Если обратиться даже к самым давним временам – ну, к детскому саду, например, то и там, в смысле, тогда, Лиду называли не иначе, как хорошей девочкой. На любой групповой фотографии она всегда бросалась в глаза – стоит себе отрешенно тихий и чистенький ребенок, косички с бантиками, гримасы не корчит, руками ничего такого не выделывает. А если сидит – то ладони на коленях, само благонравие. Впрочем, при групповых снимках фотограф, как правило, говорил: "Нет-нет, а эту высокую девочку лучше поставим в последнем ряду, в центре. Я вокруг нее композицию строить буду". Так вот, с самого детства, Лида неизменно оказывалась в центре композиции, искусственно выстраиваемой старшими – по возрасту, или положению, а то и по иным критериям.
Чем взрослее становилась Лида, тем больше неприятностей она испытывала – как из-за своего благонравия, так и из-за роста. В подростковом возрасте, будучи значительно выше всех одноклассников, она никак не могла обзавестись кавалером – притом, что более низкорослые подружки уже поднабрались кое-какого опыта. И рассказывали о своих достижениях, причем не скупясь на детали, пусть отчасти и вымышленные. Лида же все пребывала нецелованной слушательницей этих захватывающих историй, поскольку сверстники были ей по плечо, а учащихся более старших классов настораживал ее благонравный вид. Окончив школу без малейшего практического опыта в чувственной сфере, но при этом (или благодаря этому, то есть, имея массу свободного времени) с золотой медалью, Лида скорехонько отнесла документы в пединститут, на факультет иностранных языков, куда и была с радостью зачислена, поскольку заслуженные училки в приемной комиссии с удовлетворением выделили ее благонравное личико из толпы более или менее продвинутых (в ненужном, по их мнению, направлении) абитуриенток.
На первом курсе Лида занималась исключительно учебой, а на втором была выбрана в факультетское бюро комсомола и с усердием приступила к общественной работе. К концу второго курса она уже вошла в актив райкома и там – естественно – была брошена на внешние связи (невинная мордочка, светлые волосы, очень прилично одета – благодаря маминым стараниям, плюс еще и реально приличный английский, не зря же она весь первый курс не вылезала из лингафонного кабинета). Летом новые райкомовские дружки (подружки, собственно говоря) предложили ей поработать в "Спутнике". Но не в качестве студентки-практикантки, стажеркой при штатном гиде-переводчике, а вовсе даже с возложением инспекторских функций: наблюдать, как ведут себя гиды, что говорят иностранцам, что позволяют себе, в плане как утаивания подарков, так и осуществления иных действий, не совместимых с моральным кодексом юного строителя коммунизма. В качестве такого общественного инспектора Лида удостоилась чести быть приглашенной на выездной (на субботу-воскресенье, на комсомольскую базу отдыха) семинар горкома, где собрались лучшие люди городского актива и где она впервые воочию ознакомилась с нравами комсомольских вождей, один из которых, в нехилом ранге инструктора ЦК ВЛКСМ, бывший спортсмен, здоровый такой лошак, положил на нее глаз.
Как девушка, отмеченная руководством, она была усажена за господский стол, а затем и приглашена в сауну, в самом сливочном, можно сказать, обществе. Да и она сама – в конце-то концов! ну, длинная, так ведь зато и длинноногая, и вообще фигурка ничего, и купленной мамочкой черный с золотом купальник, и ореол говорящей по-английски и свободно общающейся с иностранцами девицы… И ведь ее хахаль, ну, тот, что привел ее сюда – он ведь не райкомовская сошка, не горкомовская шестерка, а сотрудник ЦК, фактически первый человек на этом мероприятии (поскольку реально первый, его начальник, сделав доклад и плотно пообедав, отбыл восвояси – компания оказалась для него мелковатой). Значит, остался этот инструктор (Дима, то есть Митькой его звали) на активе за хозяина. А Лида, стало быть, получила статус хозяйской телки. Ей и уважение, и почет, и лучший кусок в предбаннике сауны – бутерброды с икрой, вобла и баночное пиво. А после Митяй привел ее к себе, в свой люкс (то есть, выделен-то был люкс начальнику, но раз тот уехал – не пропадать же добру) и там в полчаса с небольшим завершил то, к чему Лида, собственно говоря, и сама стремилась, только не знала, как приступить к делу.
Стало быть, приобщение Лиды к активной жизни комсомольского актива кончилось тем, что, как отметил лебедь Эйвона в лучшей из своих бессмертных трагедий, "и уж не девушкой ушла из этого угла". Это приключение открыло ей доступ на аналогичные мероприятия, куда она стала ездить сначала с Димой, а потом с секретарем МК (это начиная примерно с середины третьего курса), а потом (уже на пятом курсе) и сама по себе, как член актива ЦК, в каковом качестве она курировала все тот же участок работы, то есть "Спутник". К окончанию института Лида насчитывала на своем боевом счету пятерых любовников – все без исключения комсомольские работники приличного ранга – и уверенно занимала определенное место в соответствующей иерархии, что позволяло ей претендовать, как минимум, на административный пост в том же "Спутнике". Но она сказала своему тогдашнему дружку, разбитному малому из отдела внешних сношений ЦК: "Я полагаю, целесообразнее поработать годик рядовым гидом, поднабраться опыта…" – "Потянуть лямку…" – иронически добавил ее друг. – "Именно, – на полном серьезе отозвалась Лида. – Одним словом, начать с низов…" – "Но зато через пару годков стать зам директора "Спутника"?" – "Примерно так". – "С моей помощью, что ли?" – "А если ты мне в этом не поможешь, найду другого…"
Поиски, впрочем, не затянулись. Найденышем стал некий Стас, недавно пришедший в систему и стремительно идущий в гору куратор советского молодежного туризма по линии ГБ. Стасик, бывший кремлевский курсант, которому его папа-генерал сказал в один прекрасный день: "Не хрена тебе лучшие годы тратить на то, чтобы Лысого стеречь и яйца на морозе застуживать до звона. Займись-ка ты делом, сейчас мы туризму начали уделять заслуженное внимание, вот я тебя туда и подтолкну…" Стасик высмотрел Лиду на первом же совместном активе, и когда началась расслабуха с танцами, он, не мешкая, пригласил ее, со словами: "Ты одна мне ростом вровень…", на что не менее начитанная Лида отреагировала: "Встань же рядом, с бровью брови…" А потом, уже танцуя, сказала ему: "Ты знаешь, как приятно, в кои-то веки, что не я смотрю на человека сверху вниз, а он смотрит на меня". Стас без слов прижал ее покрепче, и в этот же вечер она оказалась в Стасовой – собственно говоря, в родительской – квартире в высотке на Восстания, где со временем и обосновалась, потому что родители находились в долгосрочной загранкомандировке, а ведь надо же было кому-то кормить мальчика Стасика (три яйца всмятку, грамм триста ветчины, столько же сыру, гора намасленных тостов, кофейник кофе, а по воскресеньям – еще и блинчики с творогом в количествах, превосходящих самое разнузданное воображение – причем это только на завтрак). Лида, будучи хорошей девочкой, по определению умела и готовить, а Стас, избалованный материнской заботой, ценил это женское свойство, приплюсовывая его к другим Лидиным достоинствам.
Но все это лишь присказка. Далее же следует и сама сказочка. Отчасти страшноватая. Во всяком случае, на ночь глядя, лучше и не читать.
*
Итак, Лида начала свою гидовскую деятельность с самых низов, с простеньких групп. Осваивая маршруты один за другим – благо, не новичок в этом деле, ведь каталась не один сезон в качестве проверяющей. Полгода пролетело незаметно – осень да зима, и вот в апреле набравшаяся положительного опыта Лида готовится принимать важную американскую делегацию: молодежные лидеры Атлантического побережья, представляющие организации в диапазоне от компартии США до разнообразных прогрессивных движений – антирасистских, антивоенных, антиатомных и прочая, и прочая. Включая малознакомых советскому человеку (в практическом, житейском, так сказать, смысле) феминисток. Заочно отношение к ним у принимающей стороны было самое что ни на есть положительное – и в методических материалах, и на научно-практических конференциях, и на семинарах (из числа тех, что Стас и его коллеги именовали ориентировками) отмечалось, что речь идет о гражданах иностранных государств, борющихся за права женщин – ну, вроде как антирасисты защищают права негров, а борцы за мир – права человечества на жизнь в условиях мира. Накануне выхода на контакт Лиду пригласили в Большой дом – это впервые в жизни ей была оказана такая честь. В просторном кабинете, вокруг соответствующих размеров стола, разместилось и непосредственное Лидино начальство, и лица, занимающие более еще высокое положение, включая представителя комсомольского ЦК. А ее Стасик, в ранге куратора проекта, сосредоточенно расположился рядышком с хозяином кабинета, раскрывши черную папку ненашего вида, с мудреными защелками, и деловито перебирая содержащиеся в ней листочки.
