тысяч.

Все игрушки-ловушки, все наши дела — трын-трава. У России был Пушкин, и этим Россия жива.

Новая книга Александры Шалашовой – о данных и нарушенных обещаниях, правосудии и способности (или неспособности) отпустить свое прошлое. В романе описан альтернативный мир – Советский Союз не распался, но его приметы не слишком заметны героям: они погружены в переживание глубокого внутреннего кризиса, воспоминания о случившейся с ними в прошлом катастрофы. В этом мире граница между «помнить» и «забывать» зыбка и условна: каждый может подвергнуться воздействию Читателя – устройства нейрокоррекции, после применения которого человек оказывается забытым, даже родными и возлюбленными.

Ещё долго Пречистенка-Кропоткинская была крепким швом, соединявшим прошлое и настоящее – Россию царско-боярскую и советскую. Но потом и этот шов стал ослабевать, расползаться, и сейчас от улицы моего детства осталось одно лишь дореволюционное название да несколько чудом уцелевших старых зданий...

Очень было страшно, когда её били в тот, единственный раз, который произошёл при мне. Кажется, на кассе в магазине она положила что-то не в корзинку, а в мой карман. Что-то мелкое.

Она не боялась, что в открытом платье ее продует. На адреналине никакая хворь не возьмет. «Ниссан» свой тоже водила с шиком, не переобуваясь, в туфлях на шпильках. Мы, русские женщины, мы такие. Всё должно быть по высшему классу. Всегда.

"Мудрость лепит из серого камня прозренья хлеба. / Если долго хранить их, то в камень они обращаются вспять, / Зачерствев в догматизме. Сие неизбежно? Пожалуй, что да. Но тогда, / Может, стоит им сразу тот самый суровый догмат преподать?"

Когда Шаман спал, он общался с духами, / а когда просыпался, разговаривал с птицами. / Он знал волшебное слово для муравья, / ползущего в пятнадцати метрах поодаль...

В 38 лет Дженнифер Тиге, дочь немки и нигерийца, узнает, что она внучка нацистского преступника. Миллионы людей знают историю жестокого коменданта концлагеря из «Списка Шиндлера». Садиста, любившего ради развлечения расстреливать евреев с балкона виллы. Как Дженнифер, учившейся и несколько лет прожившей в Израиле, смотреть теперь в глаза друзьям, зная, что у каждого из них кто-то из родственников погиб в нацистских концлагерях, может быть, и в самом Плашове? Как ей справиться с чувством вины за преступления, совершенные родным дедом? Дженнифер Тиге переосмысливает свое детство и юность, исследует семейное прошлое, находит столь нужные ей ответы.