Десять лет назад в Мюнхене состоялся Музыкальный фестиваль, посвященный столетию со дня рождения Дмитрия Дмитриевича Шостаковича.
В течение почти одного месяца в крупных концертных залах и театрах города звучали произведения великого композитора в исполнении симфонических оркестров, хоров и отдельных известных музыкантов и певцов. Основной же площадкой для фестивальных торжеств был филармонический зал концертного комплекса Гастайг.
В рамках фестиваля в фойе этого зала была развернута выставка картин известного живописца и скульптора Гавриила Гликмана (1913, Бешенковичи Вит. губ. – 2003, Мюнхен) под названием «Шостакович, каким я его знал». В экспозиции были представлены живописные и графические портреты композитора, а также его современников, с которыми композитор дружил, общался, работал: Евгения Мравинского, Мстислава Ростроповича, Святослава Рихтера, Сергея Прокофьева, Галины Вишневской.
Название выставки её организаторами было выбрано не случайно.
Общаясь с Шостаковичем в течение нескольких десятилетий, Гавриил Гликман именно так назвал свои воспоминания о встречах с композитором. Отдельные главы этих воспоминаний были опубликованы в 1999 году в витебском журнале «Мишпоха» (№ 5), в журнале «Заметки по еврейской истории».
В 2006-м году я, будучи в Санкт-Петербурге, по просьбе вдовы художника Таисии Дмитриевны Ивановой встретился с Максимом Шостаковичем и передал ему полтора десятка машинописных листов с воспоминаниями Гликмана о его отце.
Позднее, в 2011-м году, воспоминания были опубликованы в книге «Я живу, потому что я вижу» изданной в Саратове, благодаря стараниям народного артиста России Льва Горелика, к сожалению, уже покойного. Горелик был страстным коллекционером произведений искусства и большим поклонником творчества Гликмана. После смерти художника он сказал Таисии Дмитриевне: «Я не вправе умереть, пока не издам воспоминания Гавриила Давидовича».
В течение несколько лет вплоть до кончины художника в 2003-м году я часто бывал в его мастерской, куда он приглашал меня пообщаться и посмотреть его работы. Там же слушал я и его рассказы-воспоминания (с ними он неоднократно выступал на Радио Свобода в годы, когда студия была в Мюнхене) о встречах с Шостаковичем, а также с другими известными композиторами, музыкантами, поэтами и писателями. Характеризуя свои отношения с Шостаковичем, Гликман никогда не употреблял слово «дружил». Он говорил: «Мы общались». Хотя «стаж» этого общения был более сорока лет. «Вот мой брат Исаак, – говорил Гавриил Давыдович, – тот дружил с Дмитрием Дмитриевичем, они были на «ты».
В итоге этой дружбы в 1993 году появилась книга Исаака Гликмана «Письма к другу», где он опубликовал около трёхсот неизвестных писем Шостаковича.
И если встречи и общение с Шостаковичем у Гавриила Гликмана чаще всего проходили за городом, на Карельском перешейке в посёлке Комарово в Доме творчества композиторов, где Шостакович любил отдыхать и работать, то с Исааком Гликманом композитор был тесно связан профессионально и дружески. В течение более трёх десятков лет Исаак Гликман был личным секретарём у Шостаковича, и когда разные обстоятельства (в частности, годы войны) разлучали их, они были в постоянной переписке.
В изданной книге Исаак Гликман (1911, Витебск – 2003, Санкт-Петербург) опубликовал сохранившиеся у него письма Шостаковича за период (1941-1975 гг.) с предисловием и подробными комментариями. Публикация этого сборника стала большим культурным событием. Книга была переведена на несколько языков и по сей день остается одним из важнейших и надежных в своей достоверности источников для биографов и исследователей творчества Шостаковича во всём мире.
Отвечая на одно из писем Исаака Гликмана, в котором тот благодарил Шостаковича за романс, ему посвященный, композитор писал: «Я очень тебя люблю и потому посвящаю. Очень без тебя скучаю...»
Гавриил Гликман познакомился с Дмитрием Дмитриевичем в 30-е годы прошлого столетия, будучи под большим впечатлением от Первой симфонии композитора, которую тот написал в возрасте 19 лет сразу после окончания Консерватории. «Для меня, – пишет Г. Гликман, – прослушавшего, и не раз, все его симфонии, квартеты, квинтеты, трио и вокальные циклы, Первая симфония – глубоко запрятанное сокровище, которое потом постепенно в течение многих лет раскрывалось и питало творчество композитора. В Первой симфонии Шостаковича была заложена вся его последующая музыка...».