Хозяин кабинета был, разумеется, в штатском, но при костюмчике такого класса, что сам по себе выглядит униформой солдат невидимого фронта, причастных к высшим государственным тайнам. О галстуке и не говоря – такой галстук иначе как на Бонд-стрит не укупишь, к тому же там он стоит такие денежки, что никаких нормальных командировочных в принципе хватить не может; да и здесь носить такое сокровище – требуется известное мужество, в смысле полная и безусловная уверенность в прочности своего служебного положения, чтобы ни у одной собаки даже и мысль не зародилась: "Откуда галстучек-то?" Или, того хуже: "Откуда деньжата-то?" Итак, хозяин, поправив свой многофунтовый (многофунтовостерлинговый) галстук, тихим начальственным голосом (пусть низшие чины напрягают свои ушки, и Боже их упаси пропустить хоть самую малость) обрисовал ситуацию и обозначил степень важности, придаваемой приему этой делегации. "Подбор участников, я вам прямо скажу, осуществлялся нашими сотрудниками в вашингтонском посольстве, каждый член делегации перспективен сам по себе, а также с учетом представляемых ими организаций, движений, ассоциаций, обществ…" Он потерял было на секунду нить синонимического ряда, но, ни мало не смутясь, докончил: "И так далее". Постукал карандашиком по полированной поверхности стола и продолжил: "С каждым представителем – я подчеркиваю, с каждым, необходимо установить не просто контакты, но и связи, максимально приближенные к дружеским. Надо, чтобы у них возникло желание приезжать к нам почаще, привозить своих знакомых и даже родственников…" Он сделал многозначительную паузу и веско сказал: "А возможно, чтобы и они пригласили кого-то из принимающих к себе. Да-да, товарищи, наша задача – наведение мостов. Это дипломатия личных контактов, дружеских связей, это новое слово в нашей работе, и кому же, как ни молодым, надлежит веско и во весь голос сказать это слово. Вам, в частности и в первую очередь, Лидия Петровна". Лида охнула (про себя, разумеется) и смущенно порозовела.
Более конкретный инструктаж она получала вечером этого дня, в постели. "Иван меня посылает с делегацией, как старшего. Мы с тобой будем изображать супружескую пару – это моя инициатива, и Иван ее поддержал". – "Как это – изображать?" – не поняла Лида. – "Во всех деталях и подробностях. И жить будем в одном номере". – "С ума сошел!" – ахнула Лида, знавшая профессионально, не понаслышке, о жесточайших строгостях советских гостиниц, ориентированных на сохранение и поддержание высокого морального облика всех постояльцев без малейшего исключения. – "Не перебивай, – отмахнулся Стас. – Значит, будем жить в одном номере и приглашать к себе в гости, после ужина, наиболее перспективных товарищей – в смысле, господ, для детальной разработки". – "Пьянки с иностранцами! – вовсе уж зашлась Лида. – Да ведь за это…" – "Ты и впрямь не понимаешь ситуации? – рыкнул Стасик. – Это личная идея Ивана, и проводиться в жизнь она будет железной рукой. В частности, в каждой гостинице по маршруту будет дежурить как минимум майор из местного управления, чтобы какая-нибудь шустрая этажерка или администраторша не вмешалась и не испортила игру". – "Да ты что…" – "То самое… Или тебе неохота со мной в одном номере проживать? Только скажи – Иван мигом распорядится найти другую переводчицу". – "Хрен ей в зубы", – мгновенно откликнулась Лида, чей лексический запас за годы комсомольской активности значительно расширился и укрепился. Стасик поощрительно погладил ее по спине и ниже: "Правильно реагируешь. Потому что и мне никто не нужен. Кроме тебя". Он посопел какое-то время и потом добавил: "И вообще Иван сказал – откатаете эту поездку как следует, так чего бы вам и в самом деле не пожениться. Я, говорит, и на свадьбу приду, свадебным генералом. Ну, так ты чего, Лидуха, а?" – "Чего – чего?" – опять не поняла Лида. – "Того самого. Пойдешь за меня?" – "Ты меня никак замуж зовешь?" – изумилась Лида. – "Так ты это… согласна?" – "Я-то не против, – осторожно проговорила Лида, – если ты не шутишь, конечно…" – "Кто ж такими вещами шутит? Тем более если нас пригласят в Штаты – туда-то уж точно только в законном браке… Да ты чего, старуха, в самом-то деле! Я же тебя люблю, и все такое. Вон сколько мы уже вместе живем, и всё как голубки". Лида улыбнулась и тихо сказала: "Да, мой хороший".
В Шереметьево Лида летела как на крыльях. Они со Стасом разместились на переднем сидении автобуса, старшая переводчица и сопровождающий делегации; следующее за ними сидение занимали двое подчиненных Лиде переводчиков, Наташа и Андрей. Наташа – гид-переводчица со стажем, опытная и вместе с тем тихая как мышка; Андрей – человек в "Спутнике" сравнительно новый – впрочем, наличие у них со Стасом общих приятелей свидетельствует о том, что в системе он пустил корни на достаточную глубину. Погода была просто сказочная – первый по-настоящему солнечный и теплый день года, и Лида щеголяла в белом костюме и белых туфельках, не считая белых же колготок. "Ты прямо как невеста", – прокомментировал Стас, и Лида сначала чуть не обиделась, решив почему-то, в свете вчерашнего разговора, что он иронизирует, но Стас с предельной серьезностью поцеловал ее и сказал: "Хороша у меня невеста, ничего не скажешь!" И Лида успокоилась – в личном плане успокоилась, а профессиональное беспокойство, разумеется, никуда не денешь, шутка ли, такая ответственность. Но ведь и доверие оказано немалое, и его надо оправдывать.
Прилетало двенадцать американок; соответственно, было припасено двенадцать букетиков, пять розочек в каждом, и по приезде в Шереметьево Андрей вместе с поджидавшим их в аэропорту дежурным методистом "Спутника" поволокли цветики к месту встречи. Где уже ошивались два журналиста – из "Комсомолки" и "Московского Комсомольца", с фотоаппаратами наизготовку. Неподалеку расположился и коллега Стаса, традиционно читающий газету и как бы не интересующийся происходящим. Из Вашингтона пришли подробные ориентировки на каждую из двенадцати прилетающих, и все встречающие товарищи скрупулезно их изучили. Средний возраст группы – порядка двадцати пяти лет, самой старшей тридцать один годик, самой юной еще нет двадцати, пять негритянок, три еврейки, в основном студентки гуманитарных факультетов и сотрудницы различных общественных организаций, все представляют штаты Атлантического побережья. Группа дважды собиралась перед отъездом, в Вашингтоне (за денежки советского посольства), и участницы второго собрания на чисто демократической основе избрали руководительницу делегации – ею стала Джой Фергюссон, двадцати восьми лет (а с виду дашь больше), негритянка (что очевидно любому наблюдателю), секретарша одной из муниципальных служб Нью-Йорка (что не скрывается) и член компартии США (что не афишируется, да и зачем – хорошего человека и без того видно). Впрочем, баба она была невредная, аккуратная – в канцелярском смысле, все бумаги в порядке, подшиты, пронумерованы, и так далее, да к тому же заводная и смешливая (хотя правильнее было бы сказать – хохотливая, потому что ржала глубоким, прокуренным басом, да так, что пугала птичек на сквере).
Джой первой вышла на советскую территорию и была встречена самым теплым образом – они обнялись с Лидой (точнее говоря, Лида попыталась обхватить американку, несмотря на необъятные ее двести фунтов), а Стас вручил ей букетик припасенных роз. Джой радостно поблагодарила встречающих и от полноты чувств рассмеялась в полный голос. Стасов коллега вздрогнул от неожиданности и понадежнее прикрылся газетой. Вслед за командиром потянулись и другие члены делегации, получая свою долю улыбок, объятий и цветов. Джой, закуривши длинную сигарету и прижимая к внушительной груди алые розы, представляла вновь прибывающих принимающей стороне. Примерно седьмой (или восьмой, сейчас уже точно не скажешь) появилась длинная худая девица, черные волосы до плеч. "Это наша Бекки", – сообщила Джой. Лида предприняла попытку обнять очередную гостью, но та резко уклонилась, а Джой философски пояснила, делая при этом сложные движения сигаретой: "Бекки не любит обниматься на людях". – "Бекки наплевать, на людях или в темной комнате, – резко отозвалась тезка томсойеровой подружки. – Просто я сама выбираю, с кем мне обжиматься, а с кем трахаться. Ясно?" – "Ясно, – пробормотал Стас, протягивая ей очередной (то есть, седьмой или восьмой) букет. – Добро пожаловать в Москву". – "Это мне, что ли? А с какой стати?" – "Ну, как же", – растерялся Стас. И не придумав ничего лучшего, повторил: "Добро пожаловать в Москву". Бекки фыркнула: "Ты, малый, не в моем стиле!" И сунула букет едва ли не в морду Лиде: "На, возьми! Чтобы не говорила потом, что твой парень дарит мне цветочки".
Сунув букет в морду, Бекки тут же разжала пальцы, и Лида на автомате подхватила падающие цветы. Ахнула, больно уколовшись. Шип вонзился глубоко, и Лида сунула палец в рот, машинально прижав букет к груди, на манер Джой. Вынула палец изо рта, посмотрела – кровит вовсю. Тренированный по специальной методе Стас мгновенно достал из бумажника ленточку пластыря и заклеил пальчик своей невесте. Американки дружно заохали и сочувственно обступили раненую. "Ничего, ерунда", – бормотала Лида. А вот не такая уж и ерунда, потому что несколько капель крови попало на целлофановую упаковку букета, размазавшись там, где Лида прижимала его к груди. Видик замечательный – белоснежный костюм с кровавыми пятнами на фасаде. Лида готова была разреветься, все в голос принялись ее утешать, процедура встречи оказалась смазанной, журналисты растерялись, и даже газетный читатель свернул свою газету и встал – готовясь не то покинуть место события, не то пустить ответную кровь обидчику.
Но Лида мужественно взяла себя в руки, восстановила увядшую было улыбку и, прикрывая запятнанную грудь сумочкой, как ни в чем не бывало поприветствовала еще не охваченных вниманием американок. Стас раздал оставшиеся букеты, методист подогнал носильщиков с тележками, Наталья с Андреем повели гостей к выходу. Не прошло и получаса, как всю делегацию, включая багаж, благополучно разместили в автобусе. Успокоившаяся Лида полезла вслед за народом, зацепилась каблуком за ступеньку автобуса, упала – шедший следом Стас не успел ее подхватить – больно ушибла коленку и порвала свои любимые (да к тому же и дорогущие) колготки. Но нет, и тут она не разрыдалась, как поступили бы на ее месте многие и многие, а только прикусила губу и решительно уселась на свое командирское место, прихватив по дороге микрофон. А Стас боковым зрением увидел, как торжествующе сверкнули глаза сидящей во втором ряду слева Бекки.
Нет, не дрожал, ни капельки не дрожал Лидин голос на протяжении всей поездки от аэропорта до гостиницы. Она только помотала головой, когда Наташа предложила ей подмену, и сама, сама, будто ничего и не произошло, отговорила и общую, и путевую информацию. Только на подъезде к гостинице сказала Стасу: "Пусть ребята проведут размещение, а я поднимусь в номер и переоденусь". – "Я с тобой?" – спросил, отчасти тревожно, Стас. – "С какой бы стати? Дел на десять минут, и я тут же назад. А ты лучше побудь с группой – мало ли что еще…" В номере она сняла окровавленный костюм и драные колготки, промыла и заклеила пластырем ссадину на коленке, надела джинсы и спустилась к группе. При выходе из лифта столкнулась с Бекки, волочащей свой чемодан. "Зачем же самой-то? – заботливо спросила она. – Ведь есть швейцары…" – "Я – девушка самостоятельная", – отрезала Бекки. И спросила вроде бы с ухмылочкой: "Ну, как самочувствие? Коленка и все такое?" – "В порядке", – коротко ответила Лида. И поспешила в ресторан, разбираться с меню, потому что больше половины группы только сейчас, прямо в автобусе, заявили о своем вегетарианстве ("Суки, – сказала по этому поводу Лида Стасу, – это я имею в виду наших вашингтонских козлов: не могли на месте выяснить, кухня бы заранее подготовилась…").
Разумеется, ни метр, ни шеф не проявили восторга, узнав об американских запросах. Шеф заблаговременно приложил усилия, запасшись вырезкой и сервелатом, а всякая вегетарианская чушь, естественно, ему и в голову не пришла. Спешно кинулись резать дополнительные овощные салатики и размораживать отыскавшуюся по счастливой случайности в закромах цветную капусту. Лида поспешила в вестибюль, где собиралась группа, и обрисовала ситуацию Джой, которая в принципе отнеслась к трудностям сочувственно, но при этом не преминула заметить, что в посольстве им наобещали много всякого, включая поголовное исполнение всяческих желаний, и что вообще-то девочки в группе есть разные…
Разные девочки между тем повели себя на удивление однообразно, в смысле, единодушно: категорически отказались есть жареную во фритюре картошку (каковую шеф предложил в качестве основного вегетарианского блюда), заявив, что в ней масса калорий и к тому же она канцерогенна. Отказались они и от яиц ("С какой бы стати, на ночь глядя, еще к завтраку куда ни шло…") и от сыра ("Сплошной холестерин!") и от красной рыбы ("Это, – сказала Бекки, раздувая ноздри, – такие же трупы невинно убиенных животных, как и говядина, и курятина!"). Бекки явно стояла во главе бунтующих сторонниц кроткого и ненасильственного образы жизни и питания, она первой отвергала все компромиссные предложения, побуждая девочек следовать ее примеру. Уже Стас лично пошел на кухню, чтобы силком заставить шефа изыскивать новые альтернативы, хотя бы в области сладкого стола, уже Лида наконец-то была готова беспомощно зареветь (ко всему прочему у нее дико разболелась ушибленная коленка), как вдруг ситуация резко изменилась. Сара из Нью-Йорка, тоже, кстати, член КП США, невысокая рыжеватая девица, вскочила на стул и заорала в голос: "А ну-ка, прекратите выпендриваться! Смотреть противно! Я же видела – и в советском посольстве, и тем более в самолете жрали без фокусов. А тут решили показать себя? Ну, и показали – последними идиотками, если хотите знать. Стыдно!" Американки приумолкли. Сара спрыгнула со стула и сказала, тоном пониже: "Ты, Лайда, не обращай внимания. Девицы устали после перелета и ведут себя по-детски. Капризничают. Дай им сладенького и отправь постельку. К утру, авось, проспятся и забудут про свои фокусы".
Сара села на свое место, и за столом воцарилось молчание. Можно даже сказать, смущенное молчание. И в наступившей тишине Сара сказала негромко и твердо: "А ты, Бекки, брось свои делишки. Нечего на меня глазками сверкать! Не боюсь я твоего ведьмачьего взгляда, так и заруби себе на носу". – "Не боишься?" – едва слышно промурлыкала Бекки. – "Ни капельки!" – подтвердила Сара. Тут из кухни появился Стас, а за ним официант с огромным тортом. – "Вот и отлично, – как ни в чем не бывало заявила Джой. – Тортик с чаем – что может быть лучше". – "А начиночка какая? – как бы про себя сказала Бекки. – Slugs and snails, and puppy-dogs' tails?" – "Sugar and spice, and everything nice!" – поспешила перебить ее Лида, гордая тем, что неожиданно и куда как кстати пригодилось ее знание фольклорных богатств английского народа.
[Классический детский стишок, известный в переводе Бориса Заходера:
Из чего только сделаны мальчики?
Из чего только сделаны мальчики?
Из колючек, ракушек
И зеленых лягушек,
Вот из этого сделаны мальчики.
Из чего только сделаны девочки?
Из чего только сделаны девочки?
Из конфет и пирожных,
Из сластей всевозможных,
Вот из этого сделаны девочки.]
– "Если там щенячьи хвосты, то Бекки лучше не давать, – выступила темноглазая красотка Джейн ("Вроде бы из Коннектикута", – прикинула Лида). – Вегетарианцам это противопоказано". Народ засмеялся – не очень громко и не так дружно, как хотелось бы, но все же… – "Нет-нет, что ты, – "взрослым" голосом сказала Джой. – Современные методы педагогики не рекомендуют оставлять ребенка без сладкого". На этот раз смех был более единодушным, тем более в предвкушении торта, который начали раздавать официанты. Двое раскладывали куски по тарелочкам, а двое других шли следом, с чайником и кофейником, вопрошая: "Tea? Coffee?"
"Что, ситуация стабилизировалась?" – шепотом спросил Стас, садясь рядышком с Лидой. Та кивнула головой. И вдруг – буквально краем глаза, будто что-то толкнуло ее посмотреть направо – она с ужасом заметила, что третий официант запнулся, потерял равновесие и вот сейчас ошпарит чаем Сару, рыженькую заступницу и благодетельницу. Лида вскочила… то есть, ей почудилось, будто она вскочила, а на деле она… нет, и самой непонятно, что она сделала, но ясно одно – каким-то чудом она поддержала мальчонку, не дала ему упасть, и чайник в его руке не дрогнул, и чай не пролился. А на Лиду навалилась страшная тяжесть, будто она в одиночку затащила шкаф на второй этаж по узкой лестнице. И вдобавок ее буквально обжег ненавидящий взгляд Бекки. Но, будучи по природе своей девкой нравной, Лида, несмотря на согнувшую ее пополам тяжесть, ответила аналогичным взглядом, столь же напрочь лишенным теплых чувств. И – надо же – тяжесть свалилась с плеч, и она почувствовала себя увереннее. И посмотрела на Бекки уже по-хозяйски, в упор. И та отвела глаза. И тогда Лида, помешивая ложечкой чай, спокойно спросила: "Ладно, милые дамы! ("OK, my fair ladies!" – и откуда такая лексика-то лезет, Господи!) Все-таки скажите мне, серьезно, кто на завтрак не, повторяю, не будет есть колбасу? И все ли будут есть яичницу?" И ничего. Мир не рухнул, небеса не разверзлись, официант Леха, общеизвестный стукач, не упал в обморок. А Лида получила затребованную информацию и впоследствии довела ее до сведения метра. А Джой после сказала ей, с глазу на глаз: "Ты молодец, отлично справилась с ситуацией. Девицы довольны и, знаешь, немножко смущены. Ко мне человек пять подошли и сказали, что их вроде бы черт попутал. И попросили извиниться перед тобой". – "Да ладно, ерунда", – бодро отозвалась Лида и непринужденно чмокнула Джой в районе уха. Получила от нее ответный поцелуй на сон грядущий и отправилась восвояси.