И далее: «Шостакович периода юности и зрелости – истинное отражение его музыки. (Ведь природа всегда дарует форму и содержание!) Музыке Дмитрия Дмитриевича удивительно соответствует его внешность, а его внешность органична его музыке... Я помню, как совсем молодым Дмитрий Дмитриевич сидел за роялем – это было потрясающее зрелище. Я помню, как он играл свои концерты, какая у него была пружинисто-серебристая техника. Из-под пальцев выходили кристальные звуки необычайной чистоты и ясности. Я помню хорошо его лицо тогда... Это воспоминание неизгладимо, оно на всю жизнь осталось в моих глазах. Это воспоминание – в портретах Шостаковича, написанных мною за многие годы, которые прошли с тех дней».
В 1935 году Гавриил Гликман вместе с братом Исааком организовывают в Большом фойе Ленинградской Филармонии выставку «Музыка». В центре экспозиции они поставили бюсты Бетховена, Чайковского, Моцарта и... бюст Шостаковича работы Г. Гликмана.
«Для 30-х годов, – вспоминает Гавриил Давидович, – это была в достаточной степени дерзкая и смелая идея. Действительно, когда открылась выставка и после первого отделения концерта публика ринулась в фойе, все были изумлены. Как сегодня, слышу голос композитора Щербачёва, в то время очень известного, автора сюиты «Гроза». Он громко воскликнул: «Идиоты! Митьку поставили рядом с Бетховеном, Чайковским и Моцартом. Представляете, какое нахальство!»
Однако бюст стоял, выставка функционировала. И только когда в 1936 году разразилась катастрофа и была напечатана едва ли не самая страшная за всю историю музыкального искусства в СССР статья «Сумбур вместо музыки», которой предшествовал демонстративный уход Сталина со спектакля «Леди Макбет Мценского уезда», выставка закрылась. Дмитрий Дмитриевич сказал тогда Исааку Гликману: «Скажи Гавриилу Давидовичу, чтобы бюст куда-нибудь спрятали».
Братья отнесли его в нотную библиотеку Филармонии, где он благополучно находится и поныне.
Особенно часто Гавриил Гликман встречался с Дмитрием Дмитриевичем в 60-е годы в Комарово в Доме творчества композиторов, куда Шостакович часто приезжал на отдых. Он говорил обычно: «Гавриил Давидович, когда надумаете ехать в Комарово, пришлите мне, пожалуйста, депешу (он любил это слово "депеша"). Я сразу приеду, и мы будем вместе».
И далее Гавриил Гликман вспоминает:
«Мы много гуляли с Дмитрием Дмитриевичем и обычно беседовали. Он себя чувствовал тогда уже не очень хорошо, ходил с палкой. Здоровье надорвалось! Нетвердо ступая по снегу, часто останавливаясь, он любил рассказывать...».
Вернувшись в очередной раз из больницы, Дмитрий Дмитриевич приехал в Комарово. Была прекрасная золотая осень, без дождей и ветров. Природа замерла, затихла в ожидании зимы. Мы совершали после обеда долгие прогулки. Рано темнело. Вечерами мы часто слушали музыку. Стоило только включить приемник, как сразу в большую полутёмную комнату врывалась музыка Шостаковича. Его тогда очень много исполняли во всем мире. Но Дмитрий Дмитриевич обычно напряженно слушал свою музыку, нервничал, если что-то было не так, или наоборот – было прекрасно, поэтому приёмник приходилось переводить на другую станцию или вообще выключать, и мы сидели в тишине, которая прерывалась лишь гудками электричек. Однажды после того, как мы случайно услышали по радио его вокальный цикл «Из еврейской народной поэзии», он сказал: «Знаете, Гавриил Давидович, когда я был в больнице в Москве со своим недугом как раз после написания моих еврейских песен, одна старая большевичка, член партии с 1896 года, не помню её имени, обратилась ко мне: «Товарищ Шостакович, я слышала ваши еврейские песни, но они ничего общего не имеют с еврейством. У вас нет ни одного еврейского мотива!» Я, конечно, ей ответил: «Да, да... все правильно, правильно...» Он помолчал, думая о чем-то своём, так и не закончив рассказ. С ним это бывало часто – будто он вдруг уходил куда-то весь, исчезал... Я подумал, что, как ни странно, в словах старой большевички был смысл. Как-то в послевоенные годы в газетном киоске в Комарове Дмитрий Дмитриевич нашел поэтический сборник переводов из еврейского фольклора и увлекся им (кстати, Анна Ахматова, которая высоко ценила музыку Д. Шостаковича, очень сетовала на несовершенство этих переводов). Вскоре он написал этот вокальный цикл (в сопровождении трио), который имел большой успех. Дмитрий Дмитриевич отошел от узкого понимания еврейства, о котором говорила старая большевичка. Он взял лишь национальную музыкальную канву. И своей музыкой, которую целиком придумал, – романсами, напевами, песнями – вознёс героев цикла на пьедестал человечности, на шекспировскую высоту. Библейские имена Авраам, Ревекка, Исаак звучат также гордо, как Александр, Ричард, Альфред... Я это понял сразу, когда послушал цикл. И под впечатлением музыки Шостаковича в своем полотне «Плач по умершему младенцу» я пытался на основе национального колорита дать вневременные образы человечности и сострадания. К этой идее привела меня музыка Шостаковича».