А у дверей номера ее поджидала рыженькая Сара. "Ну-ка, что там у тебя с костюмом, давай посмотрим". Она вошла в номер, деловито спрашивая на ходу: "Надеюсь, ты не попыталась замыть пятна?" – "Нет, пока вообще не трогала…" – "Вот и отлично". С этими словами Сара достала из сумочки какой-то мудреный флакончик, открутила колпачок и потерла кровавые разводы, которые – о чудо! – исчезли как по мановению волшебной палочки. "Идеальный пятновыводитель, – пояснила американка. – Гордость американской бытовой химии. А как коленка? Давай-ка посмотрим. Да ты не бойся, я ведь дипломированная медсестра, понимаю, что к чему". Лида как во сне стянула джинсы (успела еще подумать: хорошо, что трусики приличные, не советское позорище), а Сара, внимательно осмотрев травму, бодро сказала: "Тоже ничего страшного". И добавила, совсем по-свойски: "Ну, а колготки – это ерунда…" Лида, разумеется, вовсе не намеревалась обсуждать столь щекотливые вопросы с туристами, да тем более с американскими – но тут, как бы со стороны, услышала свою, вообще ни в какие ворота не лезущую, реплику: "Вовсе не ерунда. Мало того, что дорогие, собаки, так и не укупишь". Сара понимающе закивала головой: "Трудности с предметами первой необходимости, несмотря на плановую экономику. А что значит – дорогие? Сколько времени тебе надо работать, чтобы купить пару колготок?" Лида прикинула про себя, потом еще раз пересчитала, чтобы не ошибиться, и с удивлением сказала: "Ты знаешь, выходит – это моя зарплата за день". – "Зато у вас еда дешевая, – ободряюще сказала Сара. – В пересчете на мясо это сколько будет?" – "Ну, килограмма три…" – неуверенно проговорила Лида, а потом еще что-то прикинула и радостно добавила: "А хлеба на эти деньги можно купить знаешь сколько? Килограммов пятнадцать. И это белого, а черного почти вдвое больше". Но Сару поразило совсем другое, и она удивленно переспросила: "У вас пшеничный хлеб стоит дороже, чем ржаной?"
Тут интересная беседа прервалась – вошел Стас. "Посмотри, милый, какое чудо, – кинулась к нему Лида, демонстрируя костюм. – Ни следа не осталось. Это Саре спасибо…" – "Секретное американское оружие?" – деловито уточнил Стас, улыбнувшись при этом достаточно широко, чтобы ясно показать: дядя шутит. Но Сара, чистая душа, закивала головой: "Да, действительно, об этом было в газетах. Что фирма не только выпускает бытовую химию, но и связана с производством отравляющих веществ". Не зная, как реагировать на такое заявление, представители совадминистрации молча посмотрели друг на дружку. Сара же, вовсе не почувствовав никакой неловкости, бодро сказала: "Ну, ладно, я пойду спать. До завтра".
"Да, коллективчик нам достался, – вздохнул Стас. – Если они и дальше будут так выдрючиваться, то скандала не миновать. А эта сучонка, Бекки… Убить мало". – "Не страшно, – бодро отреагировала Лида. – Есть и приличные бабы. Вон Сара та же. Хотя и еврейка". – "А у них там в компартии все такие", – сказал Стас. И осекся. И оглянулся по сторонам. "Не только, – тем же раскованным тоном продолжила Лида, – есть и негры". – "Один хрен. Неизвестно, кто хуже". – "Да ты чего, Стасик? Какая муха тебя укусила?" – "Никто меня не кусал. Давай-ка лучше в койку – может, я тебя укушу". – "Я не против", – кокетливо отозвалась Лида. Оказавшись в двуспальной гостиничной кровати, Стас повел было себя в своей стандартной, активно-агрессивной манере, но довольно скоро с ужасом осознал, что ему никак не удается раскочегариться. Лида, зная его не первый день и достаточно хорошо, сначала было не придала этому значения, потом попробовала ему помочь – так, слегка, потом пустила в ход уже обе руки, после чего, будучи девкой неглупой, шепнула: "Знаешь, давай-ка лучше поспим просто так. К тому же у меня коленка болит. И день был жуткий…"
Стас будто ждал этих слов – тотчас же откатился на свою половину кровати и вскоре действительно засопел. А Лида никак не могла уснуть. И впрямь разболелась коленка – а ведь никто не виноват, сама и сглазила. Встала, попила водички, снова улеглась. Только задремала, и тут же начали сниться какие-то кошмары. Будто бы она гуляла где-то в лесу, споткнулась, провалилась в змеиное гнездо, и тамошние обитатели принялись грызть ей ногу. Проснулась от боли, и ведь боль настоящая. Полежала немного, снова задремала – и вот она уже не в лесу, а в настоящих джунглях, и куда-то бежит, спотыкаясь, на шпильках, и попадает в паутину – толстые, липкие нити, и пара огромных пауков начинают ее кусать, и весь ее белый костюмчик в крови… Проснувшись, не сразу сообразила, где она – а ведь действительно, в незнакомом месте, в гостинице, и кровать чужая… И сны совершенно замечательные, будто по заказу – девка-то она не из робких, да вот как раз пауков и змей боится. И так несколько раз она просыпалась, что называется, в холодном поту от ужаса. Начало светать, когда она очередной раз вынырнула из своего кошмара – и вдруг разозлилась. Какого хрена-то! Чего я боюсь! Нечего мне бояться! Она упрямо мотнула головой, разбудила Стаса, завела его в полсекунды, да так, что он терзал ее минут сорок, они кончили одновременно и заснули крепким сном, не разнимая объятий. Проснулась она в половине восьмого, меньше чем за минуту до будильника. Потянулась – вроде бы нога не так уж и болит. Поцеловала Стаса ("Вставай, милый, пора!"), тот, не открывая глаз, прихлопнул кнопку будильника и, несмотря на ее фальшивые протесты, быстро, но куда как эффективно обработал ее, что называется, под пение птиц на рассвете.
После завтрака, прошедшего без особых происшествий, поехали в Комитет советских женщин. По пути к автобусу Сара участливо спросила Лиду: "Как нога? Меньше болит?" – "А как костюмчик? – незаметно пристроилась с другого боку Бекки. – Совсем пропал?" – "Костюмчик в порядке", – отозвалась Сара. – "Надо же! А мне казалось, пятна на всю жизнь…" – "Вовсе нет, – спокойно возразила Лида. – Свет не без добрых людей – вот пришла Сара и вывела все пятна". – "Интересно, как это у нее получилось?" Сара покровительственно усмехнулась: "Есть у меня свои секреты…" – "Скажите, пожалуйста, – не сдавалась Бекки, – прямо колдовство какое-то…" – "Не колдовство, а волшебство", – небрежно оборвала ее Сара и прибавила шагу, явно уходя от разговора. – "А ты веришь в колдовство? – с усмешкой спросила Бекки Лиду. – Ты же ведь коммунистка, вам верить ваш Маркс запретил". – "В черную магию не верю, – вдруг вырвалось у Лиды, – а вот в белую можно и уверовать". Сказала – и буквально остолбенела, и самой непонятно, как это сказалось. – "Ха, – оскалилась в усмешке Бекки, – добрых фей не бывает. Есть только злые ведьмы. Запомни это!"
"Насчет злых ведьм – это как раз в масть", – тоскливо подумала Лида, едва переступив порог зала заседаний. И в самом деле, полномочные представительницы Комитета советских женщин выглядели так, будто только лишь из уважения к заокеанским гостьям и буквально за минуту до встречи переоделись в деловые костюмчики, со вздохом сожаления оставив за дверью свои мантии, метлы и любимых черных котов. Старшая из них уверенно заняла место во главе стола, поерзала немного, умащиваясь на стуле, поддернула обеими ладонями свои устрашающие груди, оправила бант розовой кофточки и хищным взором обвела собравшихся. Американки притихли. Бросив косой взгляд на Лиду, Первая ведьма (так обозначил бы ее в списке действующих лиц автор сценария этой сходки) хриплым шепотом спросила: "Ты, что ли, переводить будешь? Смотри, чтобы перевела всё, как есть". После чего пристально, не скрывая неудовольствия, оглядела рыженькую Сару и вдруг визгливо возгласила: "Дорогие сестры!" И умолкла. И уставилась на Лиду, прошипев: "Ну, переводи же, переводи!" – "Dear sisters", – растерянно сказала Лида. И умолкла, в свою очередь. В наступившей тишине особенно звучно раздавалось натужное сопение Первой ведьмы, которая сосредоточенно рылась в шикарной сафьяновой папке, лежащей перед ней на столе. Наконец искомый листок был найден. Первая ведьма нацепила на нос очки в золотой оправе и приступила к зачтению текста. Через пару абзацев Лида робко попыталась остановить ее, но та только отмахнулась: "Потом!" Отхватив на едином дыхании три страницы, она милостиво сунула листочки Лиде чуть ли не в нос. Лида вздохнула облегченно – она-то, бедняжка, уже настроилась переводить это жуткое выступление, с цифрами, фактами, именами, по своей записи, а тут неожиданно появилась сказочная возможность воспользоваться полным текстом выдающейся речи. И она принялась за дело, поеживаясь, впрочем, под пристальными взглядами всей троицы.
Когда перевод закончился, Вторая ведьма (светло-голубой костюмчик из югославского кримплена) прошипела, адресуясь к председательствующей: "Теперь пусть эти высказываются!" Джой, получивши, наконец, разрешение открыть рот, взяла дело в свои руки и представила всех своих подопечных, каждая из которых изложила историю своей жизни и борьбы. С переводом это заняло около часа и полностью истощило интеллектуальные возможности советской стороны. Силенок у ведьм только и хватило на пожелание успешного пребывания "в нашей великой стране неограниченных возможностей для трудящейся женщины" и на раздачу подарков.
Пока американки под присмотром Наташи с Андреем тянулись на выход, принимающая троица зловещим кольцом окружила сопровождающего и старшую переводчицу, и Третья ведьма (острый носик, железный зуб) со злобой проговорила, глядя на Лиду снизу вверх: "Я провела хронометраж. Глафира Порфирьевна выступала семь минут без трех секунд, а ты переводила восемь с половиной минут. Что ты там наговорила не по тексту?" В первую секунду Лида даже не нашлась, что ответить, но тут же ее как будто озарило. Она пристально посмотрела на Стаса, и тот, расправив плечи, выступил на первый план: "Текст сообщения переведен точно и без искажений! – твердо заявил он. – К переводу и переводчице у нас претензий нет". Тетки переглянулись. "А ты кто такой?" – искренне удивилась Первая ведьма. – "Сопровождающий делегации, капитан КГБ Смирнов!" – отчеканил Стас. – "Капита-ан? – протянула Третья ведьма. – А английский-то ты знаешь?" Стас ознакомил дамочку со звериным оскалом своей волчьей улыбки и сказал: "Язык-то я знаю. Вот чего я не знаю – так это почему список участников не был представлен заранее? Почему выступления не согласованы с нами? Обо всем я буду докладывать руководству сегодня вечером. Делегация на спецконтроле, а вы что себе позволяете?" – "У кого на контроле?" – как бы автоматически спросила Вторая ведьма. – "У Ивана Селиверстовича", – отрезал Стас. И направился к выходу. – "Нет, вы подождите, – забормотала Первая ведьма, и ее груди затрепетали под розовым шелком как два первомайских воздушных шарика. – Давайте-ка разберемся…" И сделала попытку загородить Лиде со Стасом дорогу. – "Препятствовать офицеру КГБ при выполнении задания? – пропел Стас. – Да я сейчас опергруппу вызову". – "Я… мы не препятствуем… мы…" – "А кто задерживает нас, вынуждая делегацию ждать и терять драгоценное время? Вы просите разобраться? Мы и разберемся – после отъезда делегации и у нас на Лубянке. Всё!" И они вышли с гордо поднятыми головами, оставив нечистую силу на голову разбитой.
На выходе Стас недоуменно проговорил: "Слушай, подруга, что со мной? Будто кто мне слова подсказывает. Сам не понимаю, откуда что берется. Прямо как из воздуха". Ничего не ответила на это Лида, а про себя подумала: "Это я, милый. Я тебе помогла. И ведь как отлично отбрехнулись! Но со мной-то что такое творится? Чудеса, да и только!" А когда уже подходили к автобусу, она широко улыбнулась и уверенно сказала: "Здорово ты ей, суке, врезал. Молодец, мой хороший!" Приняв тем самым все странности, что творятся и происходят с нею последние два дня, как должное. И в автобус села уже новая Лида. Суровым взором окинув шебаршащуюся Бекки – да так, что та не просто притихла, а как бы вмазалась в сидение – Лида повела вверенный ее заботам коллектив к дальнейшим свершениям, согласно программе пребывания делегации прогрессивной американской молодежи в Советском Союзе.
А программа вела их на Кремлевский холм, в место недопогребения вполне святых не вполне мощей, и там Бекки предприняла очередную попытку взбунтоваться против установленного порядка. По выходе из мавзолея на вольный воздух она начала было посмеиваться над увиденным, но тут не понадобилось даже Лидиного вмешательства – товарищи, в смысле, подруги по делегации заткнули ей рот с помощью подручных средств, то есть, обложив по-черному, причем Лида не без удовольствия выслушала эти речи и даже наскоро занесла в свой блокнотик пару особо красочных выражений (а болтают, будто американы на такое не способны, будто бы у них лексика не пригодна для составления специфических словосочетаний – чушь!).
Группа была проведена по всем кремлевским соборам, и когда американки, духовно обогащенные, двинулись на выход, к Кутафьей башне (оставались пустяки – колокол да пушка) – вот тут-то все и случилось. Бекки, помалкивавшая уже более часа, вдруг встрепенулась и бодро заявила, что хочет залезть на груду пушечных ядер – и пусть ее в таком виде сфотографируют. И полезла – несмотря на Лидино: "Я бы не стала этого делать, Бекки!". И ведь она не просто свалилась с этих уложенных кучкой шаров – она провалилась между ними, ввинтилась туда, в зазор и промежуток. Могла бы переломать к чертовой матери все кости, но, как выяснилось в ходе последующего полуторачасового медицинского обследования, отделалась вывихами да ушибами. Разумеется, Стас, не мешкая, связался с высшим начальством, девушку пристроили в институт травматологии, но вот что самое интересное: группа провела стихийное собрание, на котором Сара призвала коллектив написать коллективное же письмо, в котором случившемуся была дана довольно внятная и вполне однозначная оценка, суть которой сводилась к простым словам "Сама, дура, виновата, тем более что советские товарищи всячески старались не допустить…" Надобно сказать, что когда Стас принес на следующее утро это письмо куда следует, начальство дважды – чтобы не было ошибки – пересчитало подписи и, убедившись тем самым в единодушии группы, сказало: "Ну, поперек твою и вдоль, ваше счастье. А иначе бы и тебе досталось, и телке твоей… Ладно, езжайте себе по маршруту. Но смотрите у меня! В оба смотрите!"
И группа покатила себе в Питер – а слегка очухавшуюся Бекки тем временем, в их отсутствие, переправили по месту постоянного жительства, чтобы не отсвечивала. Изо дня в день Лиду все больше и больше наполняло чувство собственного всемогущества. В народной памяти надолго сохранились ее подвиги, числом – а главное, значимостью – превосходящие человеческое воображение. Уже в первый же питерский день, сразу по прибытии в гостиницу, обсуждая с метром меню на ужин, она решительно отказалась от телячьей вырезки ("Ты знаешь, Стасик, вот он только упомянул об этом, меня сразу же чуть не стошнило, и я говорю: нет и нет!"), а потом всю ночь гостиница не спала: одна за другой приезжали "скорые", а утром Стасу шепнул оперативник, что "один клиент откинул копыта, и еще четверо в реанимации".
А в вестибюле "Эрмитажа", пока американки, хихикая, вертелись возле зеркала и прикидывали, сдавать ли крупногабаритные вещички в камеру хранения, Джейн вдруг засуетилась, заметалась: нет сумочки! А там и кредитные карточки, и немалая сумма наличными – после посещения конторы "Америкэн экспресс", и любимый фотоаппарат, с московскими экспонированными кассетами, и разное, о чем она сообщила, уже обливаясь слезами. Лида обвела цепким взором окружающих и тут же выделила из толпы прилично одетого молодого человека, с виду вполне иностранца, который только что сдал в камеру хранения свой фирменного вида внушительный портфель и теперь деловито оглядывался по сторонам, словно бы в поисках своей группы. Два слова Стасу, а тот, уже уверовав в сверхъестественные способности своей суженой, и переспрашивать не стал, а только мигнул паре молодых людей в серых костюмах: дескать, хватай гада! Гада схватили, причем он и не вырывался даже, а с достоинством проследовал туда, куда его вели – в соответствующее помещение полуподвального типа, где у него изъяли номерок камеры хранения, а через три минуты и сумочку Джейн, ловко помещенную им в недра своего барского портфеля. Сумочку с торжеством вручили потерпевшей, взяв с нее расписку насчет того, что содержимое не было утрачено или повреждено, а ловкач оказался вроде бы хорошим знакомцем примчавшегося по вызову городского начальства, которому он только и сказал: "Извини, командир, не знал, что это ОВ!".
"Я бы, конечно, с удовольствием отполировал ему яйца прямо на месте, не отходя от кассы, – докладывал потом, уже в постели, Стас, – но за ним все-ж-таки майор прискакал – значит, это социально близкий ворюга, из горактива стукачей. Ладно, в рапорте Селиверстычу я сообщу, для очистки совести, но дело тут пустое. Мне майор, сука, говорит: ты зря мельтешился, капитан, мы бы сами вернули бы тебе эту сраную сумку к вечеру. Я ничего ему не ответил, только подумал: вернуть-то вернули бы, да вот пачка долларов похудела бы раза в два".
По выходе из "Эрмитажа", в процессе пересечения Дворцовой площади на пути к автобусу, группа подверглась традиционному налету фарцовщиков. И этого не стала терпеть Лида. Глянула она многозначительно на всю свору – и одного взгляда оказалось достаточно: как ветром сдуло. А один вообще, бросившись наутек, споткнулся и растянулся во весь рост – и не жалко! На следующий день ситуация, естественно, повторилась (фарцы-то в Питере больше, чем исторических достопримечательностей), и группа была взята в кольцо, когда шла от Медного всадника к причалу, чтобы сесть на легкий катер и лететь на подводных крыльях в Петергоф. Суровый Лидин взгляд оказал необходимое воздействие практически на всех, как хороший репеллент на стаю комаров, но один юноша оказался особо стойким и ухитрился пробраться с группой на борт катера. А когда Лида от взглядов перешла к словам (отозвав его в сторонку и предложив не мешаться под ногами), он, в свою очередь, перешел к делам и как бы незаметно продемонстрировал Лиде зажатое между указательным и средним пальцами правой руки лезвие бритвы. И тут же раздались вопли: "Человек за бортом!", и с катера полетели круги, а от берега отчалила лодка со спасателями.
Лида впервые перепугалась по-настоящему: до сих пор действия ее были исключительно оборонительными (если не считать словесной стычки с полномочными представительницами советских женщин), а тут… И ведь она не собиралась выбрасывать своего противника за борт, она вообще ничего не собиралась делать, потому что просто-напросто по-настоящему перетрусила, увидев сверкнувшее на солнце бритвенное лезвие, а все дальнейшее произошло не то чтобы против ее воли, но как бы без ее участия. Ой ли, так ли, спросила она. И, заглянувши в самое себя поглубже, вынуждена была признать, что ее реакция при виде холодного оружия, продемонстрированного неприятелем, была абсолютно непроизвольной: блокировав возникшую опасность, она тут же отшвырнула на значительное расстояние как саму угрозу, так и ее физический источник. С искренним ужасом Лида представила, куда может ее завести взбрыкнувшее подсознание. Всю дорогу до Петергофа она провела в размышлениях, предоставив Наташе с Андреем развлекать подопечных. И на левом траверзе петергофского причала решила принять свалившийся на нее странный дар как неизбежную данность – вроде того, как она воспринимала свой рост в достасовые времена. Выбрав при этом стратегию поведения, которой она следовала, обучаясь водить машину: старайся по возможности предвидеть последствия своих действий, и чтобы никаких резких движений.