«Мне часто приходилось наблюдать Шостаковича в повседневной жизни, – вспоминает далее Гавриил Гликман. – Он был удивительно деликатен... Помню его необычайную аккуратность и даже педантичность. Глядя, как он неизменно точно к завтраку, обеду и ужину приходит в столовую Дома творчества, я невольно вспоминал Канта, по распорядку дня которого горожане сверяли свои часы... Я всегда удивлялся его выдержке, терпимости. Это шло не только от характера и воспитания, но и от уменья по-настоящему уважать людей. Дмитрий Дмитриевич всегда всех выслушивал. У него было удивительное терпение, по-видимому, какая-то колоссальная внутренняя дисциплина и воспитание. Он всегда давал возможность высказываться собеседнику, он редко возражал, даже поддакивал порой: «Правильно, правильно, совершенно верно». Но это отнюдь не означало, что он согласен».
Случилось так, что вся творческая да и личная жизнь Гавриила Гликмана была связана с Шостаковичем. Он его много писал, лепил, рисовал, и непосредственно с натуры и по памяти. У Г. Гликмана есть больше сорока живописных, графических и скульптурных изображений Дмитрия Дмитриевича. Многие из них остались в России (Г. Гликман уехал из России в 1980 году) в музеях, концертных залах, частных коллекциях, некоторые разошлись по всему миру. (В мемориальной мастерской-студии художника в Мюнхене хранится графический портрет композитора с его автографом).
Вспоминает Исаак Давидович Гликман:
«...29 июня (1960 г.) рано утром Дмитрий Дмитриевич позвонил мне и попросил немедленно придти к нему. Когда я мельком взглянул на него, меня поразило страдальческое выражение его лица, растерянность и смятение. Дмитрий Дмитриевич поспешно повел меня в маленькую комнату, где он ночевал, бессильно опустился на кровать и принялся плакать, плакать громко, в голос. Я со страхом подумал, что с ним или с его близкими произошло большое несчастье. На мои вопросы он сквозь слёзы невнятно произносил: «Они давно преследуют меня, гоняются за мной...» В таком состоянии я никогда не видел Дмитрия Дмитриевича...
Примерно час спустя Дмитрий Дмитриевич, взяв себя в руки, начал мне рассказывать о том, что с ним случилось некоторое время тому назад в Москве. Там было решено по инициативе Хрущева сделать его председателем Союза композиторов РСФСР, а для того, чтобы занять этот пост, ему необходимо вступить в партию. Такую миссию взялся осуществлять член бюро ЦК по РСФСР П.Н. Поспелов...
«Совершенно оторопев, – говорил Дмитрий Дмитриевич, – я как мог, отказывался от такой чести. Я цеплялся за соломинку, говорил, что мне не удалось овладеть марксизмом, что надо подождать, пока им овладею. Затем я сослался на свою религиозность... При второй встрече с Поспеловым он снова прижал меня к стенке. Нервы мои не выдержали, и я сдался...»
Творческое, художественное бесстрашие Шостаковича сочеталось в нем со страхом, взращенным сталинским террором. Многолетняя духовная неволя опутала его своими сетями, и не случайно в автобиографическом Восьмом квартете так надрывно, драматично звучит мелодия песни «Замучен тяжелой неволей».
«5 мая 1972 г. состоялась премьера Пятнадцатой симфонии. Зал филармонии был набит до отказа. Публика во все глаза смотрела на ложу, в которой сидел Шостакович. Мне показалось, что многие пришли на концерт не только для того, чтобы послушать симфонию, но для того, чтобы непременно посмотреть на любимого автора. Он был в черном костюме, белоснежной сорочке и на расстоянии выглядел прежним, молодым, красивым. По окончании симфонии началась овация. Появление на эстраде Шостаковича вызвало громадный энтузиазм публики. За кулисами он сказал мне: «Если бы ты знал, как устали мои ноги выходить на вызовы!..» И лицо его сделалось страдальческим...».
Оригинал: http://7iskusstv.com/2017/Nomer2/Spicer1.php