Однако принять такое решение было проще, чем его выполнить. Тем более что бес соблазна вовсю подталкивал неокрепшую душу начинающей ведьмочки. И когда группа подошла к потешным фонтанам, Лида сказала себе: "А вот пройду по всем камешкам, и ни капли воды на меня не попадет!" И она наглой походкой обошла всю площадку – только вялые струйки даже не брызгали, а вот именно что изливались по ее следам. После чего она решилась на большее и зазвала в опасную зону своих подопечных. И тоже все поголовно вышли сухими из воды – ибо на то была ее воля. Но зато когда завлеченные и ободренные наглядным примером, на скользкие от воды камешки ринулись посторонние зрители, в течение всего этого времени наблюдавшие чудо у фонтана – вот они-то получили в полной мере. А Лида, уводя свою паству, ни капельки не пострадавшую от изощренных царских забав, еще раз дала себе слово быть осторожнее и постараться в дальнейшем не привлекать удивленного внимания ни к себе, ни к группе. Тем более что все волшебство очень рационально, хотя и цинично, в свойственной ему манере, истолковал Стас. Он объяснил, что никаких чудесных механизмов там не существует, а просто в отдаленной будочке за кустами сидит мужик и по собственной инициативе включает воду. То есть, кого он захочет, того обрызгает, кого захочет – и вовсе вымочит до нитки. Но с американскими представителями он решил не баловаться, отлично понимая, что тем самым он как бы шутит с кей-джи-би, а вот с этой-то организацией как раз шутки плохи. Укрепив, таким образом, спасительный страх в душах заокеанских гостий, Стас повеселел и на обратном пути был очень нежен с Лидой.
Вообще Лида заметила, что нежность Стаса росла не по дням, а по часам, и у нее даже закралась неприятная мыслишка: уж не следствие ли это ее чар. Не приворот ли это, пусть и бессознательный или же, скажем, подсознательный. Девушка гордая, Лида хотела, чтобы ее любили за объективные девичьи качества, а не по принуждению. Насильно милой быть нельзя, да она и не собиралась. Правда, если рассуждать в более широком плане, так ее сверхъестественные свойства (вот и вымолвилось словечко, вырвалось, хотя и не хотела даже самой себе признаваться) – это всего лишь одна из сторон ее натуры, как рост, или цвет волос, или размер груди. Или темперамент – потому что Лида довольно давно уверила себя в том, что она – девушка страстная. А страстная красотка с такими замечательными внешними данными имеет полное и законное право на лучших мужчин. Значит, все в порядке, все по-честному. И потому, когда после отбытия американских дамочек на родину Стас сказал ей твердым голосом: "Лидуха, завтра идем в ЗАГС, документы подавать!", она только улыбнулась и сказала свое неизменное: "Да, мой хороший".
*
Свадьбу сыграли по всем правилам. Стасов папа-генерал прикатил в заслуженный отпуск из-за границы (естественно, с мамой); сами же торжества были организованы под руководством Лидиной мамочки – а не следует забывать, что была она главном бухгалтером в том управлении, которое руководило всеми ресторанами города – в своем роде тоже если не генерал, то никак не ниже полковника. Лидина мамочка кинула клич: "Выдаю замуж единственную дочь!", и все ее коллеги, полковницы соответствующих финансовых служб на городском уровне, откликнулись с самой широкой душой. Каждая из них позвонила находившимся в подчинении и в рабской зависимости директорам магазинов, ателье, парикмахерских, рынков (а цветы-то!) и вообще всем, кому надо, и спустила со своих заоблачных высот строжайшее указание: "Чтобы было сделано, как для меня!" С уточнением: "Имей в виду, на свадьбу меня позвали, так что все проверю лично и на месте!" Ресторан выбрали не из самых известных – то есть, не очень известный широкой публике, однако директор заведения в узких кругах коммунально-хозяйственной элиты пользовался репутацией человека, для которого не существует пределов совершенства, а о шеф-поваре знатоки говорили не иначе, как закатывая глаза. И еще один важный момент: именно в подобной неброской общепитовской точке могли появиться и папа-генерал, и непосредственный начальник Стаса (тот самый полковник, что щеголяет даже в будние дни в галстуках с Бонд-стрит), и коллеги-офицеры, которым служебные инструкции не рекомендуют светиться в таких злачных местах, где нельзя исключить возможность крайне нежелательных контактов с иностранцами и теми совгражданами, которые еще хуже иностранцев.
Надо ли удивляться, что свадьба вылилась в торжество кулинарной мысли и официантской виртуозности, причем даже привыкший к западному сервису и качеству продукции генерал не мог не признать, что наша-то – лучше всех. Господа офицеры едва ли не поголовно щеголяли в клубных галстуках, да и костюмчики на них были сильно не москвошвеевские; что же касается их боевых подруг, то "Галери Лафайет" демократично соседствовала за ломящимися от яств столами с "Марксом-Спенсером", но и на этом фоне платье невесты, пошитое лично Николаичем, выглядело более чем достойно – даже по мнению майорских жен, не вылезающих из парижских и венских командировок, а уж с точки зрения отечественных финансовых полковниц просто-напросто затмевало "ихний ширпотреб".
Накануне были устроены и девичник, и мальчишник ("Вот это правильно, это по-нашему, по-русски!" – сказал папа-генерал) – правда, в отступление от национального обычая, оба мероприятия были совмещены по месту и по времени и проведены в сауне, то есть месте, вроде бы не совсем русском, но уж сауна была та, что надо. Плюс к тому генерал не поскупился на пиво из "Березки", финансовая полковничиха направила туда полный набор холодных закусок, а отдельные майоры, усугубляя нарушение принятых национальных норм поведения, приволокли литровые емкости джина и полуторалитровые – тоника. Офицеры пришли без жен, да и лидины подружки прилетели вольными пташками (на срок в один вечер), то есть и в этой части традиция была соблюдена – но зато все действо с неизбежностью вылилось в некоторое забвение устоев, вплоть до уединения свежеобразовавшихся парочек в душевых кабинах. "А чего еще ты ждала, в сауне-то, после джина с пивом", – говорил вечером Стас Лиде, с интонацией "понять – значит, простить". Как бы то ни было, некоторые комсомольские деятельницы и совсем уж отдельно взятые офицеры из числа особо совестливых, придя назавтра на собственно свадебное торжество со своими законными брачными партнерами, испытывали – во всяком случае, до третьего тоста – определенное чувство моральной неловкости. Впрочем, другие некоторые, напротив, усердно танцевали со вчерашними незнакомками, нашептывая им нечто вроде: "Да ты в этом платье еще лучше, чем вчера безо всего!", на что продвинутые комсомолочки и гидессы радостно хихикали или же загадочно улыбались, в зависимости от темперамента, социального происхождения и образовательного уровня.
Начатая накануне пьянка ровно покатилась по проторенному пути – без особых, впрочем, эксцессов, поскольку Стасовы дружки, обер-офицеры, в массе своей умели держать банку, да и опасались вести себя неаккуратно в присутствии штаб-офицеров; дамы же, пившие вчера едва ли не наравне с кавалерами, сегодня довольствовались шампанским, причем самоограничение объяснялось не то чтобы укорами совести, а скорее похмельным синдромом. Следует также заметить, что – в отличие от вчерашнего злоупотребления и разгула западных вкусов – можжевеловкой сегодня и не пахло. На столах стояла в основном пшеничная, как напиток патриотический по природе своей; впрочем, не было недостатка ни в коньяке, ни в разных винах, тем более что спиртное закупалось ящиками на оптовой базе и уж во всяком случае обошлось устроителям без ресторанных наценок. Были, впрочем, и перебравшие – в основном финансовые полковничихи и их покорные спутники жизни, а также не вполне репрезентативно представленные родственники; вот они-то орали "горько" и вообще склоняли свадьбу в сторону российской пьянки, от чего численно доминирующая в зале западно-ориентированная молодежь уже поотвыкла.
Лида держалась вполне бодро, а когда – время от времени – ее подмывало сделать какую-нибудь гадость родичам и мамочкиным подружкам, она не очень-то и сдерживалась: то одна, то другая пьяная морда вдруг, не донеся до рта, проливала стакан на себя. Но и здесь Лида не злоупотребляла своим могуществом и не проделывала такие штуки с красным вином; да к тому же гости названной категории кушали преимущественно водочку, которая, как известно, не оставляет пятен. В остальном она вела себя, как и положено скромной невесте: смущаясь, благодарила за комплименты, чуть розовела при совсем уж откровенных шуточках, покорно целовалась при криках "горько", и все такое.
Праздничный вечер уже пересек экватор, и уже первых нестойких товарищей выводили на свежий воздух, прочухаться, когда к молодым с бокалом в руке подошел полковник во всей красе своего прикида с Бонд-стрит. Хочу, дескать, еще раз, персонально, поздравить молодых и сказать присутствующим здесь родителям, что они воспитали прекрасных детей ("Спасибо и тебе, Селиверстыч, тем более что ты им сейчас вроде второго отца!" – "Нет, это вам спасибо, товарищ генерал!"), а, выпив этот тост, хочу попросить разрешения жениха на танец с невестой. Каковое разрешение было даровано, и Иван Селиверстович повел Лиду в медленном танго. И, танцуя, негромко, но очень внятно сказал: "Слежу я за тобой, Лидочка, и сердце радуется". – "А что, я – ничего себе", – хихикнула Лида. – "Это само собой, но я сейчас о другом. Я же сказал не "смотрю на тебя", а "слежу за тобой". И вижу, что из тебя получится отличная ведьма". Лида сбилась с шага и растерянно посмотрела на полковника, а тот, как ни в чем не бывало, продолжил: "Кое-что ты просто отлично выполняешь. Ну, например, как ты этой корове в лиловом платье прямо за пазуху налила, и ведь целый стакан… Правильно сделала, между прочим, потому что не лезь со своими глупостями". – "Я, Иван Селиверстович…" – "Ты – молодчина, я же тебе сказал. Только смотри, детка, соразмеряй свои силы. Ведь ты еще только ведьмочка, почти любительница. Даже не ведьмачка". Он помолчал и продолжил: "Считаю, что могут себе позволить так с тобой говорить. Потому что давно из ведьмаков вышел, и который год колдун, причем уже первой категории". Очередная пауза, чтобы Лида могла осознать услышанное. "Еще раз скажу, что ты мне очень нравишься. Не подумай чего-нибудь, чисто по-человечески. И вообще вы со Стасом – хорошая пара, и в свое время, надеюсь, родите такого колдуна, что всем мировым чертям на зависть".
Этой ночью Лида сказала Стасу: "Знаешь, мой хороший, может, мне перестать таблеточки-то пить? Может, заведем ребеночка?" – "Можно и ребеночка", – ответил полностью довольный собой, женой и жизнью Стас. Но не успели они претворить в жизнь свое решение, как в их жизни произошли серьезные перемены.
*
Лида наводила порядок на письменном столе, собираясь домой, когда неожиданно позвонил Стас и взволнованно сказал: "Лидуха, я сейчас за тобой заеду!" Лида оценила общий фон ситуативного психополя (в последнее время она научилась делать это, даже не видя собеседника, по телефону) и, осознав, что никаких реальных неприятностей не существует, спокойно доразложила бумаги по папкам, а папки по ящикам, после чего не спеша вышла на улицу. Буквально тут же подкатила родная машина. Тормознув с шиком и визгом покрышек, как в американских боевиках, Стас протянул длинную граблю через все сиденье и открыл дверцу. Лида села, чмокнула мужа в щечку, рефлекторно поправила прическу и защелкнула ремень. После чего спросила: "Ну, какие новости?" Новости явно были, и, судя по общему тону мужниных эмоций, новости хорошие. Вот только читать мысли Лида еще не умела, потому и задала свой вопрос. "Мать, нас посылают в Штаты!" – выдохнул Стас. – "Что, куда, как?" – спокойно уточнила Лида, без труда подавляя свои эмоции. – "Час тому назад Иван меня вызвал и сообщил. Через месяц, на недельку. Пообщаемся кое с кем из старых подружек, заведем новых корешей. Ребята в посольстве вовсю сейчас пашут в этом направлении". – "Что, мы вдвоем едем, или с группой?" – "Естественно, с группой – так правдоподобнее. Ответный визит, бля". – "Хороший мой, я же просила тебя при мне не очень давать воли языку". – "Ой, извини, лапа! Но я такой возбужденный". – "Понимаю и не сержусь, но ты все-таки следи за собой", – ровным голосом сказала Лида. И деловито продолжила: "Когда начинаем подготовку к поездке?" – "Прямо сейчас. Едем к нам, Иван ждет. Посмотрим списки, прикинем детали. Ты очень голодная?" – "Ничего, я нормально пообедала, с делегацией. Чайку попьем, и довольно…"
Вылетали из "Шереметьева" совместным рейсом Аэрофлота и Пан-Ам. Стасов коллега провожал их вплоть до выхода на посадку, чтобы подстраховать возможные сбои. Вся группа была тщательно проверена и прокачана, в том числе и полковником при участии Лиды. ("Вот видишь, Лидочка, общий психосоматический фон группы ровный, без всплесков и колебаний. Проблем у тебя с ними быть не должно, но все же прошу: повнимательнее. Знаешь, первый выезд в Штаты – это эмоциональное напряжение страшной силы. Хотя у тебя народ в целом опытный, проверенный, побывавший уже в капстранах. И все состоят в браке…" – Это вы насчет сексуального поведения?" – "Нет, Лидочка, насчет того, что у всех здесь остаются заложники…")
Группу собрали в Москве за пару дней до вылета, провели несколько инструктивных совещаний, причем выступивший первым на первой сходке полковник запугал всех до трясучки, а потом Лида со Стасом – работая на контрасте – чуть понизили планку требований. Так, полковник строжайше запретил пить в самолете что-либо, кроме пива, а Стас сказал, что нестрашно и по бокалу сухого вина, мир не рухнет. "Но от джина, – добавила Лида, – я бы на вашем месте воздержалась. Напиток для вас незнакомый, мало ли какие могут быть последствия". – "Лидия Петровна, говорите прямо, здесь все свои, – вмешался полковник. – Последствия могут быть самые серьезные: за пьяный дебош вас возьмут под арест непосредственно в самолете – у командира корабля есть такое право. А по прибытии в США – прямиком в нью-йоркскую тюрьму". – "И получите такой опыт, каким никто из присутствующих не может похвастаться", – пошутил было Стас, но немедленно заткнулся под пристальным взглядом начальства.
В аэропорту Кеннеди, пройдя пограничный контроль, Лида сразу же узрела в группе встречающих внушительную фигуру старой подруги Джой. Рядом с ней стояла рыжеволосая Сара, приветственно размахивая букетиком. Лида расцеловалась с ними, под внимательными взглядами двух крепкого сложения негритянок в полицейской форме, и начала представлять членов делегации. Не переставая изумляться – про себя, естественно: "Господи, тут у них как в форме – так обязательно негр!"
По пути к автобусу Сара радостно щебетала с Лидой, обещая ей кучу радостей на протяжении грядущей недели. Потом она приумолкла на полсекунды и деловито спросила: "Ну, как твоя семейная жизнь? Вы, наконец, поженились, как я понимаю". – "Да мы ведь и тогда…" – вяло начала отбрехиваться Лида, на что Сара рассмеялась: "Ты что, думаешь, я такие вещи не в состоянии различать? Я, конечно, не Бекки, сил сверхъестественных у меня поменьше, но на что-то и я гожусь. А твоя энергетика, как я чувствую, все мощнее становится. Я думаю, это на тебя замужество повлияло. Ты стала более уверенной, более самостоятельной".
Погрузкой в автобус руководил Стас, а Лида, стоя возле двери, рассеянно наблюдала за подопечными и тоскливо думала: "Господи, да сколько же тут ведьм на квадратный метр, в смысле, на квадратный фут?" Наконец, все уселись, Лида и Джой, каждая по отдельности, пересчитали головы присутствующих, убедились, что на первом этапе контакта с Городом Желтого Дьявола группа не понесла численного урона, и тронулись в путь – Джой с Лидой на переднем сидении, и Лида с микрофоном в руке. Все шло штатно: дорога, гостиница, размещение; привычные хлопоты позволяли Лиде отделаться от какой-то неприятной мыслишки, засевшей в глубине сознания. Или, во всяком случае, временно не выпускать ее на поверхность. Но когда Лида, наконец, оказалась в покое и одиночестве – то есть, под душем, мыслишка тут как тут, объявилась во всей своей красе. Бекки! Это тебе не мифические агенты ЦРУ или гангстеры-торговцы живым товаром, якобы мечтающие похитить советского человека женского пола и использовать в соответствии со своими профессиональными склонностями и предпочтениями. Ладно, кто предупрежден – тот вооружен, и поэтому будем осторожными, но будем также полагаться на свои силы. Хорошо, что и Сара рядом.
Первые несколько дней пролетели как один миг. На третий вечер Джой устроила дорогим гостям скромный прием у себя дома. "Неплохая, бля, квартирка у одинокой горсоветовской секретарши!" – не без зависти шепнул Стас жене на ухо, и она даже не сделала замечания насчет ненормативной лексики, потому что сама была изумлена не меньше. Угощение было чисто американское – пицца, пиво, жареный арахис и еще по мелочи. Сидели, расслаблялись после трудового туристического дня, прихлебывали пивко и ждали вечерних новостей по телевизору, где планировался сюжет о пребывании советской делегации. Собственно, потому и собрались в частном, но дружественном доме – посмотреть и обсудить с товарищами, насколько объективно освещается их пребывание в стране. С целью обеспечения максимальной объективности такой оценки на вечеринке присутствовал сотрудник советского консульства, несколько представителей лояльно настроенных американских организаций, а также человек шесть приведенных ими журналистов.
Показанный сюжет тут же записали на видеомагнитофон и принялись гонять пленку, вслушиваясь в каждое слово интервьюера, вглядываясь в каждый кадрик. Наконец, официальная оценка (устами Стаса и мужика из консульства) была сформулирована и предложена присутствующим газетчикам, которые тут же разъехались по редакциям. И только один сказал, что передаст сообщение по телефону, если Джой предоставит ему такую возможность – потому что он с удовольствием еще посидел бы и поболтал с советскими гостями. Этот малый, симпатичный брюнет со странноватым именем Захария, уединился минут на десять в другую комнату, после чего вернулся в коллектив, подсел к Лиде и стал с ней беседовать на интересующие его читателей темы. Лида попыталась было вовлечь в беседу более широкий круг членов делегации, но Захария сказал, что он, разумеется, поговорит с остальными – но завтра и более обстоятельно, потому что намерен написать серию статей о советской молодежи. "Прекрасная мысль, Лидочка и Стас, – заметил консульский мужик, уже собираясь восвояси (да ведь и рабочий день давно кончился). – Мы знаем Захарию не первый день, это наш хороший друг, и потому есть смысл уделить ему больше внимания". Успокоенная этими словами, Лида села с известным советским дипломатическим кругам журналистом в уголок и повела беседу общего характера – про историю ее жизни.
С того вечера Захария стал постоянным спутником делегации, катался с ними на разные мероприятия и расспрашивал всех по очереди, о жизни и о борьбе за идеалы. В предпоследний день была опубликована первая статья, посвященная в основном Лиде, с ее фотографией. Статья очень благожелательная, которую не стыдно положить на стол не только Ивану, но и кому повыше, и которая не просто оправдывает все затраты на делегацию, но и утверждает эффективность и полезность выбранной Иваном, совместно с его молодыми коллегами, тактики мостостроительства над идеологическими пропастями. И, соответственно, такая статья (да ведь и не разовая публикация, а вся обещанная и грядущая серия) обеспечивает Лиде со Стасом право еще на ряд подобного рода поездок. Довольный Захария объявился в гостинице ни свет, ни заря, с пачкой газет в фирменном пластиковом пакете и с просьбой к руководителю делегации: предоставить Лиду в его распоряжение на сегодняшний вечер, чтобы они могли посмотреть остальные подготовленные материалы и при необходимости внести соответствующие уточнения.
После ужина Захария подхватил Лиду и усадил ее в такси. И спросил, куда бы она хотела поехать, в смысле, где она еще не успела побывать, с учетом того, что сегодняшний вечерок – последний. Лида стала мяться – потому, главным образом, что желаний было слишком много, и они слились в аморфную массу. И тогда Захария сказал: "Едем в Центральный парк!" – "Почему?" – удивленно спросила Лида. – "Да потому что ты очень хочешь посмотреть на тот пруд, где плавают уточки". – "Какие уточки?" – опешила Лида. – "Про которых все время говорит этот малый, который "Над пропастью во ржи"… Разве не правда?" – "А как ты догадался?" – спросила Лида с замиранием сердца. – "Я тебе все объясню. Потом, на месте". И, уже таксисту: "Давай по Пятой, остановишься не доезжая до Рокфеллера". И снова Лиде: "А там выйдем и пройдемся пешком. До Парка рукой подать. Заодно посмотришь на вечерний город".
Ступив неверной ногой на тротуар Пятой авеню и окунувшись в почти ночную нью-йоркскую жизнь, Лида неуверенно глянула на Захарию – достаточно ли он высокий, чтобы им рядышком не выглядеть смешно. Нет, вроде бы нормалек. И, решительно взяв его под руку, она спросила: "Значит, читаешь мысли?" – "Удивительно, как ты до сих пор не догадалась. Ты же ведь все-таки из наших". – "Уровень у меня пока не тот…" – "Это ты на себя наговариваешь. Другое дело, что ты еще не раскрылась в полной мере. Но потенциал у тебя потрясающий". – "Не хочу об этом говорить!" – "И не надо. Мы просто гуляем. Я просто прогуливаю иногороднюю барышню по Большому Яблоку. И рассказываю ей о всяких достопримечательностях. А ты спрашивай, если чего не знаешь. Не теряй времени зря". – "Да ничего я не знаю! Совсем еще недавно была действительно тихой невинной барышней. И вдруг, ни с того, ни с сего – здрасьте, пожалуйста: ведьма". – "Ну, во-первых, не ведьма, а ведунья. И потом – почему же ни с того, ни с сего? Способности у тебя врожденные, а раскрылись они под влиянием чрезвычайных обстоятельств. Не будь этой… как ее, не могу опознать имя…" – "Бекки?" – "Вот-вот, Бекки… Не эта ситуация, так какая-нибудь иная. Все равно: чему бывать – того не миновать". – "И от судьбы не уйдешь", – подхватила Лида.
Какое-то время они шли молча, глазея по сторонам. Вернее, Лида глазела, а Захария время от времени поглядывал на нее, и эти взгляды были куда как красноречивы. Не надо обладать никакими особенными сверхчувственными способностями, чтобы распознать смысл таких взглядов. Но вот перед ними возник темноватый массив Центрального парка. Тут Лида вспомнила не столько Сэлинджера, сколько целый ряд других авторов, преимущественно детективщиков, красочно описывающих страсти-мордасти ночных американских джунглей. И когда они подошли к входу в Парк, она неуверенно спросила: "А ты не боишься?" – "Практически никого, – усмехнулся Захария, – разве что магов более высокого уровня. Да и то я их не боюсь, а просто… ну, как тебе сказать. Ну, мы просто стараемся ходить по разным дорожкам". – "Нет, я не об этом, – отозвалась Лида. – Но все-таки, знаешь, Сентрал-парк, вот и в книжках пишут, что там не совсем благополучно…" – "А, ты вот о ком – о шпане! Ну, этих-то я и в детстве не боялся. Еще до того, как мне открылся Свет. А теперь они просто обходят меня за сто шагов". – "Почему?" – "Ну, почему волки боятся костра?" – усмехнулся Захария.
Они подошли к небольшому пруду и сели на скамеечку. "Подожди немного, глаза привыкнут к темноте, и ты увидишь уточек". – "Если они не спят, конечно…" – "Если даже и спят – я специально для тебя разбужу парочку". Так они сидели какое-то время, молча, вглядываясь в темную воду. Никаких птичек не было и в помине, а вскоре Лида, забыв про птичек, положила голову на плечо Захарии. И тут из темноты материализовалась неприятно знакомая, тощая и долговязая фигура. Длинные черные волосы небрежно забраны в пучок. Она, московская врагиня. "Ну, привет тебе, Лайда, – сказала Бекки, вся буквально светясь от злобы. – Ты, значит, в Штатах. И в газетах про тебя пишут, и по телевизору показывают. Вот я и кинулась тебя искать. Долго искала, да только сейчас нашла. А ведь зря ты к нам приехала". – "Это еще почему?" – вмешался Захария. – "С тобой, козлик, вообще разговора не будет, – огрызнулась Бекки. – Ты мне не нужен. Мне вот она нужна". С этими словами она решительно направилась к скамейке.
И вдруг будто застряла на полушаге. Будто силится и никак не может вытянуть ногу из вязкого болота. "Ну, иди же, – усмехнулся Захария, – чего ты встала?" Бекки, замершая как глиняная статуя, судорожно вздохнула и попыталась не то сказать что-то, не то крикнуть, не то позвать на помощь. И видно было, хотя и в полутьме, как воздух, рвущийся из легких, буквально раздувает ее грудь, но не только закричать, а и затравленно пискнуть ей явно не под силу. "Ну, что ж, – сказал Захария ровным голосом, безо всякой угрозы, – не хочешь идти к нам – тогда иди отсюда". И, как в страшном сне, Бекки начала пятиться, все быстрее и быстрее, пока не раздался всплеск. "Ты плавать-то умеешь? – деловито спросил Захария. – Или тебя поучить? А, плывешь… Ну, вот и плыви – на тот берег". – "Она не утонет?" – испуганно спросила Лида. – "Не беспокойся. Та субстанция, из которой преимущественно состоит ее тело, не тонет. Ладно, пошли и мы отсюда". – "Куда?" – одними губами спросила Лида. – "Ко мне домой, – просто, как о само собой разумеющемся, ответил Захария. – Ты переволновалась, устала. Мы сейчас выпьем немного, отдохнем…" – "А потом?" – растерянно спросила Лида. – "А потом – видно будет. Ну, пошли". – "А это далеко?" – "Буквально в двух шагах". И тут Лида сказала с улыбкой: "Вот, значит, зачем ты меня сюда притащил!" – "Вот, значит, и ты начинаешь читать мысли, – без улыбки ответил Захария. – Замечательно. Потому что плохи дела тех, кто на это не способен. Возьми ту же Бекки – владей она таким умением, так обошла бы меня за пятьдесят шагов…" – "А почему не за сто?" – "Ну, она все же не волчица и не городская шпана…"
Через каких-то пять минут они уже поднимались на лифте. "Нам высоко?" – спросила Лида, вдруг почувствовав, как ее охватила дрожь. – "Очень высоко, – ответил Захария. Но все будет хорошо, вот увидишь". – "Я знаю. Вот этого-то и боюсь". – "Своего знания?" – "Нет, того, что мне будет с тобой так хорошо, как ни с кем на свете".
И действительно, Лида благодаря своему чудному дару явственно увидела, насколько ей будет хорошо в постели с этим, еще час назад совершенно чужим человеком. А потом ей было так хорошо, как она даже представить себе не могла. А потом ей стало еще лучше – как бывает только в сказке. А потом, в какой-то момент, Лида вдруг осознала, что они с Захарией стоят, обнявшись, у окна, и перед ними, докуда хватает взгляда, крыши более низких небоскребов. И Захария сокрушенно покачал головой: "А ведь я обещал показать иногородней барышне полуночной город…" – "Обещал, – улыбнулась Лида, – и я бы с удовольствием посмотрела…" Тогда Захария едва слышно прошептал: "Ну, что, летим?" Лида еще тише ответила: "Да, мой хороший". Захария распахнул окно, и они, взявшись за руки, поплыли в лунном свете над ночным Нью-Йорком.
Оригинал: http://7iskusstv.com/2017/Nomer2/Gopman1.php
